Смерть Калибана. Повести

– …м-да, ни за что бы не поверил, если бы своими глазами не увидел это.

Николай ничего не ответил, только затянулся папиросой, вспыхнувшей в темноте ярко-красной точкой.

– Ты меня совсем заинтриговал! Что там за история случилась, о которой ты говорил? – Владимир заворочался на скрипучем топчане. – Всё равно после таких видений что-то не хочется спать! Давай, выкладывай.

– Долго выкладывать придётся…

– А я и не тороплюсь, да и ты с сегодняшнего дня находишься в отпуске.

– Знаешь, если на чистоту, то я не очень бы хотел рассказывать об этом. Не знаю, как и сказать, чтобы ты понял меня…

– Да так и говори! С каких это пор ты стал таким скрытным? В Афгане, мне помнится, мы делились всем до самого донышка, только что душами не обменивались. Что-то ты, брат, испортился…

– Да ничего не испортился, только…

Владимир не видел в темноте лица Николая, но в его голосе ему послышались доселе неизвестные интонации.

– Вот ты говоришь, там, в горах, когда нам пришлось трое суток куковать в разбитом БМП, всё было просто, – без сантиментов и душевного самокопания. – Снова долгой затяжкой вспыхнул в темноте огонек сигареты. Владимир на миг увидел отрешенно-серьёзное лицо Николая. – На гражданке, после дембеля, всё мне казалось вокруг сплошной преснятиной. Так, жил по инерции…

– Что-то я никогда не замечал в тебе никакой инерции, когда приезжал.

– Ну, так я только тогда и жил, когда видел тебя да ребят. Но потом произошёл один случай… С той поры как-то всё переплелось, усложнилось и жить стало совсем пакостно. Я вот часто теперь думаю: «Стоило ли драться там, чтобы выжить и медленно помирать здесь, живя как в дерьмовой помойке!».

– У-у, как всё запущено! – протянул Владимир. – Ты вот что, давай с самого начала и поподробнее, делись, не стесняйся, разберемся, что да как!

– Нет, ты мне скажи, умник ты мой, что такое может случиться с человеком, если он стал по ночам видеть сны, от которых душа болит и виной тому был самый простой зверюга?

– Понятия не имею, но по первому рассуждению сдается, что ты, парень, медленно свихиваешься здесь, в этой глухомани. Тебе, с твоими мозгами жить надо в людском котле, вариться там. Тогда и мысли у тебя были бы все по делу, а не ударялись в глюки. И всё, всё, хватит предисловий, давай, гони, поэт, своё варенье…

Глава1

…Слушай, Николай! Вот где сидит у меня, – председатель постучал ребром ладони по горлу, – твой уникальный экземпляр! Хватит с меня! Сегодня же отсылай запрос на отстрел, отлов, – что хочешь, но чтобы этого косматого дьявола с его бандой через неделю в нашем лесу не было!

Председатель запальчиво швырнул фуражку на край стола, откуда она свалилась на натоптанный пол егерского домика. Николай не спеша поднял фуражку. Отряхнув ее, протянул председателю:

– Иван Василич, да разве я против? У свояка намедни огород так разворотили, что твой плуг, язви их в дробину! Но… нельзя! У меня строженная бумага на них и особенно на этого… вепря. Наука за ним наблюдает.

– Да пошел ты в эту самую науку вместе… со своей бумагой!

Председатель смял фуражку белыми от натуги пальцами. Зыркнув на лесничего, повторил с нажимом:

– Чтоб через неделю вопрос был решен, иначе сами управимся безо всякой науки, как наши деды – рогатиной под дых. Поди потом доказывай, где он напоролся на кол!

– А вот это самоуправство я не допущу! Сделаете что, – точно бумагу в управление напишу о самочинстве. – Николай потыкал пальцем в стол. – Неохота мне что-то из-за вас башку подставлять под закон! Здесь, чую я, штрафом не отделаешься!

Председатель некоторое время молчал, уперевшись взглядом в пол. Затем, досадливо крякнув, поднялся:

– Ты попробуй своей бумажкой людей удержать, у кого огороды разорены, а тогда посмотрим, чей закон выше, – твой, шкурный, или их, которым жрать нечего зимой будет. В общем, так: сегодня в шесть тридцать собрание правления, – чтоб был!

Он вышел, а лесничий, озабоченно глядя ему вслед в окно, пробурчал: «Холера забери всю эту музыку!» Однако что-то предпринимать надо было. Кабан-секач уже второй год подряд повадился приводить стадо на поля и огороды. Посевы гибли, несмотря ни на какие меры. На сторожей надежда была весьма призрачная: с палкой на трехсоткилограммовую тушу не попрешь, а хоть бы и поперли, да некому стало! Смельчаков сильно поубавилось после того, как в прошлом году попробовали шугануть его собаками да криком. Где там! Придавил двух мордашей, лихоимец, и был таков!..

Шагая по примятой шинами председательского «газика» траве, Николай угрюмо размышлял о возникшей проблеме. Не было ее еще два года назад, точно! Он вздохнул и в сердцах поддал сапогом ежистую кочку: «Сами виноваты, а он расхлебывай! За каким чертом понадобилось распахивать не только пустошь, отделявшую заказник от намеченного к промышленной разработке леспромхозовского массива, но и обе стороны ее вырубки. Спрямим поля, объединим и улучшим клинья! Улучшили, спрямили, язви их в дробину! Сколько зверя распугали и птицы! Был бы хоть толк от затеи, а то все зазря! Говорил ведь – не трогать вырубки и пустошь. В молодняке были лежки кабанов, и лоси кормились, а теперь поди! Да еще приманили свеклой и картошкой, что посеяны на тех землях…».

Времени до собрания оставалось с час. Николай решил по пути зайти к свояку – посоветоваться, благо тот состоял членом правления и мог в случае чего повлиять. Хотя после его огорода? Николай в раздражении сплюнул. Он был зол сейчас на всех подряд, начиная с кабана и кончая пострадавшим свояком.

Он всего четвертый год управлял лесным хозяйством заказника в должности старшего лесничего. Спервоначалу эта должность никаких хлопот ему не доставляла. Народ был дисциплинированный и посему происшествий, вроде порубок или, тьфу-тьфу, пожара не случалось. Браконьерствовали по мелочи; где зайчишку из силка вынет либо тетеревиные перья, – след подранка, – заметит. Но и то, – не само ли зверье балует? А чтобы косулю, кабана либо лося, – упаси боже! Все началось, когда он поставил свою подпись под решением распахать перешеек, – санитарной зоны, как значились они в документах. В общем, объегорили его тогда, как молокососа! Виктор тоже уговаривал Николая. Пусть теперь плачется в председателев пиджак.

Свояка дома не оказалось. Ольга, сестра Николая, вышедшая замуж за Виктора шесть лет назад и поэтому переселившаяся в Опарино, была дома. Усадив Николая за стол, она налила ему тарелку аппетитного наваристого борща. Он намекнул сестре, что неплохо бы усилить это естественное чувство. Ольга сердито отмахнулась, сказав, что выдули все в прошлый раз, – «али не помнишь?». Через полчаса наевшийся и повеселевший Николай, не торопясь, подходил к правлению колхоза «Красный воин».

…Огромный вепрь, уткнувшись головой в подопрелую опадь, из-под полуприкрытых век смотрел на резвившихся невдалеке двух однолеток, на кормящихся матерых маток и снующих около них темные шарики поросят.

Назойливость людей, тревожившая в последнее время его стадо, поутихла, но чувство тревоги было сильным. Вепрь ощущал ее не потому, что беспокойство, порожденное ею, было сильнее, чем обычно. Он чувствовал что-то еще, очень похожее на тревогу, но сидевшую в нем глубже, не покидающее ни на секунду его настороженный мозг. Он чуял опасность, как будто она носилась в воздухе и своим веянием вздымала щетину на загривке лесного великана.

И беда пришла. Далеким всплеском собачьего лая накатилась она на замершее стадо. Вепрь не изменил позы, даже не открыл глаза, но запах, долетевший до него, сказал все. Он издал негромкий звук. Стадо, сомкнувшись плотнее вокруг поросят, покатилось в неширокую лощину.

У вожака был опыт. Он знал, что ни одна собака не сунется в густые заросли, окружавшие её. Он, часто уходя от погони, уводил стадо этой дорогой и от собак, и от волков, да и от людей, случалось, тоже. Он легко, как сквозь туман, проходил густую стену кустарника. Его преследователи, отбрасываемые плотной массой живой сети, теряли силы, время и желание травить дальше. Старый вепрь, для верности пронизывая спасительную плоть зарослей еще раз, легко уходил от преследования.

Не стал он изменять тактику и на этот раз. Вобрав в себя воздух, вепрь двинулся вперед. Но на этот раз его обоняние не сказало о той опасности, которую выдал визг одного из поросят, забежавшего чуть дальше остальных. Вепрь втянул еще раз воздух. Теперь он учуял слабый запах человека. Сейчас запах исходил оттуда, где, перекрывая заросли кустарника, колыхалась едва видная сеть. Преследователи шли по их следам и были близко. Он отчетливо слышал сзади лай собак и голоса людей. Эта сеть неодолимым препятствием загораживала им путь на свободу.

Вожак поднял голову. Кабанихи, спокойно выжидая, собирали поросят в плотную кучу, заталкивая непослушных назад. Вепрь подошел к сетке и попытался приподнять ее от земли, но все было напрасно. Сеть не поддавалась, накрепко закрепленная вбитыми в землю толстыми кольями. Он оставил свои попытки и двинулся вдоль нее. Стадо послушно шло сбоку. Сеть, обманчивой воздушной паутиной тянулась без разрывов, везде плотно прижатая к земле. Он снова принюхался и осмотрелся.

Теперь он понял, что они попали в ловушку. По обе стороны лощины, на ее густо заросших краях, висела предательская пособница его врагов, а он и его стадо находятся на дне этого огромного мешка с обманчиво-прозрачными, но крепкими стенами. Вперед пути не было. Сзади же ему и его соплеменникам был уготован плен, неволя, смерть.

Запах усилился, как и шум, и лай собак, пробиравшихся сквозь дальние подступы зарослей к открытому пространству лощины. Вепрь стоял недвижно, прислушиваясь к доносившимся до него оттуда звукам. Кабанихи, оставшиеся на прежнем месте, по тревожному сигналу вожака легли на землю, окружив кольцом свое потомство. Издав утробный глухой звук, он качнулся вперед, навстречу ненавистной стае, медленно подвигаясь туда, где ему предстояла битва.

Может быть, инстинкт подсказал ему недавний случай, когда его пытались задержать на одном из огородов плетневыми щитами. Тогда он нашел выход, но он был один. Сейчас ему предстояло вывести всё стадо. Вепрь чувствовал, что теряет время. Теперь, когда решение было принято, он больше не колебался. В одно мгновение, набрав скорость, он устремился навстречу своим преследователям. Когда до них оставалось всего несколько скачков, он резко остановился. Ни собак, ни людей еще не было видно из-за переплетения густой массы стволов и веток, плотно укрытых порыжевшей листвой. Вепрь чувствовал их близкое присутствие всей кожей, каждым волоском своей густой щетины. Развернувшись в ту сторону, где его ждало стадо, вепрь начал разбег.

Он легко набрал скорость, стремительно приближаясь к тому месту, где залегло стадо. Вепрь напрягал все, почти неограниченные возможности данного ему природой великолепного тела, подчиняя его только одной единственной цели – набрать скорость. И когда он неудержимым тараном вонзился в сеть, она лопнула, будто и впрямь была лесной паутиной, а не прочнейшими капроновыми нитями, туго сплетенными в жилы.

По инерции вепрь пролетел весь массив зарослей, круша на своем пути стволы молодых осинок и берез. Но он не останавливался, так как знал, что в проем за ним стремительно помчалось стадо. Через мгновенье он оказался на редколесье и только тогда остановился. Вожак, не обращая внимания на раны, круто развернулся навстречу стаду. Коротким, громыхающим звуком он направил стадо вперед, а сам быстро, насколько это было возможно, устремился назад к проему.

Оказавшись на месте, вепрь принюхался и увидел передовых собак, настороженно рыскающих короткими пробежками. Наткнувшись на место, где залегали кабанихи с поросятами, они коротко взвыли и подстегиваемые легкой добычей, разгоряченные гонкой, наметом устремились к проходу.

Едва первый, самый резвый и молодой кобелек влетел сквозь дыру в сети, в темную гущину подлеска, как несущиеся сзади собаки услыхали полный ужаса предсмертный визг. И тотчас хрипящий, окровавленный пес с распоротой шеей от уха до плеча вылетел назад, словно выброшенный мощной катапультой. Мчавшиеся следом два матерых волкодава споткнулись об его тело. Кувыркаясь через голову, они с разгона врезались в сеть по обе стороны дыры. Если бы их падение не случилось столь неожиданно, то в горячке погони они неминуемо ворвались бы в смертоносное горло проема, где их ждала участь несчастного пса. Вскочив на ноги, оба, видавших виды кобеля, пытаясь сохранить свое достоинство, попятились назад. Остальная, сбившаяся в кучу, свора собак выплеснула в тоскливом вое охвативший их всех мистический ужас.

Собаки, понукаемые подбежавшими людьми, поджимая хвосты, отползали в стороны, не обращая внимания на заходившие по их спинам тугие плети арапников. Их инстинкт охотников, преследователей, был побежден еще более сильным инстинктом, поднявшимся из самых темных глубин их естества, – страха неведомой смерти. Закаленные, хорошо обученные травле зверя, псы могли одолеть любого доступного их взгляду и зубам врага, но только не того чудовища, погубившего уже несколько признанных лидеров в их своре. В памяти этих собак прочно отложился запах лесного чудовища, несущего смерть. И теперь, смотря на агонизирующего молодого сильного кобеля, все они только укрепились в своем понимании простой истины: запах вепря и смерть, – одно и тоже.

– Ладно, кончай! Их туда теперь ничем не загонишь!

Виктор, высоченный крепкий мужик с досадой махнул рукой.

– Сломались лягаши! А зверюга хорош! Такую сеть уделать как нитку! – Он с недоуменным любопытством приподнял сеть дулом ружья. – Надо же, паршивец! Выбрал место, где сшивка!

Николай, подошедший сзади с остальными мужиками, нехотя процедил:

– Панькина работа… Ему хоть кол на голове теши, – все едино! Предупреждал, спрашивал несколько раз, – как сеть? «Все нормально, все нормально…», язви тя в дробину!

Он сплюнул со злостью и покосился на стоявшего около хрипевшей собаки Панкрата Пыжова. Не в силах сдержаться, заорал на него: