Двое

Василий Никанорович забрался рукой ей сзади под кофточку, прошелся широким мазком по спине, еще ниже.

– Как ты у меня хороша. Да чтоб я променял тебя на какую-то там швыгалку молодую. Все на твоем теле знакомо до судороги. Со времен поросячьего гона оно участвует иначе в глубоком проникновении ощущений. Тогда не доходило, а сейчас достает до самого сердца. Одним неуловимым движением, одним мгновением ты делаешь то невероятное, чего молодка дешевым подобострастием не достигнет никогда.

– Знаешь, хватит о своих познаниях, у всех у вас кобельковая сущность, – отодвигаясь от него, в возбуждении произнесла Маргарита Ивановна.

– Но как бы мы узнавали о вашей неотразимости, не имея другого опыта? Ты помнишь наш заморыш-персик в саду? Как выяснилось, паразит точил его корни – он, из всех других саженцев, обложился не ростковыми почками, а встопорщился ежиками плодовых. Не потянул непомерную ношу – погиб, несчастный. Природа защищала вид от вымирания – отчаялась бросить в почву хотя бы один из многочисленных плодов, посеять для нового существования, а только ускорила исход. Природа насколько мудра, настолько и несовершенна. У человека в биологической основе та же задача – оставить для мира себе подобного, свою уникальную ветвь. С нынешним набором практических навыков стали бы мы рожать детей, не подумав о своих возможностях? Сейчас стыдно за себя – тот случай появил на свет нашу дочь. Глаза твои, плюс волосы с гормоном в сговоре затянули в любовный омут.

Глава 4

– Ты, я гляжу, не спешишь в родные пенаты? – гуднул басовито Вовчик, реагируя на неспешного к выходу Матвея. – Никак на проводницу запал? Пытался я подкатить к ней, разбавить свою потерю – отставку дала на все двести процентов.

– Да так, книжку забыл, – не стал Матвей раскрывать свою неопределенность.

– В разные концы города нам, – протянул ему Вовчик руку. – Не побрезгуй, ответь на звонок по случаю ностальгии по прошлому.

Матвей еще в дороге пожалел об окончании их военного содружества. При его фразе защипало в глазах. Он обжал его совсем не рабочую руку своей доставшейся по наследству фамильной крупной пятерней.

– Отвечу и позвоню, наше братство не забудется. От опеки моей уйдя – будь паинькой. Забудь ее, не выясняй ничего и не доказывай – себя надорвешь без пользы.

Они обнялись с задержкой, прильнув к плечу друг друга, и разошлись.

Матвей сел в троллейбус, Вовчик оставался в скоплении людей, ожидавших маршрутку. Провожая долгим взглядом проходящий мимо троллейбус, поднял обе руки, сцепив их в прощальном пожатии.

«Что-то раскис я девицей, – подумал Матвей, украдкой смахнул замокревшие глаза, отвлекаясь обзором салона. – Еду прежде к старикам, к сестре, переоблачиться – вечером к Нельке».

Сестра, старше на десять лет, жила в частном секторе в том же районе, в полукилометре – остановкой ниже. Матвей не уточнил времени своего приезда, хотел со стороны полюбоваться жизнью без него. Издали увидел маму, копающуюся в палисаднике под окнами, остановился, наблюдая за ее работой. Любила мама цветы, ее палисадник цвел в разные времена сезона, папа больше ударял по рыбалке. И он любил цветы, рьяно следил за техническими средствами поддержки кустов в виде всевозможных лесенок, перекладинок. Цветы с детства – неотъемлемая часть убранства стола. Мама скрупулезно подрезала ножки цветов каждодневно, меняла им воду. Так выходило, что этот процесс часто совпадал с его завтраком. Он в деталях помнил каждое движение рук мамы. Матвей любил свой дом, при случае сам приносил в него полевые цветы – не те бесформенные веники. Если ромашки, то не более пяти; случалось, веточку цветного горошка, пальчиков – всем, чем одаривала в сезон щедрая южная природа.

От прикосновения сзади Матвей вздрогнул – кто-то прикрыл ему сзади глаза. Он узнал руки отца.

– Что, босявец, не спешишь к маме? А ну покажись в красе… – Отец провернул его, щелкнул пальцами. Он был на полголовы ниже Матвея, обвил его туловище цепким кольцом. – Давай, давай, – подтолкнул он его, – обрадуй мамочку, я тут с покупками – ждали давно.

Мама засияла, увидев Матвея, выскочила из палисадника.

– Сынок мой, колючка моя, – радостно воскликнула она, прижавшись к его щеке, обняла его.

– И что это за сержанты расхаживают тут, – протянул руку Серёга-компьютерщик из соседнего подъезда, стройный и высокий, как тополь, с худощавым бескровным лицом. Армии миновал по причине хлипкости здоровья. Осмотрел Матвея с нескрываемой завистью.

– Год не виделись, сам не коротышка, а ты каланчой стал.

Мама засуетилась – сзади подстегнул отец.

– Домой, домой. Сестре позвоню. Неля заходила на днях – ей не сообщишь?

Не дождавшись ответа:

– Все, табаню – твое личное дело. Девчонка ничего, по всем параметрам умница и не «прости Господи», симпатичная к тому.

Нельку Матвей решил к семье пока не приобщать. И решился бы – не будь поездной затравки. Стронула Галочка Александровна эксцентрик в маховике его души. Отец – до мозга костей технарь, Матвея с малолетства приобщал к технике. Велосипеды, мопеды, всякую механическую утварь, как говаривал отец, своими ручками необходимо монтачить, недоработки конструкторов устранять, вторую жизнь открывать вещам. Техническими навыками Матвей овладел достаточными, но в нем уживалась и мамина лиричность, где-то даже сентиментальность.

В узком семейном кругу вечером отметили возвращение. Откупорили бутыль своего прошлогоднего красного вина. Муж сестры, Виктор Иванович, – мужчина особенный. Матвею казалась его сдержанность от большой разницы лет. Его глаза всегда таили смешинку, будто именно в тебе он видел что-то смешное. Работал Виктор Иванович в администрации города, в отделе капитального строительства. Старше сестры на пятнадцать лет, познавший до нее прелести семейной жизни. Не гнус какой-то – умный мужик в официальном разводе, имеет от первого брака сына двадцати лет, Матвея ровесника.

Вино повело у Матвея голову – приятное головокружение располагало к беседе. Мама и отец от второй рюмки лишь пригубили. Виктор Иванович с сестрой и Матвеем допили по третьей – кувшин наполнился по второму разу.

– Пейте, милаи, вино разгоняет кровь и оголяет чувства, – проскороговорил отец.

Виктор Иванович доминировал за столом, сыпал треп, таким Матвей его не знал за год общения до армии.

Он попросил наполнить свой бокал, встал, торжественно обвел всех взглядом, поклонился родителям.

– За двойной праздник грешно не напиться. Шампанского не взял по причине сдерживания женой. Считает преждевременным, а ваше вино торжественнее. Классное вино, с любовью сваяно, спасибо, мама, папа. Вы – великие мастера хорошего настроения. Лилечка уполномочила меня к тому. Может, сама? – повернулся он к жене.

Матвей смекнул, в чем смысл: «У них будет ребенок… Ха, я – дядя Матвей».

– Давай уж, сегодня можно, любимчик вернулся домой.

Мама нахмурилась:

– Лиля, окстись, просто ты старшая.

– Ладно, простите, уже поверила в неброскую, тихую любовь.

– Лилька, тебе порицание, чего томишь? – вмешался отец.

– Папа, мама, Матвей, вы мне дороги, но мы уезжаем за границу… ненадолго, пока на год. В Англию. Потремся, посмотрим, покумекаем – не приживемся, вернемся назад.

– Эт-та что еще за новость? – вспылил отец.

Матвей усмехнулся своей догадке.

– Я-то думал, у нас в семье будет не так, как принято у крыс. Чем вам там намазано? На экскурсию – понимаю, так и в зоопарк на экскурсию ходят.

– Заметьте, папа, не у меня – у вашей любимой дочери, – назидательно поднял палец Виктор Иванович. – Скажи слово в мое оправдание.

– Папа, это решалось в муках. Все мои институтские друзья давно там, под разным статусом. Догадываюсь, за наше счастливое будущее мы бокал не поднимем?!

Матвею после короткого экскурса в армейскую житуху хотелось помолчать, но ему вдруг сделалось тоскливо. Он обожал их совместные встречи, повышенную торжественность, расцветающие лица мамы и отца. Сменившаяся на тоску радость, их посеревшие лица портили его праздник. Зная отца поборником всего русского, Матвей помрачнел. Ему захотелось теплой материнской руки у себя на голове, вспомнил постоянно разделенную с Лилькой эту любовь и впервые понял, как далеко ушло то время. Ему нужно свое, единоличное, неразделенное, захлестывающее, бурное. Он представил реакцию Нельки на его реактивное чувство и не нашел там удовлетворения.

Глава 5

– Перехватим в бутербродах? Посиди немного рядышком.

Василий Никанорович погладил круглую коленку жены. Забрался и погладил повыше.

– У тебя неотразимые ножки. Полного глухаря поднимут – меня лично до сих пор заводят с полоборота. Ты сдержанна внешне, и, кроме меня, никто не знает твоей энергии. В тебе надо знать одну тонкость – уловить вектор мысли, и тогда… ларчик легко открывается. Такое не забыть – сметающий приличия шквал! Помнишь ураган на безлюдном перевале? И потом, в лесу, у подножия его? Эх, мужики, главный психолог, и сексопатолог, и всякий хиромант от врачевания вот здесь, в голове. Ушки слышат твой прежний, ломающийся в волнении голос, пальцы чувствуют тонкую вибрацию тела – вот они, вездесущие элементы, способные исключить все коварства времени. Ни цинизм, ни развращенность партнерши не прибавят вам долговременных возможностей. В молодом, крайне узкопрофильном состоянии, возможно, подобное и сработает, но лишь как одноразовый предохранительный клапан. Оно непременно накажет следствием, наградив фобией при частых повторах, становясь отягчающим фактором в затухающем желании.

– Ты о чем, дорогой?

– Увлекся в рассуждениях, прости, мысленно продолжил возможности своего героя. Удачно схваченный, раскрытый образ, из опыта отечественной литературы, – это ты сам. Бунин, Толстой, Куприн, Лермонтов – самое авторитетное тому подтверждение. Лучшее написано с себя.