Ракетное утро России

…И всё это под грохот орудий своего корабля – от басовитых залпов главного калибра до частого тявканья минных пушек, в постоянном ожидании, что снизу донесутся мощные взрывы, которые встряхнут корпус, нанеся ему смертельную рану – значит, под ватерлинию ударили торпеды…

Понимая, что до гибели осталось, быть может, считанные минуты, моряки рвут жилы из последних сил, чтоб стреляли орудия по ненавистному врагу, чтоб корабль не терял ход, отыгрывая самые важные кабельтовы в бою, чтоб он, израненный, жил и боролся, как огромное и очень злое живое существо!

После обмена десятками залпов турецко-германский корабль окутался паром повреждённых машин, почти полностью потерял ход. Над миделем поднялся огненный шар. Но две башни главного калибра продолжали стрелять!

Командир бронепалубного «Очакова» в самоубийственной атаке достал врага таранным ударом. Оба крейсера отправились на дно. Израненный русский линкор сумел дотащиться до Севастополя, где стал в док до конца войны.

Один из снарядов, пробив броневую защиту мостика, отправил в лучший мир командование эскадры во главе с Баженовым. Адмирал погиб, но выиграл свой последний бой.

Часть первая. Ракеты в московском небе

Глава первая. Злодеи и герои

Инженер Владимир Александрович Востряков, приставленный от военного ведомства к секретной ракетной лаборатории в Эривани, познал на себе чудодейственную власть листьев коки, на втором круге блаженства – заветного белого порошка. Ракетное дело требовало величайшего напряжения мысли, и только очередная доза была способная прояснить беспредельно уставшую голову. Именно в моменты высшего взлёта разум рождал самые смелые решения.

Но когда майским утром, пошатываясь от сладких ночных грёз, он вышел из вагона конки на Астафьевской и приблизился к двухэтажному особняку, отданному ракетному чертёжному бюро, то невольно подумал: в реальности ли я вижу происходящее? Или продолжают бурлить новые сладкие отравы, что вчера предложил Ашот?

Во-первых, на улице не топтался городовой, бывало – что и целый урядник, обязанный приглядывать за порядком в этом наиважнейшем месте. Во-вторых, что особенно странно, калитка на кованых воротах осталась отворённой, открывая взору сад с мандариновыми деревьями.

Будь Востряков в полном сознании, он никогда бы не сунулся внутрь, словно с головой в прорубь. Но чувство реальности ещё не вернулось ему, порхая где-то рядом и не даваясь в руки. Инженер отважно пересёк сад. Дверь в дом болталась, гостеприимно раскрытая нараспашку.

Унтер Михалыч на входе не предложил принять шляпу и пальто. Востряков отправился к лестнице мимо его кабинки. Вдруг боковым зрением увидел неладное и вернулся. Унтер низко сполз со стула, уронив фуражку, и вряд ли поднялся бы сам из-за большой кровяной лужи, что протекла на пол из-под шинели.

Человек робкий, трезвый испугался бы, кинулся на улицу звать городового или военный патруль. Владимир Александрович не был ни тем, ни другим. Поэтому мужественно направил стопы на второй этаж.

Мягкое майское солнце осветило картину содома и гоморры. Убиты все – от мальчишки рассыльного до покладистого начальника Карапетяна. В каждом зияли две или три аккуратных дырочки. Сослуживцы Вострякова умерли на своих местах, видать – очень быстро. Никто из семерых и не начал убегать.

Остро захотелось курнуть… Конечно, не обычную папиросу, а что покрепче, что выдернет из кровавого кошмара. Инженер дотронулся до холодной щеки Карапетяна, опустил палец в лужу густеющей крови. Он был всё ещё не в силах понять – происходит ли это с ним наяву, или он продолжает лежать на ковре в курительной Ашота. Хуже всего, как иногда случалось после сильного прихода, если видения накладываются на реальность. Быть может – действительно добрался до своей конторы, но вокруг нет никаких трупов. Мучимый скверным предчувствием, что его отвезут в дурдом, а не в полицейский участок, Востряков упрямо шагнул к телефоническому аппарату и воззвал к барышне на центральном коммутаторе соединить его с полицией.

Близ турецкого фронта дела налажены чётче, чем в спокойной глубинке. Властный голос с глубоким армянским акцентом спросил: все ли убиты, или кого-то нет. Инженер диковато обвёл взором побоище.

– Э…э, гражданин полицейский, не вижу немца нашего, фон Дауница. Дай Бог, уцелел…

– Никуда не уходите. Никого не впускайте.

Востряков не успел ответить, как поскользнулся в крови, и удар затылком о половицу бросил его в самое обычное, а не наркотическое забытьё.

Эриван невелик, особенно по сравнению со столичным Петроградом. Посему ничуть не удивительно, что через каких-нибудь четверть часа у особняка притормозил фургончик «Рено» с нарядом полиции. Ещё через полчаса жандармы окружили дом Дауница.

– Внимательней, сучьи дети! – зло, но негромко скомандовал старший чин. – Иностранный подданный всё-таки, етить его мать… Культурно берём, нежно.

За непроницаемым забором неожиданно взревел аэропланный движок. Возле дома улица широка, но ворота узки, откуда здесь взяться воздушному аппарату?

На звонок колокольчиком и даже стук прикладами никто не открыл. Оценив высоту забора и неприятные острые зубчики, глядящие в небо, старшой велел выломать калитку, когда ворота распахнулись. На улицу резво выкатился диковинный агрегат, напоминающий авиетку, только крылья её смотрели вверх, позволяя проскочить меж створками ворот. От сверкающего круга пропеллера в лицо жандармам ударил мощный порыв ветра, перемешанный с пылью и каменной крошкой, остро запахло бензиновой гарью.

Старший опомнился первым и выхватил наган. Похоже, семь пуль, пущенные вслед странной машине, ощутимого вреда не принесли.

– За ним! Догнать стервеца!

Начальник самым скорым аллюром бросился к автомотору, придерживая шашку, норовящую запутаться в ногах. Водитель, привыкший, что ему куда труднее запустить машину, нежели заглушить, держал её заведённой. Жандармский фургончик кинулся в погоню. На заднем сиденье, обхватив непослушную голову двумя руками, съёжился Востряков. Каждый прыжок авто на ухабах причинял нестерпимую боль под черепом.

За считанные секунды, пока жандармский наряд с криками и проклятьями грузился в фургон, агрегат с пропеллером успел изрядно оторваться. Он вырулил на дорогу к Александрополю и остановился. На глазах у жандармов из кабины выскочили двое мужчин. Они мгновенно опустили крыло в горизонтальное положение, метнувшись обратно в аэроплан. Машина начала разбег.

– У, сучий потрох… Дави его, Карен! Тарань! Бей в зад!

– Стараюсь, гражданин вахмистр! – шофёр вдавил газ со всех сил, будто ногой пробовал подтолкнуть фургончик вперёд.

Казалось, земля дрожала от надсадного рёва «Рено». Хвост авиетки маячил в трёх саженях перед радиатором жандармской машины, когда аэроплан подпрыгнул вверх, а напротив лобового стекла мелькнули лошадиные морды встречного экипажа… Удар был страшен.

* * *

Бурные события мая восемнадцатого года перевернули бывшую Империю. Глава директории – верховный гражданин-генерал Корнилов – был убит левоэсеровским боевиком в духе довоенного террора. Молодой человек мстил за уничтожение верхушки эсеровской партии, а также её ближайших сподвижников – большевиков, только они, считал убийца, могли привести Россию к светлому будущему народовластия. Страна снова была объявлена республикой с образованием очередного Временного правительства и назначением сорванных осенью выборов в Учредительное собрание.

Во власть пришли сплошь новые лица: при Керенском была прорежена дореволюционная элита, генералы Директории щедро порубали головы всем, кто, по их мнению, развалил прежнюю империю, а виновных они насчитали множество, новая Республика увлеклась самоочищением от корниловцев. В результате Военно-морским министром стал генерал Анатолий Киприанович Кельчевский, фигура не выдающаяся, но компромиссная. Он был из дворян, угодных старой аристократии, но из мелких провинциальных, такие не раздражали радикалов. Не слишком герой, чтоб задираться полководческим превосходством, но далеко не из последних, в армии уважаем. Вдобавок – образован, со штабным опытом. Решающим шагом послужило его неприятие Корниловского переворота. Стало быть, верен власти, а не отдельному лидеру.

Ему же выпала самая деликатная миссия. Через две недели после вступления в должность адъютант проводил в его кабинет самого необычного посетителя, что только можно представить.

Мужчина небольшого росточка, с окладистой пушистой бородой, одетый в длинный сюртук военного покроя без знаков различия, долго не мог оторвать взгляд от Дворцовой площади и Александровской колонны. Он ничуть не походил на свои портретные воплощения, которые каких-то полтора года назад украшали присутственные места.

Генерал Кельчевский сухо предложил присесть. Перед ним на широком дубовом столе среди папок бумаг выделялась одна – с копиями документов по делу бывшего самодержца, а ныне ординарного гражданина Российской Республики Николая Александровича Романова, осуждённого Чрезвычайным трибуналом к смертной казни.

– Меня привезли в Петроград для исполнения приговора?

– А вы ожидаете другой судьбы?

Гражданин Романов печально покачал головой.

– На несбыточное не надеюсь. Но что случится с моей семьёй?

Строгое узкое лицо Кельчевского, практически ровесника экс-государя, казалось лет на десять старше. На его плечах висела ответственность за армию и флот, жалкое подобие имперских вооружённых сил 1914 года. Романов, напротив, испытывал редкую безмятежность. От него давно уже ничего не зависело. Марии Федоровне и детям не грозит опасность, их будущее в худшем случае пройдёт в ссылке. Но он ошибался.

– Не буду лукавить. До выборов в Учредительное собрание в России не должно остаться монархической партии, как и надежды возродить монархию. Самый радикальный способ состоит в полной ликвидации дома Романовых. Не только вас! – генерал сделал долгую паузу, убедившись, что его слова произвели нужный эффект. – Я в меньшинстве. Из тех, кто полагает возможным сохранить вам жизнь.

– Мне? – иронично приподнял бровь осуждённый. – Главному злодею, лично повелевшему расстрелять мирных обывателей в день Кровавого воскресенья? Полноте, гражданин министр. Историю пишут победители, я в проигравших, и нет той низости, что вы способны мне предложить во искупление явных или мнимых грехов.

В блеклых глазах Кельчевского мелькнул интерес. Генерал позволил себе маленькую слабость – поговорить с человеком, олицетворявшем ушедшую эпоху, чуть отступив в сторону от главной задачи беседы.

– А вы считаете себя невиновным?

– Я считаю себя за всё ответственным. Кровь девятого января, декабрьских боёв в Москве, Ленского расстрела – она на мне. Правление такой великой державой, коей была рухнувшая империя, невозможно одной лаской и увещеваниями, не мне вам говорить. Я ответственный – и я понесу наказание. Насколько справедливое – история рассудит. Но вы, быстросменные правители, как патроны в пулемётной ленте, ни за что не отвечаете. Мало того, что отвергли обязательства империи, отчего цена российского слова на международном договоре меньше затраченных на подпись чернил, каждое новое правительство не считает должным вспоминать обещанное прежним. Я узнал из газеты, вы отказываетесь от мирного пакта Лавра Корнилова с кайзером! Пусть вредного, безбожного, до прискорбности ошибочного… Но кто вам поверит? Посему растут симпатии к монархистам. Ни один российский самодержец не открещивался от договоров прежнего императора, утверждая – то обещано отцом, а не мной, – Романов гордо выставил бороду-лопату вперёд и выложил главный довод, выстраданный за месяцы заточения. – Я в ответе за казни, что совершили мои предки. За разгон польского восстания. За позорный провал Крымской компании, хоть меня на свете не было. А вы? Сколько убиенных, но некого даже попрекнуть! Эсеров и эсдеков корниловцы вырезали всю верхушку. Подчистую! Ставили к стенке без суда и следствия. Как и деятелей с национальных окраин. Малороссия умылась слезами… Вам мало? Палачи пребывают или на своих постах, или на почётном пенсионе!

Он перевёл дыхание, тяжёлое, как звук кузнечных мехов.

– Не буду отрицать – во многом с вами трудно не согласиться. Но республика зиждется на новомодной политический теории – власть от народа. Каждое следующее правительство представляет всё тот же народ, оттого обязано преемствовать действия предыдущего.

– Новомодной? – развеселился Романов. – Шутить изволите, генерал. В Европе сей теории более ста лет. И что мы видим? Фикция одна. Выборы выборами, а правят одноразовые политики, лишь прикрываясь народным мнением и народными же чаяниями.

– Стало быть, вы, отрёкшийся, мечтаете о возврате российского престола? Если не себе, то кому-то из Романовых?