Убей фюрера, Теодор

Маленькая квартирка близ Кантштрассе, моё первое жильё в Берлине, отличается опрятностью и безликостью. Нелегал обязан быть готов к негласному обыску. Или очень даже гласному, со срыванием обшивки с дивана, вскрытием полов и потрошением подушек. Поэтому радиостанция, паспорта на двенадцать фамилий и ампула с цианистым калием присутствуют не в тайнике, а только в фантазиях и шпионских романах.

Но мы тоже живые люди. Полицай непременно должен увидеть мелкие слабости жильца. Для него в письменном столе оборудован примитивный схрон, заметный если не с первого, то со второго взгляда. В ящичке лежит стопка фотографий голых женщин, чуть глубже – открытая пачка презервативов. В буфете ждёт початая бутылка шнапса, потрёпанные игральные карты. Мокрушник абвера в быту ничем не напоминает святого.

Быть может, только книги выбиваются из легенды. Даже после нескольких лет аутодафе здесь несравнимо больше литературы на немецком языке, чем в Поволжье. Опять-таки для стороннего наблюдателя среди классики валяется пара сочинений еврейских, пусть незапрещённых писателей и несколько откровенно пошлых бульварных романов. Удивляйтесь широте интересов!

Контрастируя с потёртой обстановкой, на шифоньере блестит шкалой новенький приёмник «Телефункен» с чёрным наушником на длинном проводе.

– Наушник-то зачем?

– Чтоб соседей не тревожить, когда слушаю радио, вернувшись поздно.

Граф в моей крохотной конуре выглядит как бриллиант в медной оправе. На нём шикарный костюм из серой шерсти. Трость и перчатки стоят больше, чем вся обстановка моего жилья. Он раздобрел. Готов побиться об заклад, наши соседи по тюремной камере не узнали бы в респектабельном буржуа забитого политзэка из переполненной транзитки.

С нескрываемой гордостью демонстрирует удостоверение члена партии, выданное по протекции самого Рейнхарда Гейдриха, ближайшего соратника фюрера. Это гораздо более весомый признак благополучия, чем мой «Телефункен», и одновременно печальный знак. Когда граф прозябал на нелегальной службе за рубежом, молодые делали карьеру. Гейдрих был близок к Гитлеру в переломные моменты борьбы за власть. Мой гость застрял в догоняющих.

– Поздравляю! – Я присаживаюсь на стуле напротив единственного кресла, оккупированного визитёром. – Искренне рад за вас, герр майор. Или герр штурмбанфюрер?

– Нет, Тео. Я на некоторое время решил расстаться с погонами.

– Не скрою. Удивлён.

Он улыбается с миной превосходства на посвежевшей морде.

– В наше время Германией правит не армия, а партия, остальные ей служат. Но служат недостаточно усердно. Как офицер с кайзеровской закалкой я прекрасно знаю, что большинство моих коллег сохраняет верность рейху лишь в силу извечной национальной дисциплины, вошедшей в традицию. Адольф Гитлер – законный лидер государства, и они подчиняются ему, как и любому другому, если за того проголосует большинство.

– Что, личные предпочтения ничего не значат? Простите, граф, но я до самого ареста жил в стране, где внушалась личная преданность вождю, государству и делу коммунистической партии.

– Правильно, Теодор. Ты замечаешь самые важные параллели. Мы учимся у врагов, перенимаем у них ценное. Сталин был тысячу раз прав, когда занялся обновлением кадров. При назначении на руководящую должность он предпочитает преданного опытному. Новичок научится, а враг вряд ли перекуётся. Максимум – чисто внешне, ради карьеры. Фюрер опирается на молодых, искренних, горячих. Истинных арийцев.

Как юноша, что пинал ногами старушку у книжного костра. Гитлер далеко уйдёт с подобными кадрами.

– Партия сочла вас молодым и горячим?

– У тебя острый язык, Тео. Слишком смелый для абвера. Надеюсь, с другими ты более сдержан. Что же касается моей новой службы, я курирую назначения на командные должности. Даю рекомендации или подчёркиваю сомнительность кандидатур. Здесь опыт и квалификация необходимы. Очень ответственная работа, как ты понимаешь. Перевод с неё возможен только на высокую должность.

Я внутренне подбираюсь. Если передо мной важный кадровый клерк рейха, это неспроста. Увы, генеральские эполеты мне пока не положены.

– Нужно нарабатывать послужной список. Блестящие успехи в учебке мало что значат. Собираюсь приложить усилия, чтобы тебя привлекли к выполнению заданий, где есть шанс отличиться.

Проглатываю комок. О характере миссии предпочитаю не думать. Да что думать! Если проститутку готовили обслуживать клиентов, то диверсанта-ликвидатора…

– К вашим услугам, граф.

– Услуги нужны рейху, а не мне. Надеюсь, моя рекомендация не будет дискредитирована.

Итак, душа продана дьяволу. Остаётся дождаться, каково ей придётся при новом хозяине.

Глава 9. Интенсивный допрос

Он решил не отпираться. Слишком хорошо известно, что следует за отрицанием вины, ибо сам неоднократно отдавал приказ подвергнуть арестанта интенсивному допросу.

Несколько суток без сна и мало-мальского отдыха. Резкий свет. Орудия пыток. Угроза самого древнего и эффективного средства добычи показаний – избиения. Не калечащего, но очень, очень болезненного. Чтобы за неделю перед открытым судом смог прийти в себя и принародно заявить: каюсь, сограждане, в злом умысле, в работе на германскую разведку, в подготовке убийства товарища Сталина, в саботировании преследования троцкистов и вредителей. А если отпираться до упора, срывая показательный процесс, то по пятьдесят восьмой осудит тройка, и приговор приведут в исполнение в течение часа. Но недели до заседания тройки покажутся годами…

Ягода готов был подписать показания на кого угодно – на Ежова и Кагановича, Будённого и Молотова, хоть на всю пионерскую организацию. Только бы избежать особых методов дознания.

Каждый привод к следователю начинался с вопроса и ответа. Вы признаёте, что гражданин такой-то вступил с вами в преступную связь с целью создания троцкистской антисоветской организации? Да, гражданин следователь, признаю.

Изобличение в очередном эпизоде контрреволюционной деятельности дробилось на два акта. Сначала Ягоду обрабатывал подполковник Мешик из ГУГБ. Затем приходил следователь прокуратуры, официально возглавлявший следственную группу, и переписывал признания начисто.

К концу мая гэбист утомился готовностью подследственного взять на себя любые грехи. Бывший его начальник наговорил и подписал столько, что хватит арестовать всё правительство и командование РККА. Даже если в Москве и созрел заговор, он технически не мог быть до такой степени глобальным.

Привычный лязг засовов возвестил Мешику о доставке Ягоды. Он согнут, ссутулен, от выправки не осталось ни следа. Некогда чёрные усы поседели напрочь. А может, нарком подкрашивал их, но в камере нечем. Подполковник крикнул сержанту впустить в допросную ещё одного человека и дать ему табурет.

Ягода узнал вошедшего, но не ответил на его приветствие, ещё больше ссутулившись.

– Производится очная ставка между обвиняемым по статье пятьдесят восьмой Уголовного кодекса РСФСР гражданином Ягодой Генрихом Григорьевичем и свидетелем Серебрянским Яковом Исааковичем, – слово «свидетель» прозвучало так, чтобы не оставалось иллюзий, оно в любую секунду поменяется на «подозреваемый». – Серебрянский, прошу поставить вашу подпись. Вы предупреждены об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний.

В отличие от подполковника, бледного от нездорового образа жизни и долгих часов в подвалах Лефортова, Яков Исаакович шиковал плотным южным загаром на лысине. Конечно, Испания – не курорт, там разгорелась нешуточная война. Но Мешик ощутил раздражение по отношению к коллегам из внешней разведки: катаются по всему миру, пока другим в допросных камерах приходится разгребать кучи навоза.

– Гражданин Ягода, вы сообщили, что в январе тридцать шестого года во время встречи в своей московской квартире склонили Серебрянского к сотрудничеству с троцкистской организацией и передаче британской разведке информации о коминтерновской резидентуре в Европе.

– Да… Так точно.

– Вы подтверждаете эти показания?

– По… кх-м… Подтверждаю.

Ягода старался не смотреть в глаза Серебрянскому и только что-то добавил на идиш.

– Что? Что он сказал?

– Попросил прощения, – вздохнул Серебрянский. – Откровенно говоря, товарищ подполковник, не могу понять, зачем он это делает. С тридцать пятого по май тридцать шестого я находился на задании в Китае и Японии, вернулся в Москву, если не изменяет память, к июню. Не виделся с Генрихом Григорьевичем более полугода. И уж точно не в январе.

– То есть вы отрицаете, что Ягода вас склонил к измене?

– Даже не делал попытки.

Мешик быстрыми движениями заполнил бланк протокола.

– Свидетель, есть ли у вас основания считать, что обвиняемый занимался контрреволюционной деятельностью?

Взгляды двух евреев пересеклись, тусклый Ягоды и твёрдый Серебрянского.

– Прямых доказательств не имею, иначе немедленно сообщил бы контрразведке, не дожидаясь ареста Ягоды. Однако ложное обвинение в мой адрес выглядит как вредительство. Я могу идти?

– Погодите, – Мешик кинул ручку-самописку и скрестил руки на груди. – Нужно прояснить один вопрос. С вашей командировкой в Испанию совпала странная история в Казани, погиб сотрудник ГБ, двое арестованных по пятьдесят восьмой бесследно исчезли. Это что? Проваленная операция? Диверсия?

– Да, провал, – откликнулся Ягода.