Люба, Яночка… и другие

Люба сделала вид, что не обратила внимания на его слова «постараемся… собрать». Она быстро перешла на другую тему, поинтересовавшись у Саши о его работе:

– Все складывается как нельзя лучше, – ответил он. – Если и дальше так пойдет, то смогу бросить ночной клуб. Испытательный срок закончился, и мне повышают зарплату.

– Я тебя от души поздравляю. Сашка, ты действительно молодец. Я тобой горжусь, – искреннее восхищение вырвалось у Любы вместе с порывом обнять друга.

Но она себя сдержала на полпути и залилась краской нахлынувшего смущения.

– Почему ты сдержала себя? – после неловкой паузы, запутавшейся в тишине, серьезно спросил Саша. – Ты меня боишься?

– Я себя боюсь, – опустив глаза, твердо произнесла Люба.

– Напрасно. Сашка неплохой мальчик, – улыбаясь, произнес он. – Ладно, проехали. Теперь я буду получать на две тысячи больше и это не предел. Так что с твоим пособием мы быстро разберемся.

Саша не замечал, как все больше и больше вторгался в ее личное пространство, так ревностно охраняемое Любой. Но ее это не раздражало, как прежде. Напротив, появилась потребность в его ежедневном участии. Когда Саша был занят на работе и не приходил, у Любы появлялась в ощущениях пустота. Она понимала, что космический корабль ее чувств врезался в млечный путь, состоящий из осколков чужих взаимоотношений. Пробиться сквозь эту чувствительную массу и не пораниться будет очень сложно. Если это вообще возможно. Поэтому она не имеет права потакать своим слабостям.

«Держи дистанцию, – повторяла она себе на каждом шагу. – Так будет лучше для всех. Ты сильная. Выдержишь, если не хочешь получить еще один удар на ринге любви».

Она пыталась укрыть себя одеялом отрешенности от собственных чувств и уложить в обжитое ею ложе матери-одиночки. Но это ложе все чаще напоминало склеп под семью замками. Люба чувствовала на себе тяжесть этих многотонных дверей, замков и цепей, придуманных и возведенных ею же для самозащиты от подлости и коварства других. А «другими» мог оказаться каждый, кто попытается еще раз «потоптаться» в закоулках ее души и сердца.

Она усердно стала готовиться к учебе в университете. Читала научную литературу по будущей специальности, изучала термины.

Чем больше Люба погружалась в книги, тем сильнее ослабевала ниточка надежды на пир мечты. Ей казалось, что она никогда не сможет понять до конца смысл написанного. Это угнетало и огорчало, уродуя надежды поползновениями панического страха и собственной несостоятельности. И все же она продвигалась вперед, даже не замечая этого.

В начале октября Люба вошла в аудиторию Тель-авивского университета. Она верила и не верила своему счастью, закружившему ее среди молодежи, присвоившей себе гордое звание – студент. «Свершилось!», – пульсировало вместе с биением крови в голове одно и то же слово. Она вновь студентка. Студентка Тель-авивского университета. Прошло шесть лет с той замечательной поры ожиданий и надежд. С того времени, когда мечта только примеряла костюм реальности, но неожиданно сменила его на свадебное платье горьких разочарований пылкой и неопытной юности. Шесть лет – огромный срок, увешанный мнимыми ценностями и настоящими радостями. Люба пробежала по узенькой и очень короткой тропинке семейной жизни, оставившей в ее судьбе колдобины и ухабы, разорвавшие жизнь на «до» и «после». «До» – было счастье родительской любви. Были книги, подруги и ясность в путях-дорожках к будущему. «После» – была неприличная страсть, принятая за первую любовь, ссоры, обиды, разочарование и подлость. «Нет, не только это, – перебивала себя Люба. – Было рождение солнечного зайчика по имени Яночка».

Были первые материнские страдания и радости. Ночи, умытые слезами несомкнутых глаз. Первое слово «мама», разлившееся по сознанию и материализовавшееся в Любе настоящей мамой. Первые хмельные шажки, протоптавшие в ее душе дорогу к желанию жить и бороться за свое потерянное счастье. Есть Тель-авивский университет, в котором стремилась учиться долгие годы. Есть жизнь в стране, где хотела жить. Где многое произошло и еще произойдет. И это «многое» пропустят сквозь себя они – Люба, Яночка и другие.

18

Ривка смотрела на нее со стороны и радовалась: «Наконец-то девочка занята настоящим делом». Она ловила себя на мысли, что думает о Любе и Яночке больше, чем о своих детях и внуках.

«Глупости, – обрывала Ривка предательский поток мыслей. – Представилась возможность дать новую жизнь еще одной семье, и я ею воспользовалась. И не более того. Дай, Бог, увидеть плод усилий».

Дети по-прежнему приезжали к ней раз в месяц и были довольны тем, что мать живет не одна. За ней есть, кому присмотреть. Им даже не приходило в голову, что матери нужна не только опека, но и собственная забота о близких ей людях. И неизвестно, в чем больше нуждалась пожилая женщина, оставшись наедине с собственной старостью.

Внуки снисходительно смотрели на отношения бабушки и маленькой «русской» девочки, которая посмела называть их Ривку «бабушкой». Дети не могли понять, откуда возникла эта необъяснимая и неожиданная привязанность матери к чужим людям. Но вмешиваться не хотели. Ривка стала спокойней, уверенней в себе и реже болела. Она меньше напоминала детям о своем одиноком существовании. Это устраивало всех. Люба казалась им серьезной и целеустремленной женщиной. К их приезду всегда в доме было тщательно убрано. Серое убежище пожилого человека превратилось в живой организм, наполненный детским смехом и житейскими проблемами. В доме появились новые цвета, запахи, настроения. Дети уезжали со спокойной душой и уверенностью в том, что «квартиранты» изменили жизнь матери к лучшему.

Вечером позвонил Саша и извинился, что не сможет зайти вечером. Его срочно вызвали на работу в ночной клуб. Там ожидалось нечто невероятное – выступление популярной молодежной рок-группы. Билеты были раскуплены за месяц до представления. Хозяин клуба вызвал на работу всех охранников, и отказаться невозможно.

Люба немного расстроилась, так как они собирались пойти в кино. Саша пригласил ее неожиданно и сам договорился с Ривкой о том, чтобы она проконтролировала спящую Яночку. Уложить девочку и усыпить чтением книги он брал на себя. Люба не была в кино несколько лет и готовилась к этому мероприятию два дня. Но произошло то, что произошло. Еще один неприятный мазок неутомимой кисти судьбы на холсте ее души. «Когда же картина обретет понятный смысл? – задавала себе вопрос Люба. – Ведь на палитре так много светлых красок. Почему же мне выпадают только темные и серые тона?»

На следующий день Саша не позвонил.

На работе Люба думала о своем отношении к этому человеку: «Кто я ему, чтобы он на меня тратил время и деньги? Подруга, утешительница и не более… Дурёха. Как можно так думать о Саше? Он добрый и внимательный, ласковый и надежный. И красивый. Да, да – красивый. Во всяком случае, для меня. И Яночка его любит. Почему «и Яночка»? А кто еще? Все. Пора заканчивать этот психоанализ. Ни к чему хорошему он не приведет».

На душе было неспокойно, словно кто-то толкал ее в грудь тоненькими палочками, постепенно превращающимися в корявые паленья. Их этот «кто-то» поджег, и они медленно разгорались в области груди, обжигая чувства своим жаром. «Надо позвонить Саше», – решила Люба, но ее отвлекли посетители, и она не смогла это сделать.

Когда Люба вернулась с работы, Ривка встречала ее у двери.

– Что-то случилось с Яной? – перепугано спросила Люба.

– Нет, с девочкой все в порядке, – дрожащим голосом произнесла женщина.

– Саша? – прошептала Люба.

Ривка подала ей газету. Люба не могла прочитать ни строчки. Буквы словно толкали друг дружку, стремясь как можно быстрее рассказать ей о случившемся.

– Не могу, – тихо произнесла Люба и отдала газету Ривке.

– Я не буду тебе читать, только скажу, что вчера в этом клубе произошла драка между молодежными группировками. Охранники пытались им помешать. Кто-то из молодежи выхватил нож и ударил охранника в живот. Охранник успел его задержать. Молодежь разбежалась. Передав бандита полиции, охранник потерял сознание, и его отвезли в больницу. Все.

– Это Саша?

– Там не написано.

– В какую больницу отправили охранника?

– В больницу «Вольфсон». Поезжай. Возьми деньги на такси.

– У меня есть. Вы только…

– Не волнуйся.

В палате было два человека. На койке у окна она сразу узнала Сашу. Его недавно перевели из реанимации. Он спал.

– Операция прошла успешно, – сказала врач на чистом русском языке. – Ваш, извините, кто он Вам?

– Друг, – опустив голову, сказала Люба.

– А как Вас зовут?

– Люба.

– Люба. Прекрасное имя. Именно Вас он все время звал и за что-то извинялся.

Люба не поднимала голову, чтобы окружающие не видели ее слез. То ли горечи, то ли радости. Она сама не могла понять.

– Ваш друг родился в рубашке, – улыбаясь, продолжала врач. – Крепкий парень. И нож прошел, не задев ни одного внутреннего важного органа. А вот крови он потерял много, пока держал бандита.

– Он в сознании?

– Да. Только спит. Ему сейчас сон лучше любых лекарств.

– Можно я побуду с ним?

– Конечно. Только постарайтесь его не будить.

Люба смотрела на бледное лицо Саши, и слезы текли по ее щекам. Кислородная маска и куча проводов вокруг его тела делали картину почти невыносимой. Капельница маленькими порциями отправляла в его крепкий организм лекарство, словно по крохам отдавала ему обратно жизнь, растягивая удовольствие излечения. Люба, не отрываясь, смотрела на прозрачные шарики. Они падали с завидным постоянством и регулярностью, словно стрелки часов, отмеряющие время, отобранное у жизни.

– Спасите его, спасите, – шептала она, обращаясь к ним. – Я не могу без него.

Люба прижала руку к губам. Сейчас она сказала то, в чем боялась себе признаться последнее время. Сказала и на душе стало легче. Словно тяжелые замки открылись невидимым ключом. Дверь распахнулась, и все ее тело наполнилось свежим ласкающим ветерком.

– Саша, любимый, почему это должно было случиться именно с тобой? – почти простонала Люба.

Она гладила его руку, в которую вонзилась игла, а в указательный палец вцепился датчик кровеносного давления.

– Сашенька, выздоравливай скорее. Мне плохо без тебя.

– И мне без тебя, любимая, – не открывая глаз, произнес Саша. – Извини, что мы не попали в кино. Но я все исправлю и мы…

Люба положила палец ему на губы.

– Молчи, тебе нельзя много говорить, – испуганно произнесла Люба.

Саша смотрел на нее и улыбался.

– Я и так долго молчал и не сказал тебе самого главного. Все откладывал. А мог и не успеть. Я люблю тебя, милая, выходи за меня замуж.

Они, молча, смотрели друг на друга. И этот взгляд слился в единый пучок нежных чувств, разорванных мыслей, доброты, искренности и заботы. Словам не было места, и они застыли на кончиках взглядов. Как много им нужно было сказать друг другу, но не здесь и не сейчас…

Прошло две недели. Саша выздоравливал быстро и уже мог ходить по палате. К нему приходили друзья с работы и с охранной фирмы. О его поступке писали газеты, рассказывали по радио и телевидению. Полиция вручила ему прямо в палате благодарность за задержание преступника. Охранная фирма выделила денежное вознаграждение. Друзья из компьютерной фирмы подарили ему переносной компьютер, чтобы он и в больнице мог продолжать работать. Хозяин ночного клуба принес в палату Саше конверт, в котором лежало 10000 шекелей, и сказал: «Ты настоящий мужик, Саша!»

Люба приезжала в больницу каждый день, иногда с Яночкой. Саша радовался их приезду как ребенок. Смеялся и придумывал всякие небылицы Яночке. Она его внимательно слушала. А однажды очень серьезно спросила: «Ты герой?» Саша смутился, а затем рассмеялся и сказал: «Героиня – это ты и твоя мама. Такой далекий путь проделали, чтобы приехать ко мне». Яна подумала и ответила: «Нет, ты – герой, а мы твои геройши».

Саша взволновано посмотрел на Любу. Она улыбалась и гладила Яночку по голове. Девочка обняла за шею маму и Сашу, поцеловала их и, рассмеявшись, гордо заявила: «Героевая» семейка»!