Лесная избушка Анатолия Онегова

О медведе-попрошайке Онегов рассказывал мне подробно, часто и с юмором. Поражали в первую очередь смелость и мудрость писателя, добивавшегося доверительных отношений с диким и опасным зверем, а также его талант видеть, подмечать, распознавать в лесном собрате человеческие черты характера. А пробудить у Черепка дружеские чувства помогли сгущенка, вареная рыба и сухари, которыми Онегов его подкармливал.

Столом для угощений в лесу на поляне был выбран крепкий пень. Каждое утро Онегов раскладывал на нём сладости и ждал. Знакомый медведь приходил всегда как по расписанию. Вначале его шаги были осторожными, а потом всё увереннее. Боязливость и страх таяли так же быстро, как кусочек сахара. Он так был пленен дармовой едой, что перестал обращать внимание на стоящего рядом у пня высокого человека. Когда Онегов увидел, что Черепок привык к нему и начинает выпрашивать угощение, то решил покормить его с руки. Но тот, увидев протянутые сухари, всё-таки не решился подойти и взять их. Дистанцию он держал прежнюю. Зато утром при виде пустого пня на него находили возмущение, агрессивность, он направлялся в сторону Онегова и требовал еду, подавая грозный рык.

– И как вы, Анатолий Сергеевич, спасались, выходили из этой сложной ситуации? – поинтересовался я.

– Пришлось говорить с ним жестами, объяснять, что сухари закончились, а уха ещё не сварена.

– Неужели, зверюга понимала?

– Бывало, покачаешь головой, разведешь руками, мол, нечего тебе дать, и он перестает выпрашивать. Поворчит, посердится, а затем медленно уходит в лес. А то и упрямится, не уходит, сядет на задние лапы и начинает усердно выпрашивать. Тут его пожалеешь, отдашь вяленую рыбку, припасенную домой в Москву.

– Он что, как собака, умеет выпрашивать угощение?

– Ещё как выпрашивает! Аж сердце от жалости заходится. Однажды я побрел на рыбалку, только сделал первые шаги от избушки к реке, как Черепок перегородил дорогу. Кинулся вновь выпрашивать еду. Я показываю руками, что пуст. Он не отступает, громко ворчит. Пришлось открыть рюкзак и поделиться своими сухарями. Так он это запомнил и в последующие дни, прежде чем подпустить меня к лодке, начинал просить угощение. Не знаю, хорошо или плохо, но попрошайничество вошло у него в моду. Как только я собираюсь на рыбалку, так он следом бредет за мной, провожает до самой лодки. Иду я с ним, разговариваю. Он, конечно, держится сзади на почтительном расстоянии. Слушает меня внимательно. А я рад, обрел друга. Порой он даже встречал меня с рыбалки и, мне казалось, встречал с довольной улыбкой.

– О чем же вы с ним разговаривали?

– Да на разные темы говорим. Иду и знакомлю его с птицами – вон пестрая кукушка с черными пометками на брюхе в виде скоб летит, а тут беспокойная синичка сидит на высокой ветке и усердно вызванивает веселые песни на разные лады. Он кивает головой, значит, понимает. Вообще, медведь – тонко чувствующий зверь. Рассказываю ему, зачем после того, как схоронил у избушки своего четвероного друга Верного, завел щенка лайки по кличке Буран. А потом предупреждаю Черепка, вернее, даю советы, как ему благополучно перезимовать и остаться в живых. А то, мол, пристрелят его охотники, и тайга сразу опустеет. Не зря же ученые говорят – с последним зверем исчезнут на земле все тайны… Любим мы и пофилософствовать, посозерцать. Показываю Черепку, как раннее солнце выкладывает на озерной глади искрящуюся, как первый снег, длинную дорожку.

После таких рассказов Онегова отчетливо представляешь, как сидят на берегу озера человек и медведь и любуются восходом солнца, как ложится косолапый на зиму в берлогу, а над ним буграми лежит жёсткий, ноздреватый снег, не подающий охотникам никаких признаков чужой жизни под ним.

Конечно, всё, что мне поведал Онегов в путешествиях и беседах, изложено в его книгах. Но я слушаю его всякий раз с неподдельным и особым интересом. Нет, не для того, чтобы восхититься живой речью или новыми фактами и находками, а для того, чтобы понять, на чём строится огромный интерес разных читателей к его книгам о живой природе. Мастерство писателя слагалось из той любви к природе, под которой понимаются жалость и сочувствие. А также из наблюдательности. Если писатель-натуралист не проявляет любви к птицам и зверью, то он не оценит и не поймет их жизни, а если у него нет особого дара наблюдательности, то он никогда не заметит в природе тех тайн, что скрыты от обычных людей.

Встретить в лесу кабана, белку или лося и понаблюдать за ними могут многие. Увидеть осторожного медведя уже редкость. Но найти, понаблюдать за редким и скрытым животным, а главное – разглядеть в его характере и поведении то, что не видят другие, это уже и есть редкое и самобытное мастерство. Им по праву обладал Анатолий Онегов. А до него таким талантом владели писатели-натуралисты Сабанеев, Кайгородов, Формозов, Зворыкин, Скребицкий, Спангенберг, Бианки. Не так уж их и много было. За рубежом тоже маловато было натуралистов-исследователей – Сетон-Томпсон, Гржимек, Джой Адамсон, Эттенборо, Линдблад. У всех этих писателей учился постигать тайны природы и я, когда шел в лес, и когда садился за рабочий стол писать очерки и рассказы.

Отличалось ли мастерство Онегова от мастерства других именитых натуралистов? Для меня ответ на этот вопрос кроется в простом – когда я начинаю читать книги Онегова, то сразу вижу автора, узнаю его, с одной стороны, по простому, живому и чистому языку, переполненному запахами сосновых боров, луговых трав, речных перекатов. С другой стороны, я вижу его растворенность в природе, вживаемость в образ то рябчика, то медведя, то щуки. Порой за чтением мне казалось, что его рассказы о медведях писал не он один, а с помощью подружившегося с ним медведя. Но это, конечно, шутка. Онегов писал о медведях так достоверно и интересно, потому что жил рядом с ними и разделял каждый день все их тревоги и заботы.

Иначе откуда в рассказе Онегова «На пасеке», опубликованном в журнале «Вокруг света» в мае 1977 года, столь много переживаний за жизнь медведя, которого он караулил с ружьем на пасеке в стороне от одной из деревушек Горного Алтая. Местные жители размещали ульи на лесных полянах, богатых чистым разнотравьем. Там обычно появлялся медведь с громадным желанием полакомиться медом. В полночь он снимал крышки с ульев, вытряхивал рамки и начинал пиршествовать. Спасти от разорения своего друга-пчеловода Романа и вызвался Онегов. Три ночи сидел в засаде. А когда осторожный медведь пришел на пасеку и начал разбойничать и поедать соты, писатель ослепил его фонариком и сделал два выстрела… Но ружейные залпы имели всего лишь воспитательное значение, так как направлены были не на зверя, а в лес. Онегов затер глиной следы от пули в стволе дерева и сказал пчеловоду неправду, что долго преследовал косолапого воришку, но убить его из-за темноты не смог, а лишь ранил. Зато он так устрашил зверя, что тот больше не появится на пасеке. Так оно и вышло.

Изучая жизнь медведя во всех её проявлениях, Онегов стремился постичь его характер: способен ли тот быть самим собой, чем отличается от других подобных ему особей и соблюдает ли он законы природы. К примеру, один из таких законов гласил – «клыки как средство жить только сильному». Чтобы разгадать его суть, ученым следовало проводить эксперименты. У Онегова был иной путь – продолжительное, пристальное наблюдение в дикой природе. Выследив медведя, он шел по его следам и становился очевидцем всего происходящего… Редко кто из писателей-натуралистов способен был в этих условиях днями и ночами, превозмогая и природные бедствия, и бытовые неудобства, находиться рядом с медведем и поминутно фиксировать его жизнь. Онегову это не просто удавалось, он сам вживался в образ медведя, а затем смотрел на природу его глазами. Именно этот метод наблюдения позволил писателю разгадать многие медвежьи законы поведения.

В книге «Они живут рядом со мной», изданной в московском издательстве «Современник» в 1989 году, я нахожу много подтверждений данному выводу. Онегов долго следил за тем, как медведь вел успешную охоту за лосем, нарушая как помеченные границы личных территорий, так и чужие. Наблюдал и само пиршество. Но значительным открытием стало иное событие. Оттащив свою добычу в густой ельник, медведь закидал её лапником и снегом, надеясь вернуться сюда на следующий день. Однако его опередил другой медведь. Почуяв запах крови, он тотчас решил поживиться за чужой счет, нашел задранного лося и остановился. Пройдя по его следам, Онегов понял, что чужак покрутился возле туши и удалился, не решившись вступить в схватку с удачливым собратом. Причём к чужой добыче он приходил и на следующий день. И вновь уходил ни с чем.

Вывод Онегова в книге был неожиданным: «По всему получалось, что и медведи, упрямые индивидуалисты, не знакомые ни с какими правилами стаи, стада, тоже уважали право собственности собрата на добытую пищу».

Каждая новая книга писателя пополнялась рассказами, продолжающими открывать загадочный, малоизученный мир лесного хозяина – медведя. Я читал их запоем и не переставал удивляться, каким разнохарактерным может быть хищник – то наглым и коварным, а то добродушным и любознательным. Соглашался всегда с автором, что если не провоцировать его на агрессию, то он не проявит к человеку враждебности. Дело не столько в том, что у всякого зверя живет природный страх перед человеком, а в том, что у медведя есть понимание опасности покушения на него, за которым неминуемо последует возмездие. Есть также мудрость и осторожность. В рассказе «Шалый медведь», вошедшем в книгу «В медвежьем краю», Онегов описывает, каким образом хищник предупреждает его о том, что он нарушил границы его владений: «Медведь шумно бродил вокруг меня по кустам, сердито ворчал, стараясь объяснить мне, что он недоволен моим появлением в лесу, а я вынужден молча принимать медвежьи угрозы и даже не мог возразить против предъявленных мне обвинений». Почему писатель молчал, не рычал в ответ, не угрожал, а тихо отступал в сторону? А ему была понятна правда зверя, у которого люди нарушили границы его хозяйства. Вот они ходят по медвежьим владениям, шумят, собирают его ягоды, охотятся, да еще пилят-рубят вековые деревья. И когда Онегов идет на уступки хозяину леса, то конфликт тотчас гаснет, а при последующей встрече медведь уже благосклонно реагирует на него.

На счету писателя не один десяток столкновений с лесным зверем, и все они заканчивались мирно.

Порой косолапый даже использовал уступчивость и душевную расположенность к себе писателя – подходил к его лесному домику у озера и бродил вокруг. При появлении хозяина открыто выказывал своё присутствие и быстро уходил назад. Вначале его частые появления не пугали Онегова, так как он с утра до вечера уплывал на лодке ловить рыбу. Однако чем чаще стали наезжать к нему гости, тем больше вставал вопрос общей безопасности. Нужно было найти способ отвадить медведя… Если однажды, заметив на крыше своей избушки хулиганистую росомаху, он вынужден был выстрелить ей вслед, то косолапого так пугать было нельзя. Он хорошо помнил, что медведь добродушен и не желает ссориться, однако памятлив на обиды. Пришлось идти на хитрость – просить сыновей пожить с собакой неделю в избушке так шумно, чтобы рыжий лохматый сосед больше сюда не приходил. Онегов предвидел и знал, что медведь ко всему прочему обладает талантом чутко улавливать всякие изменения в природе. Если раньше он четко отмечал изменения в распорядке дня писателя, уход его на рыбалку, приготовление ухи, то появление в избушке чужих людей с плохими намерениями тем более попадало в его поле зрения, раздражало и отпугивало.

По книгам Онегова я усердно учился азам наблюдения за птицами и зверьем. Ни один урок натуралиста не проходил даром. Прочитав повесть «Черепок» в книге «Еловые дрова и мороженые маслята», я понял, что, собираясь в поход в лес, следует обязательно брать с собой блокнот и карандаш. Записать увиденное – значит, сохранить в памяти достоверные детали и факты. Но фиксировать нужно не только собственные открытия, но и рассказы других очевидцев. Так делал сам Онегов. В книге «Здравствуй, Мишка!» он, к примеру, вспоминает рассказ лесника Виктора Герасимова о том, как умирают медведи на лесной тропе. Та история запоминающаяся и выглядит так – они «вытягивают впереди себя последний раз уже слабеющие совсем лапы и тяжело опускают на землю между лапами большую, лобастую голову».

Научил меня Онегов и составлять карты лесных прогулок. На моих чертежах были отмечены гнездовья филинов и вяхирей, токовища тетеревов и глухарей, грибные и ягодные места. Карты Онегова, безусловно, были поважнее и посолиднее – на них были нанесены и границы Медвежьего Государства, и расположение трех медвежьих домов, в том числе владения Черепка.

Иногда перед тем, как отправиться в далекий лес и понаблюдать за животными, я перечитывал некоторые страницы его книг. Они вдохновляли, напутствовали, звали в дорогу. Я брел березняками и повторял только что прочитанные строки любимого писателя: «Были встречи с озерами и реками, с людьми и зверем. Но эти встречи пока не остановили меня, не остановили рядом с собой надолго, и я шел и шел дальше, мечтая добраться до настоящих нехоженных дебрей, до самых глухих озер, где до меня давно уже никто не ловил рыбу. И чем дальше я шел, тем отчетливей понимал, что там, в настоящем лесу, придется мне все время жить бок о бок с соседями, серьезными и сильными, может быть, и опасными, если я смогу ужиться рядом с ними. Что делать, если хозяином в настоящем лесу живет пока ещё бурый медведь».

Если я забывал, как можно обнаружить скрывающегося в зарослях зверя, то садился на пень, открывал рюкзак и доставал книгу Онегова и заново читал, подбадривая себя его уроками. А он писал откровенно и увлеченно: «Уже потом, когда смело бродил по тайге, шагал по медвежьим тропам, я научился почти безошибочно определять, что медведь находится рядом со мной. Помогали мне здесь и слух, и обоняние – у медведя, как и у каждого животного, есть свой особый запах, и этот запах большого всеядного животного можно уловить при некотором опыте на значительном расстоянии. Помогало мне заранее узнать о близости зверя и ещё какое-то не всегда точно определенное чувство, которое я называл для себя чувством зверя… Ты ещё вроде и не слышал легкого треска сучка под медвежьей лапой, вроде ещё и не уловил запах зверя, но уже точно знаешь, веришь сам себе, что зверь рядом, что он идет в твою сторону, приближается… И я почти никогда не ошибался».

Кроме меня, у Онегова было много почитателей его редкого таланта. Они заваливали его письмами, отзывами, приглашениями на встречу. Были среди читателей и те, кто сам писал и издавал книги. Один из них – Владимир Личутин, известный русский писатель, крупнейший летописец Севера и его обитателей поморов. В сегодняшней литературе ему нет равных ни по знанию жизни местного населения, ни по стилистике и образности языка. Стоит прочитать из десятка популярных и премированных его книг хотя бы одну «Душа неизъяснимая», как сразу понимаешь грандиозный масштаб таланта. Именно в этой книге есть и потрясающие по своим наблюдением и описаниям рассказы о медведях, и добротный очерк про коллегу «Анатолий Онегов. В гостях у хозяина».

Только такой большой писатель, как Личутин, мог сходу понять и досконально разобраться в тайнах творческой лаборатории натуралиста Онегова, а после дать высочайшую оценку как его познаниям, так и литературным трудам. Давний его отзыв из книги «Душа неизъяснимая» помнится мне хорошо:

«Анатолий Онегов написал две книги о “медвежьем государстве”. Мягкий светлый человек с красивым русским лицом, приручитель зверья, он два года обитал в северной тайге во владениях лесных архимаритов, наведываясь в их угодья. Ему захотелось посмотреть лесному владыке в лицо, поручкаться с ним, вызвать душевную приязнь, подавить жесточь, – и это ему почти удалось. День за днем умягчал Онегов сердце дикого ломыги то горкою вареной рыбы, то котелком каши, то остатками ухи; осторожность зверя постепенно сменилась любопытством, а после и откровенным дружелюбием. После-то, варнак эдакий, он уже стал требовать еды от лесника, добиваться подачи.

Все медведи и матухи, что встречались писателю, были с разным норовом – нелюдимые и открытые, ворчливые и добродушные, всеядные и недотроги, но ни от одного лохматого наш добровольный естественник не увидел себе вреда. Человек памятливый и дотошный, Онегов, конечно, понимал умом, что черный зверь, как бы ты ни окручивал его вниманием и ласкою, как бы ни приваживал к себе, часть своих коренных чувств, конечно, не выказывал, хранил в потайке; в природной глубине своей, недоступной человеку, медведь всегда остается жильцом иного мира, где умягченному сердцем, податливому просто не выжить. Медведи обычно не трогают человека, пасут его осторонь, но неизвестно, что у него в голове в следующую минуту, какая блажь иль раздражение навестят вдруг, что вызовут сполох и грозу. Вот эта-то неопределенность при великой силе хозяина леса и пугает нас больше всего».

Какой же урок вынес писатель от сожительства в «медвежьем государстве»?

«Нет, я не боялся медведя, хотя знал, что весенний голодный медведь обычно не расположен ни к каким шуткам; мне просто не хотелось тогда ещё раз остро вспоминать, что те самые звери, которые так покладисто приняли меня в прошлом году в лесу и казались мне самыми мирными соседями, всё-таки звери со своей природой и со своими законами, и что сейчас, после берлоги, голодные, рыщут они по лесу в поисках пищи, охотятся за лосями, отбивают новорожденных лосят и жадно рвут клыками сваленную добычу. Это была правда таежной жизни».

Судьба подарила мне возможность познакомиться и пообщаться с Личутиным и, естественно, я его не мог не спросить про Онегова.

– Большой писатель! – поднял Личутин указательный палец кверху, давая тем самым высокую оценку своему коллеге. – Вряд ли кто из современных натуралистов знает повадки медведей так, как он. И здорово пишет, и умело ведет наблюдения. Я многому у него научился…

– А какие повадки и стороны жизни медведя вас более всего интересовали?

– Да я же говорю – многие… К примеру, зачем медведю овес? Он же не мясо, с него не наешься. А медведю он почему-то необходим, раз тот идет, превозмогая опасность, на открытые поля у деревни на виду. Оказывается, благодаря овсу косолапый набирает жирок перед тем, как залечь в берлогу. У Онегова этот рассказ о походе медведя на овсяное поле почти поэтический… Бесстрашный зверь усаживается с краю на задние лапы и начинает передними лапами загребать лакомые метелки, обсасывая их неторопливо, с наслаждением. После трапезы он ползает по овсу от удовольствия и приминает его широкими полосами.

Душевный отзыв Личутина при случае я передал Онегову. Тот с радостью вспомнил, как консультировал при написании книг не только Владимира Личутина, но и Виктора Астафьева, открывая им тайны животного мира. Были и у меня к натуралисту вопросы. После его очередного возвращения из карельской тайги я спросил:

– Анатолий Сергеевич, а есть ли правда в том, что русского человека часто ассоциируют с медведем?

– А как не быть такой правде, когда это так, – улыбнулся он. – Медведь, как и человек, по характеру добрый, простоватый, безмятежный, но когда ты его обижаешь, то он терпит-терпит, а потом как озлобится, так осерчает, что гнев его будет яростным и беспощадным.

– Почти как в пословице наших предков про характер русского человека, что он долго запрягает, да быстро едет.

– Совершенно правильно. Эта пословица как раз и про медведя. Хочешь понаблюдать за медведями, давай со мной на следующий год махнем в Карелию.

– С удовольствием, – согласился я. – Только к вам они привыкли, а моё появление распугает их.

Тут Онегов поведал мне любопытную и в то же время тревожную историю о появлении чужих людей, а точнее, охотников, в тех местах, где писатель-натуралист общался с медведями. После публикации первой онеговской повести о четвероногих друзьях из тайги в популярном журнале «Наука и жизнь» в Карелию рванули на машинах и мотоциклах пронырливые охотники. Как они распознали описываемые в повести места – уму непостижимо, ведь автор специально скрывал имена озер и рек, где обитали медведи. Но туда точь-в-точь приехала «моторизованная бригада» стрелков с ружьями. И быть бы беде, если бы Онегов не успел подговорить местных лесников, чтобы те напугали и наговорили охотникам ужасов про зверей-людоедов. Уговор со страшилками сработал – стрелки убрались восвояси.

Про эту смешную историю я тотчас прочел в книге «Здравствуй, Мишка!»:

«Хоть и смеялись мы в тот вечер над горе-охотниками, но горькое чувство обиды не покидало меня… Неужели ради шкуры, которая потом будет пылиться на стене или на полу, можно поднять ружье на зверя, который ещё только вчера открыто смотрел в глаза человеку? Нет, это было предательством. И помогать дальше предательству я не мог. Вот почему так долго отказывался я начать большой рассказ о своих медведях, вот почему так поздно появилась эта книга. И только сейчас, когда в моём лесу давно всё уже изменилось, когда на месте вчерашних болот проложены лесовозные дороги, а охота на медведей в наших местах почти запрещена, позволил я себе вспомнить своих старых знакомых».

О приглашении Анатолия Онегова поехать с ним в карельскую тайгу и понаблюдать за гостеприимными медведями я помнил долго. Однако так и не смог выкроить время и порадовать себя совместным интересным путешествием. О чём приходится сожалеть ещё дольше и горше. Образ добрых и наивных медведей так и остался в моей душе на всю жизнь скроенным и запечатленным в слове пером Онегова.

Школа юннатов

Ни одну радиоперадачу так не любили школьники, как «Школу юннатов». Её ждали с нетерпением и любопытством. И с каждым месяцем она увеличивала свою аудиторию и пополнялась новыми активными защитниками природы.

Автором и ведущим радиопередачи «Школа юннатов» выступал популярный писатель-натуралист Анатолий Сергеевич Онегов. В его творчестве четко прослеживалась гражданская позиция по защите родных лесов, озер, птиц и зверей, придавалось особое значение роли человека в сохранении и приумножении богатств родной природы.

Услышав в детстве по радио выступление писателя, я сразу попал под его обаяние. Ожидание очередной передачи было волнительным и горячим. Всякий раз, садясь за стол и настраивая радиоприемник, я брал в руки авторучку и раскрывал чистую тетрадь. Записывать приходилось так много полезных сведений и фактов из жизни животных и растений, что уставали пальцы. Но захлопнуть тетрадь и отложить ручку в сторону было невозможно. Чувствовалось, что за выступлениями Анатолия Онегова скрывается очень добрый человек, любящий природу и посвятивший свою жизнь воспитанию доброты, которая является важным качеством характера человека. Понимая значимость доброты, он и начал вести уроки экологического воспитания, говоря детям, что всё начинается с малого – с заботы о своём щенке, кактусе, канарейке. С возрастом эти чувства формируют в человеке гуманизм. А растущий гуманизм в обществе, безусловно, заставляет человека всё бережнее и ответственнее относиться к нашим «меньшим братьям».

Будучи командиром Зеленой республики в ярославской лесной деревушке Редкошово, идеологией которой являлось служение делу охраны природы, я быстро стал единомышленником Анатолия Онегова и его радиопередачи «Школа юннатов». На первое же своё письмо я получил ответ от писателя. И не просто ответ-отписку, а предложение к сотрудничеству. Я с душевным трепетом и радостью рассказывал в своих посланиях о том, как мы, мальчишки из Зеленой республики, построили дом с учебными классами, вырастили сад, ставили опыты, создали лосиную столовую, охраняли лесные угодья, собирали фенологические данные для Дарвинского заповедника и Всероссийского института по охране природы. В ответ получал не только искреннюю поддержку наших добрых дел, но и всё новые задания. А поручений было много – построить дуплянки для лесных птиц, понаблюдать за повадками черного дятла-желны, расчистить родники, пробить лунки на пруду и реке, чтобы спасти рыб от замора, охранять от браконьеров краснокнижные первоцветы.