Печальны и верны.
… И этот страх барьера
И эта вот скамья —
Моей судьбины мера,
Отныне суть моя?
Встать, сесть имею право,
Отсчитаны шаги.
Налево и направо
Погоны, сапоги.
1970 г.
II
И чем душа кипела,
Чем был годами жив,
Теперь подшито к делу
И брошено в архив.
Родимые тетради,
Знакомых рифм гурьба,
Дрожь сердца в звонком ладе,
Что ни строка – судьба.
Как трепетно порою
Листал, то тешась вновь
Созвучною игрою,
То правил, черкал в кровь!
Сквозь точки, запятые
Мелькали тем видней
Судьбы перипетии,
Со бытья прошлых дней.
И всё, как взрывом – смаху,
Бей штемпель тот, кости!
Грядущее, ты к праху,
А нынче – Бог прости!..
В лихие те картоны,
В железо скрепок тех
Моленья, зовы, стоны,
И праведность, и грех.
1970 г.
«…»
А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу —
Никуда от печали не деться,
И хотел бы – вовек не смогу.
Завывала пурга-завируха,
В репродуктор ревела война,
И преследовала голодуха
Год за годом с утра дотемна.
И ни сказки забавной и звонкой,
Ни игрушек – весёлой гурьбой —
Жизнь пугала чужой похоронкой,
Заводской задыхалась трубой.
Пахло холодом и керосинкой,