Парижские тайны миледи

Я перевел взгляд на пухлый том и не поверил своим глазам. Я готов был поклясться, чем угодно, что оставил книгу открытой где-то на середине романа «Двадцать лет спустя». Теперь же листы, как будто перевернувшись с помощью этого невидимого ветра, что развевал светлые кудри незнакомки, остановились на странице, где было написано:

«…Его собеседница, голова которой виднелась в рамке окна кареты, была молодая женщина лет двадцати – двадцати двух. Мы уже упоминали о том, с какой быстротой Д'Артаньян схватывал все особенности человеческого лица. Он увидел, что дама была молода и красива. И эта красота тем сильнее поразила его, что она была совершенно необычна для Южной Франции, где Д'Артаньян жил до сих пор. Это была бледная белокурая женщина с длинными локонами, спускавшимися до самых плеч, с голубыми томными глазами, с розовыми губками и белыми, словно алебастр, руками. Она о чем-то оживленно беседовала с незнакомцем.»

Я с лихорадочной быстротой пробежал глазами по этим строчкам, пытаясь что-то сообразить, но разум оказывался подчиняться.

– Ну? – усмехнулась незнакомка. – Теперь ты меня узнал?

И предстала совсем отчетливо, зримо, пугающе близко, чуть склонив голову и насмешливо улыбаясь.

Графиня Карлейл, она же леди Винтер, она же миледи

Мои руки лихорадочно шарили по тумбочке в поисках какого-нибудь предмета, отдаленно напоминавшего оружие; я почему-то думал, что эта зловеще красивая женщина пришла сюда с явно недобрыми намерениями. Наконец, моя левая кисть нащупала увесистый томик Дюма, и в следующую секунду я что было силы запустил им в незваную гостью.

Книга с огромной скоростью пролетела сквозь белую шею незнакомки и с грохотом ударилась о приоткрытую дверь моего номера.

Ответом был заливистый смех красавицы блондинки.

Он словно заставил меня очнуться. Я резко вскочил с постели, выпрямился и посмотрел женщине прямо в глаза.

– Вы та самая… леди Винтер? То есть – миледи??

– Ну, наконец-то… – ровные белые зубы красавицы обнажились в насмешливой улыбке. – Вы стали соображать, месье…

Я лихорадочно натягивал брюки, путаясь ногой в штанине.

– Но ты же просто литературный персонаж! И вообще – давно мертва, если принимать во внимание…

– Ничего никогда не принимайте на веру, месье Анатоль! – жестко ответила миледи, и её глаза сузились. – В мире имеется столько всего необъяснимого, что вы даже себе не представляете!

– Ты привидение? – наконец-то я надел брюки и, сорвав со спинки стула рубашку, водрузил ее на свое тело швами наружу.

– Можешь считать меня кем угодно. И в каждом твоем определении будут и доля правды, и доля лжи. Не бывает вечной, непреложной истины! Но все же я хочу немного раскрыть твои подслеповатые глаза, мне сегодня ночью было нестерпимо больно слышать сплошную ложь, которую ты цитировал вслух, читая эту идиотскую книгу!

– Ложь? – ошеломленно переспросил я. – Почему?

– Не знаю! – отрезала миледи. – Каждый писатель переиначивает исторические события по-своему, в зависимости от своих вкусов и пристрастий. Меня в этом романе сделали сущим исчадием ада, самой черной женщиной, какую себе только можно представить!

– И ты знаешь, что потом написал о тебе Дюма? Но тебя, если ты реально существовала, уже давно не было в живых! – продолжал я недоумевать.

– Еще раз повторяю – забудь слова мертвый или живой! – в больший глазах незнакомки мелькнули ледяные искорки. – Я знаю эти романы дословно… каждое предложение… каждое слово… каждую букву. Они доставляли мне столько боли… столько веков… и особенно сегодня, когда в доме, где когда-то моя душа вышла из моего тела, ты восхищался этими негодяями и поносил меня, совсем незаслуженно! Мне мучительно больно было слышать каждое твое слово! И я решила перейти Грань… Не буду объяснять тебе, что это такое – все равно сейчас не поймешь!

– Почему? – шепотом спросил я.

– Это необъяснимо для твоего сознания, потом ты узнаешь, почувствуешь это, когда… Впрочем, не буду отвлекаться от главного. Ты должен узнать истину о тех событиях и людях, – я так решила! Поэтому – ты сегодня пойдешь со мной по ночному, нет… (она взглянула в окно, где уже занимался рассвет) … утреннему Парижу, и я покажу тебе кое-что. И расскажу при этом свою правду… Всё – идем!

Она решительно протянула мне свою правую руку.

Только тут я рассмотрел незваную гостью. На ней была черная блузка со шнурочками, темная юбка, не обтягивающая тело, но довольно короткая, я бы даже сказал – современная. На ногах были изящные черные сапожки с высокими тонкими каблучками, золотые украшения были разбросаны по всему телу, цепочка с крестиком, браслеты, серьги, кольца на длинных тонких пальцах.

Я машинально взял ее за кисть и тут же отпрянул – она была не холодная как лед, о чем пишется в рассказах о привидениях, а горячая и мягкая, как словно нагретый на солнце песок.

– Нет, ты явно не гвардеец! И даже не мушкетер! – короткий смешок миледи заставил меня покраснеть. – Шарахаешься от меня, словно какой-то воришка, укравший пару селедок в торговом ряду! До чего измельчали мужчины за последние три века!

Я разозлился на себя.

«Если она не задушила или не заколола кинжалом меня во сне, что теперь мне боятся?! Просто… это какое-то сумасшествие… Может, все-таки вызвать… нет, это позорная мысль, возьми себя в руки!! И вообще… она… она очень даже… такая женщина… и почему я? Но она объяснила, что жила именно в этой комнате… это немыслимо, это фантастика!»

Я решительно сделал шаг вперед и, закусив губу, взял её руку в свою ладонь.

Она улыбнулась.

– Вот так-то лучше. Идем! Только рубашку свою надень правильно!

Лишь сейчас я увидел, что пуговицы обращены внутрь. Я быстро переоделся, миледи при этом деликатно отвернулась; в следующую секунду стены моего номера стали стремительно исчезать, словно растворяясь в тумане. Я увидел, как лежащая возле двери книга стала с треском рассыпаться на множество отдельных листов, подул ветер, и они поднялись вверх, стали кружиться над моей головой, словно одуванчики, переворачиваясь и порхая, но упорно держась в воздухе. Я почувствовал, как начинаю падать куда-то вперед и вверх, рука миледи крепче сжала мою ладонь и мы, словно с помощью какого-то странного летательного аппарата переместились на несколько километров.

Я вначале зажмурил глаза, а когда открыл их, то стоял перед красивым домом в знакомом уголке Парижа. На фасаде висела табличка:

Place des Vosges, 6.

Дом, где жила миледи.

Узнаёшь? – с улыбкой спросила блондинка, когда я немного пришел в себя.

– Да… Это Вогезская площадь… дом 6.

Неизвестно откуда у меня в руках оказался листок из книги. Я опустил глаза на текст:

Прощаясь с Д'Артаньяном, лорд Винтер сообщил ему адрес своей сестры; она жила на Королевской площади, в модном для того времени квартале, в доме N 6. Впрочем, он вызвался зайти за ним, чтобы самому представить молодого человека. Д'Артаньян назначил ему свидание в восемь часов у Атоса. Предстоящий визит к миледи сильно волновал ум нашего гасконца.

– Да, вот именно в этом доме прошли лучшие годы моей жизни… – с грустной улыбкой тихо произнесла миледи. – Здесь я любила и ненавидела, меня любили мужчины… И какие мужчины! – с болью выдохнула миледи и задумалась.

Я молча смотрел на высокие окна этого красивого здания, мысленно гадая, из каких именно смотрела миледи когда-то на Королевскую площадь. Спутница словно угадала мои мысли:

– Мне принадлежала вся эта часть дома, все три этажа. Я получила ее по приказу Ришелье. И только после его смерти вынуждена была съехать в те тесные комнаты, где ты живешь последнюю неделю. А здесь мне было хорошо…

Она повернула голову вправо. Я проследил за ее взглядом и увидел в центре площади Вагезов известную статую Людовика Тринадцатого, восседавшего на коне.

Миледи чуть скривила губы:

– Король наш был слаб духом, скуп, как ростовщик, и слишком любил, когда ему безбожно льстили. Он боялся кардинала, тайно ненавидел его, но понимал, что без Ришелье страна может скатиться в яму анархии и раздоров между знатью.

В руках миледи неизвестно откуда появился лист из моего тома Дюма, и она зачитала отрывок:

«Король сидел в кресле, похлопывая рукояткой бича по ботфортам. Де Тревиль, не смущаясь, спокойно осведомился о состоянии его здоровья.

– Плохо, сударь, я чувствую себя плохо, – ответил король. – Мне скучно.

Это действительно была одна из самых тяжелых болезней Людовика XIII.