Действующие лица и исполнители

– Может быть, у вас какое-то дело? – встревожилась Ксения Павловна. – Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?

– Да нет… Я думаю о другом.

– О чем-нибудь неприятном?

– Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый… Вы понимаете?

С тех пор прошел год.

* * *

Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы «пересадка» главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.

«Приживается! – думал Иван Максимович. – Приживается…»

И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.

Костю Чичкуна считали «актером с отрицательным обаянием». Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли «профессиональным Бармалеем». Но еще больших высот он достиг в «Золотом ключике», где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.

Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.

А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.

Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них – никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре – это сцена, а не его кабинет.

– Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость… – начал он, поднимаясь навстречу. – Вот тут у меня есть нарзан… Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.

– Что-нибудь случилось? – спросила Зина, наливая себе нарзан.

– Нет… Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.

– Значит, так… Мы пригласили Николая Николаевича, – загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.

– Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?

– С самой высокой, – сказала Зина. – Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.

– А с каких позиций? Если не тайна…

– С разных позиций, – сказала Зина. – Костя – с одной, а я – с другой.

Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.

– Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, – сказала она.

– Значит, так… – начал Костя. – Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: «О чем должна рассказать ближайшая премьера нашего театра?»

Старшеклассники ответили: «О любви». Не все, конечно… Но большинство.

– Я знаю, – сказал Иван Максимович. – Валентина Степановна была немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.

– Значит, так, – продолжал Костя. – Старшеклассники быстро ответили на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов – столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.

– И что же вы выбрали?

– «Ромео и Джульетту», – ответил Костя.

Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край стола.

– Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.

– Почему вы уверены? – спросила Зина.

– Потому что совсем недавно… буквально сегодня вечером, он сказал мне, что ставка на молодежь – это беспроигрышная ставка.

– Афоризмы, цитаты, формулы… – пробормотала Зина.

– Что? Что?… – не расслышал Иван Максимович.

– Да так… ничего серьезного.

– Шекспир в ТЮЗе?… – вслух размышлял директор. – Это будет новаторством.

– Что-о? Новаторство?! – Зина уставилась на директора. – Это традиция. В Ленинграде поставили «Гамлета». А «Двенадцатую ночь» показывают днем и вечером в разных ТЮЗах!

– Я знаю… Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.

– По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или Островского, – это не настоящий театр, – отрезала Зина.

Костя с укором взглянул на свою заместительницу.

– Только что говорила о формулах… – Он покачал головой. – Значит, так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.

– Шекспиру – от комсомола! – вставила Зина. Костя снова с укором взглянул на нее и продолжал:

– Значит, так… Актеры – молодые, художник – молодой, композитор – молодой.

– Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, – добавила Зина.

– Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, – сказал Иван Максимович.

– Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить спектакль о любви.