Россия на изломе
– Из винтовки? – предположил полковник.
– Нет, вот здесь лагерь япошек, услышат выстрелы – прибегут.
– Тогда – как?
– Лук надо сделать. Из лука их застрелить.
– Ты умеешь стрелять из лука? – удивился полковник.
– Конечно, я всё-таки, гуран.
– Гуран?
– Ну да, ваше высокоблагородие, – сказал ординарец полковника, – вы не местный. У нас в Забайкалье, гуранами называют казаков у кого в жилах течёт не только русская кровь, но и кровь местных туземцев: бурят и тунгусов.
– Наши деды-прадеды, – сказал Волков, – умели из лука стрелять, и мы умеем, только на службу его не берём. Раньше-то брали и ружьё, и лук.
– Хорошо, – произнёс удивлённый полковник, – двадцатый век на дворе… И сделать сумеешь?
– Да, – ответил хорунжий, – в тайге это умение может жизнь спасти. Умею лук делать, стрелы и знаю, как тетиву от сырости уберечь.
– А наконечники для стрел из чего будешь делать?
– Да просто заострю их да на огне обожгу.
– И ими можно убить человека?
– Это смотря куда попасть. Мне трёх стрел хватит, но сделаю, пожалуй, шесть, на всякий случай.
– Лучше – семь, – сказал полковник, – на удачу.
Через неделю хорунжий Василий Волков шагал в сторону японского склада. Он решил не рисковать на дорогах и поэтому шёл по сопкам, лесом, хотя одет был под китайца в новой шляпе и новом парике с косой, с толстой палкой в руке и с винтовкой за плечами. Дорога более трудная, более тяжёлая, зато и более безопасная. Расчёт оказался верным, и Василий подошёл к японскому складу без каких-либо приключений.
В лесу, недалеко от склада, Волков остановился и аккуратно ножом срезал воск на торце палки. Оттуда он достал лук без тетивы и семь стрел. Из котомки достал тетиву, натянул её на плечи лука.
Василий долго лежал в кустах, наблюдая за часовыми, ждал, когда их сменят.
Часовой у ворот на склад получил стрелу точно в глаз и упал без звука. Волков тихонько свистнул. Двое других часовых разом оглянулись и получили по стреле – один в левый глаз, другой в правый.
Василий спокойно вошёл на склад. Как во всех китайских домах в фанзе потолка не было, но были поперечные балки. Волков перекинул верёвку с тремя концами через балку и прикрепил к ней веером три гранаты за деревянные ручки, на гранаты надел колпачки с жалом. Устройство гранат простое: при встрече с твёрдой преградой жало прокалывало капсюль-детонатор с капсюлем воспламенителем, взрывчатое вещество взрывалось. Не всегда гранаты падали удачно и не всегда взрывались. Поэтому и три гранаты, в расчёте, что хоть одна, но взорвётся.
Гранаты повисли как раз над ящиками со снарядами, начинёнными шимозой. Василий осторожно разматывал верёвку, натягивая её так, чтобы гранаты не упали раньше времени. Опасно, но что делать, если взрывчатка с детонирующим шнуром застряла где-то под Читой?
Волков дошёл до ложбинки, лёг в неё и отпустил верёвку. Раздался взрыв, земля дрогнула, Васька вскочил и тут казака накрыл ядовитый дым. Василий потерял сознание.
Очнулся он среди японцев. За столом, напротив Волкова сидел офицер с тремя звёздами, рикугун-тайи. К нему подошёл офицер с одной звездой в петлицах и на рукаве.
– Старый знакомый. Я рикугун-шой, моё имя Кояма Такаши. Могу я узнать ваше? Настоящее. Вы больше похожи на монгола, чем на китайца.
Волков неопределённо пожал плечами:
– Можете. Хорунжий Василий Аввакумович Волков.
– Вот это настоящее трудное русское имя. Неужели вы не знали, что дым от шимозы ядовит? – продолжил офицер.
– Знали, но как-то не учли, – ответил Василий, – мы же казаки, на месте не стоим, скачем. Ну, вы видели.
– Видел. В набеге на Инкоу участвовали?
– Ну, а как же, с полком, – гордо заявил Волков.
– Вы знали, что за взрыв склада, в случае поимки вас ждёт расстрел?
– Так это в случае поимки. А где вы так по-русски научились говорить?
– Во Владивостоке. Я там три года работал прачкой.
– Шпионили?
– Нет, получал разведданные. Мы отвлеклись. Так вот – вас расстреляют.
– Судьба такая, – вздохнул Василий.
– Вы не боитесь смерти?
– Да как же не бояться её безносую? Боюсь.
– По вам не скажешь.
– Доля казачья, – опять пожал плечами Волков.
– Согласно кодексу чести самураев, из двух дорог надо выбрать ту, что ведёт к смерти.
– Глупость, – сказал Васька, – зачем тогда жить? Можно было и не рождаться. А уж если родился, то живи, скот разводи, хлеб сей, детей рожай. Глупые вы, японцы.
– Вы же жизнью рискуете, а не хлеб сеете.
– Так война. Вы же на нас напали. А казаки на то и нужны, чтобы свою землю защищать.
Офицер с тремя звёздами, рикугун-тайи, что-то сказал офицеру с одной звездой. Ригугун-шой поклонился в сторону рикугун-тайи, затем повернулся к Волкову и сказал:
– Мой командир, достопочтимый Ямагути Исаму, считает ваши слова оскорблением, по поводу самураев. Ямагути Исаму сам самурай.
– А этот Яма… как там его, русский знает?
– Знает, но говорит плохо, букву «л» выговорить совсем не может.
– Тоже был прачкой во Владивостоке?
– Нет, у него было другое занятие.
– Ну, оскорбился и чего дальше?
– Он хочет вызвать вас на поединок.
– Лично меня расстреляет?
– Не надо зубоскалить.
Между тем, Ямагути Исаму достал длинный свёрток, медленно с почтением размотал его и достал из ножен длинный клинок с длинной рукоятью.
– Это катана – меч самураев, – пояснил рикугун-шой.
– Хорошо, – сказал казак, – и что?
– Он с ним выйдет на поединок с вами.
– А я с чем?
– А с чем бы вы хотели?
– С шашкой. Но в пешем строю я ей махать не очень умею, да она и не приспособлена. Нас учили, но… У вашего Ямы будет преимущество. Мы, казаки, на коне всё больше. Но на коне… Собака, сидя на заборе, чувствует себя уверенней, чем японец в седле. Тут у меня будет преимущество.
Ямагути Исаму опять что сказал.
– Сердится?
– Нет. Достопочтимый Исаму-сан говорит, что ценит ваше благородство, но вы его опять оскорбили. Он самурай и сидит на коне не хуже вас.
– Я приношу свои извинения, но у меня всё равно нет ни моего коня, ни мой шашки.
– Пиши записку в свой полк, просите, что надо. Мы передадим.
Перед позициями Первого Верхнеудинского казачьего полка появился конный японец с белым флагом. Он кинул в сторону русских заострённую палку, она воткнулась в землю, к ней привязана белая бумага. Японец развернул коня и ускакал к своим.
Белая бумага, оказалась письмом.
«Здравия желаю. Пишет хорунжий Василий Аввакумович Волков. Приказ исполнил, попал в плен, расстрел заменили поединком с японским офицером. Христом-Богом прошу прислать мне моего коня, мою шашку и форменную одежду.
Хорунжий Волков».
– Вот, Васька, – произнёс полковник с досадой, – но хоть склад взорвал.
Васькиного рыжего коня с шашкой и одеждой отправили к японским позициям.
Вскоре от японских позиций на нейтральную территорию выехали два всадника. Один из них хорунжий Волков на рыжем коне в казачьей форме и при сабле. Другой – странно одетый японец со странным оружием.
– Японец, в кимоно одет, – сообщил полковник, глядя в бинокль, – самурай должно быть и с мечом самурайским. Не всех, видать, их в Японии перебили тридцать лет назад.
Всадники разъехались, развернули коней, встали лицом друг к другу. Японец поклонился, казак приложил правую ладонь к виску. Противники обнажили оружие и помчались навстречу друг другу. Клич «банзай» и «ура» слились в единый рык. Всадники разъехались невредимые, развернулись и опять поскакали навстречу, поднимая столб пыли. И вот из пыли вылетел конь, волоча за собой японца. Василий салютовал шашкой и отдал честь японской стороне.
– Ах, ловок Васька, – сказал восхищённо полковник, – почти до пояса самурая разрубил.
Волков развернул коня и шагом направился к своим. И тут с японской стороны прозвучал выстрел. Васька прогнулся и снопом упал с седла. Рыжий конь, обнюхал хозяина и поскакал к своим.
Казаки разом поднялись. Полковник, не отрываясь от бинокля, прорычал:
– Отставить. Назад.
– Ваше высокоблагородие, может быть он ещё жив.
– Может быть, – согласился полковник, – только там два пулемёта вас ждут, а у нас такой механики нет. Ишь, какие хитрецы. Теперь японцы точно знают, какая часть на этом участке. И они точно знают, что казаки даже мёртвых своих не бросают, вытащить стремятся, вот пулемёты и приготовили. Ждём до ночи.
– До ночи может и не дожить, если ранен.
– Казачья доля такая. Ждём. Коня его лучше поймайте, суда бежит.
Ночью казаки добрались до тела Волкова, урядник приложил ухо к груди.
– Ну, слава Богу, жив. Дышит ещё.
12.02.2022 г.
Вы жертвую пали в борьбе роковой…
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!
А. Архангельский
Несчастный для России 1905 год начался с кровавого воскресенья 9 января, а кончался вооружённой борьбой рабочих с царским правительством.
Недовольство низким уровнем жизни, неурожаем, отсутствие гражданских свобод, бесправие человека труда, а бездарно проигранная Русско-японская война вызвала искреннее презрение к власти царя, правительство которого, погрязшее во взятках и казнокрадстве, продемонстрировало полную недееспособность управления огромной страной. Абсолютно непонятный и ненужный расстрел безоружных рабочих в Питере 9 января послужил запалом революционных событий. Вооружённые восстания вспыхивали то там, то здесь. И вот полыхнуло в Москве.
Началось со всеобщей забастовки 5 декабря и уже десятого стали возводиться баррикады на Пресне, Бутырской заставе, Серпуховской, Кудринской и Каланчёвской площадях, у Красных Ворот, в Хамовниках, на юго-востоке в Симоновской слободе рабочие образовали Симоновскую республику. И полыхнула Казанская железная дорога от Рязанского вокзала до станции Голутвин. А ещё боевики-эсеры создали летучие дружины, действовавшие в разных частях города.
Боевые дружины надо снабжать оружием и боеприпасами. Полицейские участки и оружейные магазины разгромлены, оружие перешло в руки рабочих. Остался ещё один источник: разоружение поездов, везущих солдат от сопок Маньчжурии по домам.
Московский Совет рабочих депутатов поручил разоружение поездов социалисту-революционеру Ухтомскому Алексею Владимировичу. Ему тридцать лет, ростом он ниже среднего, с живыми умными глазами, с бородкой и усами по тогдашней моде, производил впечатление человека скромного и, даже застенчивого. Простым крестьянским пареньком он приехал в Москву и устроился работать помощником машиниста. Быстро и легко освоил сложную технику, прекрасно стал разбираться в устройствах паровозов различных конструкций. Вскоре стал машинистом. Работал он в депо Пензы, Рузаевки, Казани. Из Казани перебрался опять в Москву, на Московско-Казанскую железную дорогу. В Рузаевке примкнул к партии социалистов-революционеров. Идеи эсеров Ухтомскому нравились: свобода слова, печати, собраний, союзов, совести, всеобщее избирательное право, бесплатное образование, восьмичасовой рабочий день, решение крестьянского вопроса с землёй. К 1905 году Ухтомский стал заметной фигурой в партии эсеров.
На станции Люберцы эшелон из Манчжурии загнали на запасные пути и к нему подошла группа из десяти человек по виду железнодорожные рабочие, один из них в кителе машиниста. Подойдя к составу, они потребовали начальника поезда и старшего офицера.
– Я Ухтомский Алексей Владимирович, – представился человек в кителе машиниста, – командир боевой дружины железнодорожников Казанской железной дороги.
– Что вам угодно? – холодно спросил старший офицер эшелона.
– Прошу сдать оружие и боеприпасы, имеющиеся у вас для нужд восставшего пролетариата города Москвы.
– А если мы не подчинимся? – поинтересовался офицер.
– Тогда будете стоять здесь до морковкиного заговенья.
– А если подчинимся?
– Через полтора часа будете на Рязанском вокзале.
– Заманчиво. Что ж, ждите.
Старший офицер и начальник состава удалились, Ухтомский с дружинниками остался ждать на улице.
Из одного из вагонов спрыгнули несколько человек в матросской форме.
– Здорово, братишки, – весело сказал один из них.
– Здорово, коль не шутишь, – холодно пошутил Ухтомский.
– Успокойся, братишка, – хлопнул по плечу Ухтомского моряк. – Я Самойлов Евгений, мы – анархисты. Хотелось бы по душам поговорить с царскими войсками вместе с вами. Не против?
– В общем – нет. Оружие?
Самойлов показал маузер в деревянной кобуре.
– Что же, мы не против, присоединяйтесь к дружине. Сколько вас?
– Двадцать семь. Цивильная одежда на нас найдётся? А то в этой как-то несподручно.
Дружинники переглянулись.
– Да найдём, – сказал один из них.
В эшелоне сдали оружие, дружинники прошли по вагонам для очистки совести. Вскоре состав направился к Казанскому вокзалу.
– Видишь, как получается, – объяснял Ухтомский матросу Самойлову, – пропускали эшелоны с войсками, а их на нас же и бросали.
– Бывает, – сказал Самойлов. – Так, когда в Москву?
– Завтра. Сейчас ещё два эшелона придут. А вы отдыхайте с дороги, идите переодевайтесь. Иван, ты хотел найти товарищам одежду? Иди ищи, помоги морякам.
Второй эшелон тоже загнали на запасные пути, паровоз пыхтел, сердито выбрасывая пар. Дружинники во главе с Ухтомским шли по вагонам. В солдатском вагоне сидели два офицера.
– Сдавайте оружие, господа, – обратился к ним Ухтомский.
– У нас нет оружия, – спокойно сказал один из офицеров, – уже не знаю, как к вам обращаться? Господин, товарищ?
– Я вам не господин и вы мне не товарищи, лучше – гражданин. Неужели у офицеров и нет хотя бы револьверов?
– Нет.
– Обыскать их.
Солдаты плотной толпой окружили дружинников.
– Кто вы такой, товарищ? – спросил один из солдат.
– Моя фамилия Ухтомский. Я командир дружинников Казанской железной дороги.
– Так вот, товарищ Ухтомский, – сказал солдат, – они тебе может и не товарищи, но нам братья. Мы с ними в одном вагоне едем, а до этого в одном окопе комаров маньчжурских кормили. Если они сказали, что нет оружия, значит нету. А обыскивать их, это оскорблять нас всех.
Солдаты одобрительно загудели, настрой их был решительный, ясно было, что своих офицеров они на позор не отдадут.
– Что же, товарищи, – сказал Ухтомский, – если вы за них ручаетесь, то счастливого пути. И большая просьба: не стреляйте в восставших рабочих.
– Не будем, не из чего.
– Мы в политику не вмешиваемся, – сказал офицер, – это дело правительства.
– А прикажут?
– Приказы надо выполнять.
– Понятно. До свидания, товарищи, надеюсь, мы с вами не окажемся по разные стороны баррикад.
– Не окажемся, будьте уверены, товарищ Ухтомский.
В третьем эшелоне оружия не оказалось ни у кого, совсем. Ухтомский был крайне удивлён этим обстоятельством.
– Совсем нет? – спросил он коменданта поезда.
– Совсем.
– Ни у кого?
– Ни у кого, – подтвердил комендант поезда.
Дружинники собрались уходить, но тут к ним подошёл невысокого роста щупленький солдатик.
– Вы откуда будете, братишки?
– Из города Перово, – ответили солдату.
– О! Почти земляки. А я с другой стороны, из посёлка Чухлинка.
– Бывает.
– Довезёте до дома? Сын у меня родился в прошлом году, а я его так и не видел. Воюю вот. Зовут меня Мишка Коновалов. Ну, так как?
– Возьмём, чего не взять?
– Спасибо, братцы. А оружие в эшелоне есть. Как не быть?
– И где ж оно?
– Как и положено, в цейхгаузе.
Дружинники вернулись к коменданту поезда, и Ухтомский потребовал открыть цейхгауз. После небольшого препирательства, комендант нехотя подчинился. Взору дружинников предстали винтовки, ящики с патронами. Находка превзошла два первых эшелона.
– Ну, теперь наши дадут им жару, – радовались дружинники.
– Товарищ Коновалов, а может быть с нами завтра в Москву на баррикады? – предложил Ухтомский солдату.
– Можно, только до жены с сыном сначала довезите.
– Не боись, довезём.
Мишка только ночь дома и переночевал.
Утром состав из паровоза и одного вагона тронулся от Перово к Рязанскому вокзалу. В вагоне Ухтомский с дружинниками, двадцать семь матросов, переодетых в гражданскую одежду и солдат Коновалов. Ехали на баррикады, сражаться с царскими войсками. Они так и ездили воевать, как на работу: утром туда, вечером обратно.
К баррикадам Мишка Коновалов сразу отнёсся скептически.
– Одна батарея разнесёт вашу свалку в два счёта.
Восставшие вооружены в основном револьверами и охотничьими ружьями. Конница стояла вдалеке, а жандармы с солдатами вели вялую перестрелку с дружинниками.
– Артиллерию ждут, – предрёк Мишка.
Так оно и вышло. Днём 15 декабря напротив баррикады, где сражались дружина Ухтомского появились пушки. Батарея разворачивалась на расстоянии не досягаемом для выстрелов из револьверов.
– Уходим, Алексей Владимирович, – сказал Коновалов, – а не то все здесь ляжем.
– Жаль, – искренне огорчился Ухтомский.
– Плетью обуха не перешибёшь. С револьвером против пушки – это дуром пропасть.
– А давай, хотя бы пуганём их, ты, Мишка, из своей трёхлинейки кого-нибудь да достанешь.
Это сказал Евгений Самойлов, вожак моряков-анархистов, присоединившихся к отряду Ухтомского в Люберцах.
– Это как? – заинтересовался Коновалов.
– Очень просто. Дворами обойдём и вон из того дома со второго этажа постреляем.
– Пойдём, – согласился Мишка.
Примерно определили место, зашли в подъезд, поднялись на второй этаж, вломились в квартиру. В квартире две пожилые женщины: служанка или горничная, судя по одежде и хозяйка.
– Вы кто? Зачем? – возмутилась хозяйка.
На носу у неё пенсне.
– Революция, мамаша, – ответил Самойлов.
Сняли цветы с подоконника, распахнули окно.
– Герань заморозите, ироды, – запричитала хозяйка квартиры.
– Какая герань? – откликнулся Мишка Коновалов, – давайте отсюда, мамаши.
– Интеллигенция, в пенсне, а бестолковые, – сказал Самойлов.
Впереди слева разворачивалась батарея, дружинники открыли по ней беспорядочный огонь. Солдаты, не обращая внимание на стрельбу, разворачивали одну пушку, намереваясь прекратить обстрел из окна.
– Уходим, – крикнул Мишка, – сейчас жахнут. Мамаши, уходите отсюда.
Дружинники бросились к выходу. Наверху жахнула, аж дом вздрогнул
– Всё. Не нужна ей теперь герань, – сказал Мишка.
– Плевать, – ответил Самойлов, – интеллигенция вшивая.
Между тем на улице царская батарея одним залпом разнесла баррикаду и вдарила пару залпов картечью вдоль улицы.
Среди обломков валялись трупы рабочих, кто не успел или не понял, что надо покинуть баррикаду.
Коновалов, Самойлов и прочие нашли Ухтомского.
– Живы?
– Живы. Уходим, – распорядился Ухтомский, – здесь делать больше нечего.
Восстание рабочих в Москве к 15 декабря 1905 года царские войска фактически подавили. Восставшим стало понятно, что разрозненные, плохо вооружённые рабочие дружины против драгун и казаков при поддержке артиллерии выстоять не смогут и центр Москвы не захватят. Ещё два дня будут тлеть очаги сопротивления, но в большинстве своём рабочие дружины покидали баррикады и растворялись в городе.
Дружина железнодорожников Московско-Казанской железной дороги добралась до Рязанского вокзала, где их ждал паровоз с прицепленным вагоном. План их был простой: доехать до станции Перово, спрятать оружие и разойтись по домам.
На Рязанском вокзале их ждала неприятная новость: ночью на Николаевский вокзал из Петербурга прибыли несколько рот лейб-гвардии Семёновского полка, на Рязанском вокзале они не без труда, под угрозой расстрела железнодорожников добыли два паровоза и четыре вагона. По слухам, сейчас они на станции Сортировочная.
Ухтомский подошёл к своему отряду.
– Что приуныли, товарищи? – стал утешать дружинников Ухтомский, – первый блин, как говорится, комом. Не было единого руководства, главное, что вождя не было. Савенков, к сожалению, за границей оказался и приехать не смог. Ничего, товарищи, подготовимся получше, следующее восстание будет более удачным.
– Перемелется – мука будет, – согласились с ним.
– И ещё. Из Петербурга прибыли солдаты Семёновского полка. Намерения их пока не ясны, но не думаю, что они для нас приготовили что-то хорошее. Паровоз поведу я, если заметим что-то, подам сигнал – два гудка. Как услышите гудки, всем ложится на пол. Всем без исключения.
Он посмотрел на моряков.
– Анархистов это тоже касается, если нет желания получить пулю. Всё ясно?
– Ясно, товарищ Ухтомский, – вразнобой ответили дружинники.
Перед Сортировочной, первой станции от Рязанского вокзала, паровоз замедлил ход. На рельсах в беспорядке кучей набросаны шпалы.
– Похоже, что засада, – сказал помощник машиниста.
– Засада и есть, – согласился с ним Ухтомский, – вон пулемётные гнёзда, утром их не было. Стоп. Задний ход.
Паровоз остановился и медленно пополз назад.
Дорога на этом участке далеко не прямая, но Ухтомский её знал. Ухтомский – машинист, и, причём, хороший машинист. Отъехав на определённую дистанцию, поезд остановился на мгновение, издал два гудка и рванул вперёд. Ухтомский постепенно повышал давление в котле.
– Опасно, товарищ Алексей, – предостерёг помощник, – котёл может не выдержать.
Лицо Ухтомского окаменело, он поднимал давление в котле ещё выше.
– Товарищ Ухтомский, взорвёмся, – ныл помощник и кочегар тревожно смотрел на них.
– Возможно, – ответил Ухтомский, не сводя глаз с железнодорожного полотна, – но у нас не такой уж большой выбор. Или взорвётся котёл, и мы все погибнем, или нас расстреляют каратели, или мы более или менее благополучно доедем до Перова.
Давление в котле дошло до 15 атмосфер, на грани взрыва, скорость – 70 вёрст в час. Раздался треск пулемётных очередей, паровоз путеочистителем разметал шпалы, набросанные на рельсы и с победным гудком, сбрасывая им избыточное давление в котле, промчался мимо станции Сортировочная и изумлённых солдат Семёновского полка на ней.
– Ничего, мы до вас ещё доберёмся, – пообещал вслед уходящему поезду полковник Риман, командир карательной экспедиции Семёновского полка.
Дружинники поднимались с пола вагона.
– Ни хрена себе, – сказал Мишка Коновалов, – на японцев у них пулемётов нет, а как по народу стрелять, так сразу нашлись.
Из дружинников шесть человек ранено, что называется – пронесло. А дальше до самого Перова станций нет и засад не ожидалось.
В Москве восстание практически прекратилось, но царское правительство решило отомстить народу за его стремление к свету, к улучшению своего экономического положения, за свои просчёты в руководстве огромной страны, за позорно проигранную Японии войну, бессилие и нерасторопность.
Отряд лейб-гвардии Семёновского полка вышел на кровавую тропу поголовного террора мстить и истинным виновникам революционного движения, и случайным невинным людям.
Семёновцам было приказано арестованных не иметь и действовать беспощадно.
Они и действовали.
Две бабы с корзинами поднимались в сторону Измайловского зверинца. Семёновцы с перрона станции Сортировочная им крикнули: «Бегите, а то стрелять будем!» Бабы неловко побежали по скользкой тропинке, нелепо размахивая руками, солдаты открыли стрельбу. Одну завалили, другая сумела убежать.
Полковник Риман с семёновцами ходил по домам в районе «Сортировочной», заходил в квартиры и лично расстреливал людей по своему усмотрению.
В одной из квартир двенадцатилетняя девочка пришла со школы, девятнадцатилетний брат читал книгу за столом. Мать их готовила еду. Она была очень религиозна и чтила царственную особу. Стены, кроме икон, украшали портреты царской семьи и самого императора.
В дверь настойчиво постучали. Мать открыла. Риман левой рукой отстранил её, а правой вынул револьвер.
– Дружинник?
Парень удивлённо посмотрел на полковника, не понимая вопроса.
– Мама, посмотри, какие злые глаза, – закричала девочка, – страшные.
– Дружинник? – повторил вопрос Риман.
Парень положил на стол книгу.
– Нет, – сказал спокойно.
– Врёшь!
Полковник приставил ко лбу парня револьвер и нажал на спуск. Парень упал. Мать с криком ужаса кинулась к телу сына. Девочка застыла от ужаса, повернулась к Риману с расширенными от испуга глазами.
– Зачем ты убил моего Ваню? Убей и меня.
Полковник зло сверкнул глазами, убрал револьвер, что-то пробурчал и семёновцы вышли из квартиры.
Мать прекратила кричать, лицо её окаменело. Она встала и плюнула на портрет царя-императора.
За полверсты до станции Перово на запасных путях крестьяне из окрестных деревень грабили составы, застрявшие здесь ещё с всеобщей забастовки в самом начале восстания.
