Глеб еще увеличил скорость.
– Восемьдесят! – крикнул он Вике, указывая на спидометр.
«Лада» наконец нагнала уазик, обошла его. И хотя лица Семена Матвеевича не было видно, Вербицкий состроил ему «нос», довольно гогоча.
Ярцев-старший не сдавался. Он поравнялся с машиной сына и даже чуть обогнал. Но Глеб снова ушел вперед.
– Ура! – радовалась Вика, перекрикивая музыку.
– Вперед! Не уступать! – командовал Николай Николаевич.
Всех увлек азарт погони. Девушка даже раскраснелась, подзадоривала водителя, то и дело поглядывая назад, чтобы убедиться, не нагнал ли их Семен Матвеевич. И вдруг закричала:
– Стой! Стой, Глеб!
От неожиданности он резко нажал на тормоз. Машину развернуло, она крутанулась вокруг своей оси, прочерчивая фарами круг на льду, и остановилась задком к берегу.
А Вика безмолвно раскрывала рот, тыча пальцем в стекло.
На их глазах освещенный фарами уазик медленно, как-то боком, погружался под лед.
Глеб на мгновение оцепенел. Затем рывком распахнул дверцу и выскочил из машины. Он не устоял на ногах от слишком резкого движения и растянулся во весь рост. А когда поднялся, то увидел: машины отца нет. На том месте была черная полынья, и к ней уже мчался Дик длинными прыжками.
Глеб рванулся вперед и снова упал. Поднялся. И вдруг увидел показавшуюся у кромки льда голову отца.
– Держись! – закричал сын на ходу. – Держись, папа! Я сейчас…
Сзади, прерывисто дыша, бежала Вика.
Семен Матвеевич цеплялся за лед, но руки соскальзывали. Дик на брюхе подполз к нему, вцепился в рукав тулупа и стал тащить, упираясь всеми четырьмя лапами в скользкий лед.
Тут Глеб услышал за спиной звук упавшего тела, стон. Он обернулся – девушка барахталась на снегу и никак не могла подняться. Это задержало Глеба. Он помог Вике встать, и дальше они побежали вместе.
Семен Матвеевич был уже на крепком льду. Он что-то крикнул, показывая на полынью. А вот дальнейшее никак не укладывалось в голове: Ярцев-старший сбросил тулуп и… нырнул в черную дыру.
– Куда! – вырвалось у Глеба. – Ты с ума сошел! Зачем?! – Но было уже поздно.
Они остановились метрах в двух от полыньи, не отрывая от нее глаз. Дик метался вокруг кромки изломанного льда и лаял.
– Что случилось? – донесся голос Вербицкого.
Он пробирался к ним, падая и поднимаясь снова. Но Глебу и Вике было не до него. Они напряженно вглядывались в темную воду, на которой плавали куски льда.
Проходили секунды, минуты, а Семен Матвеевич не появлялся.
Ожидание становилось нестерпимым. Глеб вдруг понял – надо что-то предпринимать, и как можно скорее…
– Вы что же… – тяжело отдуваясь, добрался до них Вербицкий и буквально повис на дочери. – Бросили… меня… одного…
– Не видите? – закричал Глеб, показывая на полынью. – Отец там! – И метнулся к «Ладе», бросив на ходу: – Трос надо, трос!
Он не помнил, как добрался до машины, как добежал назад с тросом для буксировки. Вернувшись, Глеб увидел стоящих на том же самом месте Вику и ее отца. Оба были как в столбняке. Смотрели и ждали… Вдруг Дик сел на снег, задрал морду и завыл.
И тут до Глеба дошел весь ужас случившегося. Он понял, что отец уже не вынырнет из этой темной холодной воды.
– В деревню! – принял он решение. – Скорее!
Онемевшая Вика закивала, размазывая по лицу текущие без остановки слезы. Глеб подхватил ее отца, почему-то испугавшись, как бы он тоже не угодил в полынью, и потащил к «Ладе». Николай Николаевич не сопротивлялся. Дик, переставший выть, понуро плелся рядом.
«Почему он снова полез в воду? Почему? – билось в голове у Глеба. – И откуда взялась эта проклятая полынья?… Господи, ведь и мы могли угодить в нее!»
От этой мысли у него между лопаток пробежал холодок.
Запихнув Вербицкого, которого все еще шатало не то спьяну, не то от переживаемого, на заднее сиденье, куда уже запрыгнул Дик, Глеб сел за руль. Как только за Викой захлопнулась дверца, он завел двигатель и развернул машину. Берег был пологий, но «Лада» буксовала, с трудом преодолевая метр за метром, пока наконец не выбралась на дорогу. И тут Ярцев поддал газу.
Летели назад выхваченные светом фар стволы деревьев, машину то и дело заносило на поворотах, но Глеб не сбавлял скорость. Разболелась голова. Он вдруг вспомнил разговор о тулупах, древнегреческой трагедии.
«Накликал-таки я беду, – подумал он. – Вот и сыграли трагедию. По-русски».
– Мы куда? – донесся с заднего сиденья хриплый слабый голос Вербицкого.
– В совхозную контору. Надо же сообщить!.. В милицию, скорую…
Николай Николаевич промычал что-то нечленораздельное.
«Лада» выскочила на главную улицу поселка. Во всех домах светились окна, играли разноцветными огнями елки. Но особенно нарядно выглядела площадь перед дирекцией совхоза. На здании мерцали огромные буквы «С наступающим Новым годом!». Высокая лесная красавица сверкала игрушками и золотой канителью. На ней вспыхивали, пробегая от низа до верха, зеленые, красные, синие и желтые огни. Вокруг елки веселилась молодежь. Было много ряженых. Из невидимого репродуктора гремела зажигательная музыка.
Глеб остановился, заглушил мотор, открыл дверцу и опустил на землю ногу.
– Ты скоро? – жалобным голосом спросил Вербицкий.
– Не знаю, – сказал Глеб, потому что действительно сам пока не знал, к кому идти, кого искать, и попросил: – Николай Николаевич, до батиного дома сто метров… Вы идите с Викой… Скажите Злате Леонидовне… А я… Словом, как только сделаю все, что надо, приеду.
– Хорошо-хорошо, – согласился Вербицкий.
– Найдете? – обратился Глеб к Вике, не очень полагаясь на ее хмельного отца.
Девушка закивала. Покинули машину все, включая Дика. Вербицкие с собакой направились в переулок, а Глеб пошел сквозь веселящийся хоровод сельчан, вспомнив, что рядом с дирекцией живет председатель исполкома сельского Совета. Они с отцом как-то заходили к ней. Властная пожилая женщина с орденской планкой на платье. Звали председателя Надеждой, а отчество Глеб не запомнил.
Кто-то выстрелил в него из хлопушки, обсыпав разноцветным конфетти. Глядя на радостные, раскрасневшиеся лица, Глеб вдруг отчетливо представил себе безжизненное тело отца там, на дне холодного озера. Ему нестерпимо захотелось куда-то убежать, спрятаться, как он делал это в детстве, столкнувшись с какой-нибудь бедой.
Девушка в маске лукавой лисички схватила его за руку, крутанула в танце. Глеб вырвался и побежал.
«Какой-то кошмар!» – мелькнуло у него в раскалывающейся от боли голове.
Он завернул за угол здания дирекции, торкнулся в знакомую калитку. Она была не заперта. Большой сруб с узорчатыми наличниками и коньком на крыше тоже горел всеми окнами. Глеб поднялся на крыльцо, постучал в двери.
Открыла хозяйка. В торжественном платье и фартуке. Через отворенную в комнату дверь был виден праздничный стол с гостями. Пахло пирогами, винегретом, соленьями.