Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
Это что же, она выдавливала людей не из своей земли, а из земли вампира?
Не удивительно, земля вампира хранила не только боль вампира, но и ее дрему. Та женщина глубоко запала в душу. А, может быть, часть сказанного прошла мимо сознания, все же привезли ее не смертельно, но больную.
Человек был, как огонь – лава обрисовала контуры его тела, и он напоминал головню, которая освещала лишь себя самою, напоминая статую, раскаленную докрасна. Порой муки головни казалась ужасными: лицо искажалось болью, в глазах застывала тоска – и тогда губы его шевелились и что-то бормотали под нос, взывая и призывая, то нежно и ласково, то страстно, то яростно, будто человек был не один. Порой он был мертв, сам он молчал, но кто-то другой продолжал жить вместо него, голоса продолжали говорить. На этот раз голоса менялись до неузнаваемости. Голова его то склонялась, а он оставался почти без чувств, то вдруг приподнималась – и тогда исторгались с уст страстные призывы, он протягивал кому-то руки, или молился, или тихо улыбался, словно получив дары, иногда радовался, словно ребенок, и манил, и выманивал, подавая надежды. Совсем как покойники, закрытые в горящей потайной комнате избы. Но у тех лица оставались как у одного человека, а у этого и лицо было неодинаковым, будто в теле жил не один человек, а сразу несколько – и мужчины, и женщины, и внезапно все они, или по одному становились человеком.
В общем, жил какой-то своей придуманной жизнью.
Весь вид головни говорил о том, что человек давно отказался и от себя, и от реальности, в которую попал, сдавшись на милость победителей. Сознанием тут и не пахло. Человек не выманивал Ад наружу – он держал его в себе и был им. Ад выжигал его, или усыплял, чтобы твари, которые вошли в человека, могли чувствовать себя живыми, а он не сопротивлялся, наоборот…
Как драгоценность защищал он сердце…
Не известно, как оно ему досталось. Сердце было не его – человек-головня держал кусок плоти в руках. Кровавые слезы лились из глаз – и сердце жадно впитывало слезы, и билось, оставаясь живым, будто кровь придавала ему силы, а человек в огне смотрел на него с надеждой, с любовью и страхом. Впрочем, глаз у него тоже не было – выгоревшие дырки, но дырки были истинно глазами. Человек стал жилищем червей, и черви уже не скрывали себя. Незримо следили они за сердцем из пустых глазниц, точно протягивали нити, и становились с ним одним целым.
Вспомнив о себе, Манька содрогнулась, потоптавшись в нерешительности, рассматривая свою находку. Именно такую участь готовили и ей. Оказавшись рядом, к своему удивлению обнаружила, что человек не видит ни ее, ни Ад – только сердце. Протянула руку, дотронувшись до горящего человека, и тут же отдернула, почувствовав, как ворвалась в сознание чужая боль. Не столько физическая, сколько эмоциональная – безысходность и обреченность, на фоне навязанной слащавой радости.
Человек ушел давно, или пал замертво в земле, наполненной страхом, болью и одиночеством. Умирала земля, замученная и распятая, которая уже не ждала, что на нее прольются живительные капли дождя. Черви жили своей жизнью – полноправные хозяева, которые не жалели человека, обращаясь с ним, как со скотиной, которая была им в пищу. Земля была слепая и глухая – черви не отвечали ей, когда она обращалась к ним, неуловимо обрывая нить времени, вытаскивали на свет любые состояния, в которых земля себя не узнавала, снова и снова возвращая в то время, когда ее убивали …
Однажды издалека пришел голос, который звал ее, кричал о помощи, вдруг пришла боль и тоска, которая не отпускала ни днем, ни ночью, и земля поняла: само ее существование поставлено под угрозу. Она нашла, кто звал ее и ответила, а потом на землю пришел огонь, и свет померк, и снова стал день. Вампир-солнце, которому не было до земли дела, остановился в зените и не закатывался ни днем, ни ночью. Солнечные лучи выжигали любое явление нового. Где-то там еще носились воспоминания о благодатных днях, когда в земле жили люди, росли сочные травы и тучные стада резвились на бескрайних просторах. Совсем как ее надежды, когда она сидела в чреве матери и ждала прихода в огромный мир.
Страшнее была участь этой земли: она верила, что все еще могло вернуться, ибо знала другие времена. Парнишка жил за семью горами, за семью морями. А спалился, когда наотрез отказался ехать с родителями в далекие края, встретив ту самую, единственную…
«Просто как! Болезнь – это я!»
Манька с удовлетворением отметила, что методы воздействия были те же. Физическая боль в статуе присутствовала, но глубоко, будто воспоминания о зубной боли, вытесненные обещаниями и пристойными россказнями о себе. К боли она привыкла, боль скорее раздражала, чем убивала, но ощущения тоски и обреченности, которые физически обожествляли солнце, спалившего все и вся, отведала впервые. У нее еще получалось обнаружить подмену, не путала себя с Благодетелями. Когда понимала, что ее не хотят, молча собирала манатки и уходила, предоставив времени раздавить страдания, не билась головой в стену, не искала встреч, не устраивала разборки. Мучилась недолго – неделю, другую. А у земли, которую видела перед собой, сознание отсутствовало напрочь, любые слова из среды ее самой принимались за чистую монету.
Парень обожествлял болезнь настолько, что умер, но продолжал считать себя кем-то, кто продолжал интересную жизнь…
Может, потому что душа? Зубы у Царствующей Особы крепкими были с детства…
Над парнем основательно поработали – ни живой, ни мертвый. Ужас, как Благодетельница его невзлюбила. Голову ему пробивали дважды: один раз всадили иглу над переносицей, повредив бесполезную на первый взгляд железу, которая отвечает за телепатию и синхронную работу двух полушарий, а второй раз добирались до земли через дырку на лбу, чтобы хорошенько заморозить и погладить…
Чтобы ни с кем не путал Мудрую Женщину…
Любой, кто пытался его образумить, автоматически становился врагом. Парень слышать ничего не желал и не искал ответы, уверенный, что сделал дырку во лбу себе сам – молоточком… Не пытался справиться со своими чувствами, обрекшими его на одиночество и смерть. Любое сопротивление мысленным посылам вызывало у него приступы эпилепсии. Даже сейчас по телу вдруг пробегали судороги, и он начинал яростно копать глаза, которых уже не было, будто хотел их вырвать. Человек страдал, но физическую боль сознанием не пил – не хотел, не мог, увиливал, подавлял, отказываясь принимать, как данность. Он не искал свою землю – он не знал о ней. И всем своим сознанием устремился к единственному человеку, который был его благодатью.
Самые страшные Манькины ночи, проведенные в одиночестве и раздумьях, не достигали и десятой доли бедствий, обрушенных на парня. Столько молитв во имя и за душу были положены на него, что иной раз две или три молитвы, не переставая, вырывались из его рта в несколько странном звучании, когда он произносил их одновременно. Голоса не ругались, не спорили, не упрекали, обращая любую неправедность в достоинство и мудрость – любить, понять, простить. Но не парня, а некую абстрактную личность, сердце которой, образно выражаясь, как Твердь, держало на себе вселенную, Бытие и весь род человеческий.
«Бог милостив!» – Манька подумала о своем вампире с благодарностью, облившись холодной испариной. Видимо, Благодетельница не рискнула напугать его жестокостью, пока он был еще человеком, или прислушалась к матушке, понимая, что Царю без живых мыслей править государством будет сложновато. Ощущения прикосновения уже сходили на нет, а вместе с ними боль, которую она приняла на себя. Теперь она могла перестать воспринимать ее, как свою, проанализировав более объективно.
– Каждый раз открываю для себя новое. Мне на треть не повезло, как этому чудику… У него вампирша была рядом! – в глубоком потрясении произнесла она, пытаясь унять дрожь в теле. – Дал бы как следует по зубам, чтобы клыки отлетели! – пожала плечами, угрюмо взирая на самую крепкую крепость, воздвигнутую Благодетельницей.
Надежная крепость. Кто бы разрушил ее здесь?! Трижды облей Благодетельницу помоями, и сама обольется на виду у всего честного народа – не поверят! Или поверят, и найдут самые боголепные мотивы. Только теперь до Маньки стало доходить, почему любая глупость вампира вроде бы на виду, но оправдана. На месте Благодетеля, даже с умными мыслями ее редко слушали, а уж оправдывать тем более – выставляли и имени не спрашивали. Взять, к примеру, писателя – умер голодный и злой, или замученный Совестью, а как ушел – стал классиком, ибо вдруг обнаружили мудрость, которая все время была на виду. И начинали гадать, что бы сказал, как бы высказался по другому поводу. А не спросишь уже – умер! И жалели, что не успели вовремя. Или другого писателя: жил, радовал народ, работал, не покладая рук, тоже… у всех на слуху, миллион друзей, ушел под оркестр и с долгими проводами – и нет его, ни фамилии не помнят, ни имени, будто пелена с глаз упала, как бабочка-однодневка… Если таким умным людям крепость не давалась, ей ли, дуре, биться о прочные стены головой?
– Человек, как всегда, не имеет правильного представления о том, что происходит с ним и с людьми вокруг, – ответил Дьявол.
– Это почему это? – вскинулась Манька, хмуро и исподлобья, почти с ненавистью обойдя огненную статую по кругу. Человек не видел ее, но черви видели, и поворачивали тело парня, прикрывая спину, нацеливаясь взглядом, как дулом пистолета.
– Все дело в том, что ты случайно участвовала в эпитамии, не предназначенной для тебя – часть обращений противоречивы. Вакцинация не раз и не два уберегла тебя. Ты скрыта от глаз вампира и постоянно путаешь Бога, который в одном месте иной раз молотит противоположно самому себе. А в его сердце Бог, который истинно Бог, признанный даже мной. Она не только Бог, она его лицо и гневный голос, а этот мертвец – обитель истины о Божестве. Он знает ее, помнит – и тащит повозку с солнцеликой. А твоя душа-вампир придушил тебя ночью, тайно – ты в глаза его не видела. И живая пока, тьфу, тьфу, тьфу. На тебе нет греха, когда человек сознательно убивает землю. Если проще, то имя твоего вампира написано на грязной тряпке, и сам он затерялся среди тех, кто вытер о тебя ноги. А ее имя светиться на белоснежном полотнище. Он раб, а ты вол – он для госпожи, ты для многих. У него нет любви к людям, он отказался от них. И первый плюнул бы в тебя, если бы знал, что ты поднялась на вампира. А ты ходишь от дома к дому и веришь в людей, и была бы рада даже ему, если бы он хоть как-то обратил внимание. Но, знаешь ли, любить одного человека опаснее, чем все человечество – нет-нет, и кто-то из «многих» разует глазенки, облегчая участь… С одной стороны, вроде бы минус, но с твоей стороны это плюс.
– Странно, что я вообще тогда тут делаю? – обиделась Манька. – Ты все время говоришь обо мне гадости! Когда это мнение вола интересовало тех, кто заставляет его работать?! И этот малохольный, – она не удержалась и смачно плюнула в глаза тлеющей плоти, – меня меньше всех интересует, – она отвернулась. – Пусть себе горит… Не такая я послушная.
– Чтобы не забывала, от какой беды спасаешься. Когда раб бежит из неволи, он достанет безопасного места и живет, а волу везде опасное место, если на тучную пажить веду его не я. Сделать тебя такой – вампиры всегда успеют, если поймут, что прокололись.
– Я не вол! – еще сильнее обиделась Манька.
– Это не обидное слово, – успокоил ее Дьявол, усмехнувшись голосом. – Это доходное слово, у которого есть и мясо, и сила. Ясности недостает. А раб свою зависимость осознает и смирился. В отличии от вола, он знает. Быть рабом много позорнее, чем волом. Раб продает себя, чтобы извлечь из этого выгоду, а вола обыкновенно используют. Но если к нему добавить сознание – «Я», то получится «Воля». А воля уже ближе к Богу. И нечего обижаться на животное. Человек – два вола, обретших волю. Между прочим, у животного тоже есть сознание, которое от человеческого ничем не отличается. Красная глина у меня однородная, другое дело, что у кого-то ее больше, у кого-то меньше. И дышу я на нее по-разному. И пространства своего нет. Их сознание никогда не звезданется, оно размытое и не мыслит отвлеченными категориями – именно, как глина в земле. А твое сознание на двух землях, и не как поле, а как частица, смещенная к краю.
Манька промолчала, мрачно уставившись на ужас перед собою. Получалось, что и Твердь защищала вампира. Интеллект ему не требовался, умные посылы интеллектуально выманивали его у прохожих. Любой обращался с идеями, в первую очередь, к вампиру, а тот уже решал, как и куда ее приспособить. Человек вряд ли смог бы в одиночку пробиться через все воздвигнутые барьеры. Даже здесь, в Аду, она была менее значима, чем Мудрая Помазанница.
Дьявол не выдержал и недовольно пристыдил ее.
– Ну, знаешь! Если так рассуждать, можно забыть о том, что где-то внутри тебя есть ты, подобная мне, сдвинувшая с катушек Бездну. У меня не бывает ничего незначительного. Даже атом – и тот произведение искусства. Но, если миссия твоя на этом завершена, могу позвать черта…
– Я же ничего не сказала! – пробурчала Манька, оправдываясь.
– А я услышал. Вопль, что головню поставил выше. Но она повесилась, а ты, слава Дьяволу, пока жива! – Дьявол рассмеялся.
– Не надо, я сама позову, – Манька вдруг снова почувствовала боль. – Обидно мне. Грустную ты придумал историю обо мне и моей твердыне. Твердыня оказалась падальщиком, а я – падалью. Даже не понимает, – она жестом ткнула в человека, – что где нет места мне, там нет места и ей. Если я – это я, земля у меня по-другому живет? Ведь со мной бедствует! И будет, как эта… Нет места нам обоим, – голос ее из обиженного стал злым. – Отправлюсь в Бездну – и никому не докажешь, что умнее была. Это и есть второй шанс?
– Что делаешь ты с ногтями и волосами, когда понимаешь, что они стали лишними? Прикладываешь на место? Оплакиваешь? Пытаешься слепить из них существо, подобное тебе? – с легким недоумением возмутился Дьявол. – А я пытаюсь понять, чем этот волос и ноготь был. Глупое занятие, но как оказалось, волосы и ногти в своих собственных глазах гораздо весомее, чем они есть на самом деле. Вот ты – голое сознание, лишенное даже малой способности, которая дана человеку – произнести в земле слово… Маня, почему я должен ценить тебя? Ты знаешь что-то, чего не знаю я?! Или, может быть, я не восполню утрату?! Это для себя ты уникальна, а для меня как миллиарды больных мертвецов.
Дьявол опять издевался над нею – Манька сообразила, что вновь наступила на те же грабли. Борзеевича рядом не было, чтобы разделить с нею насмешки.
– Пора с этим что-то делать… – твердо проговорил Дьявол. – Ну так признай, что ты ничтоже сумнящееся существо, бесполезное и бессовестно отнимающее мое время.... Та же Благодетельница… Имеет знания, которым нет объяснений в твоей голове! – напомнил он. – Разве не умнее? Да, она мыслит не так широко, но ей хватило ума, чтобы устроить себя, тогда как ты – с твоим-то интеллектом! – больная, избитая, обманутая, украденная и вынутая…
Маньке вдруг отчаянно захотелось применить те же самые слова, которыми изгаживали ее, к душе Благодетельницы, на которую она смотрела почти с ненавистью. Но она удержала себя. Могла ли она встать ногой на землю, которая была беспомощна и убита много раз? Злость прошла. Внезапно ей показалось, что Дьявол, наверное, испытывал ее – так ранить мог только он.
– Если земля такая умная, понять бы ей пора, где я, а где вампир, – недовольно проговорила она. – Я никогда не желала зла ни себе, ни вампиру, и если что-то у земли на меня есть, то без меня это было. Но ведь не получилось выставить вампира! – воскликнула она почти в отчаянии, прислушиваясь к себе.
Все как обычно. Радио работало на нескольких каналах сразу – слева, справа, спереди, со спины и из чрева. Сейчас она слышала каналы даже лучше, но без всякой боли. Иногда разговаривали двое, иногда людей на передаче было больше. Они говорили о чем-то своем, никак не касаясь ее жизни – недалекие, а разговоры глупые. В основном просили денег, требовали, доказывали, плакали, кричали, когда мольбы не достигали ушей, и ей почему-то сразу приходи на ум разные мысли о себе самой, когда она начинала невольно представлять то, о чем ее просят, только на свой лад. И все они считали себя интересными. Денег у нее сроду не было, и была она без определенного места жительства, поэтому, следуя советам Дьявола, начинала мысленно рассказывать им о своей безрадостной жизни, советуя обратиться к кому-нибудь другому. Но мысленно получалось только слушать. Иногда произносила мысли вслух, в трех словах – идите в баню.
– Где развод и девичья фамилия? – возмущенно проворчала она.
– Ты не боль, ты здравый рассудок, – ответил Дьявол с теплотой. – А вампиры – и боль, и обман, и множество врагов. Они тоже не дремлют. Любой разрыв отношений начинается с подозрений, сравнений, взаимных обид. Но это человеческие отношения. Вампиры не искореняют друг друга, они избавляются от подозрений, сравнений, обид. Самым простым и доступным способом – проходят обряд наложения проклятий на твою голову. А раз у земли сознание, которое ее слушает, одно, то все головы обе земли, естественно, несут тебе: «Маня, посмотри, что они делали со мной?!»… Радоваться надо! Пока не искала землю, она к тебе не обращалась. Ты обрела слух – а это уже две четверти земли! Может быть, когда-нибудь и зрение вернется. Главное, разумеешь о своей увечности. Ты проклятая – радио останется в твоей жизни до конца твоих дней, даже если сносишь железо, но воспринимать земля его будет по-другому, оно станет безопасным. И ты. Оно перестанет управлять тобой, давить на тебя, ранить. Я тоже его слышу, все каналы во вселенной. Не убился же. И древние вампиры еще долго не уйдут из вашей земли, их много, чтобы убрать за раз, но ты поняла их суть.
– Вампирам от моей слышимости ни холодно, ни жарко… – Манька скрипнула зубами. Голос Благодетельницы пришел из-за спины слева, но не как черт. – Ну вот! Опять что-то советует, выгоду объясняет… уверенно… Даже здесь, в Аду! Ну почему ближний так глуп, почему не понимает? Почему земля не показывает ему то, что вижу я?
– Естественно! И вполне объяснимо. Сын Человеческий, как Дух Божий, витает над твоей землею. Как же к вампиру потекут реки воды из чрева, если он вдруг перестанет быть для земли, как сознание? А какое он сознание, если земля однажды не найдет его? Мысленно древний вампир радуется возможности показать земле начало, напоминая о Благодетеле, который возвеличился, почтив ее своим вниманием. Тебя для того и выдавливают, чтобы не мешала им человеческим фактором. И ты – дух божий. И не какой-нибудь, а родной! Двенадцать каналов направлены на тебя, чтобы заставить замолчать, или мыслить, как нужно вампиру.
Представь, что у земли вдруг появилось свое мнение, и ты в земле…
И все, и нет Сына Человеческого, а к вампиру пришел Конец Света…
Вампир не рубил с плеча, когда внезапно понял преимущество существования в образе вампира. Отказавшись от души, он возненавидел душу. Он не верит в сказки, он понимает, что душа – это человек. Ты ненавистна ему и раздражаешь, а твое мнение ему противно до мозга костей. То бишь, до матричной памяти. Глупой она кажется тебе. Но он Царь, к его услугам множество слуг, дворцы, которые ломятся изобилием. Даже если он услышит тебя, он оглянется и спросит себя: зачем мне отказываться от всего, что я имею?
А ты упрямо пытаешься поднять его из праха…
Да, было бы неплохо, проснуться однажды и понять, что ты свободна, но этого не будет! Он не птица Феникс. Вампиризм не болезнь, которую можно вылечить – это смерть. Вампира выдавливают с ребром. Единственный выход – научиться жить рядом с мертвецом и превозмочь мертвеца. Вампир для тебя, как Бездна для меня – объективная реальность. Проиграть – значит умереть вместе с ним. Он сгниет, высохнет, но не раньше, чем уберешь маску, скрывающую его истинное лицо.
В моей жизни существует не менее опасное существо, с единственной разницей, что оно не умеет повесить на меня ярлыки. Но, Маня, оно много опаснее любого вампира. Оно без чести, без совести, без смерти. Бездна – это Бог! Бог, который сражен мной. Он боится меня и бегает за мной по пятам, он давит на меня со всех сторон. Закон – это не прихоть, а необходимость, которая помогает мне удержать его на расстоянии. Быть головой, а не хвостом – понять, насколько опасен твой враг, и как много у него способов достать твою кровь. И следить за ним каждую секунду.
И ответственность.
Земля рассказывает тебе о врагах, разве этого мало? Ведь и ты держишь в руках сердце…
Посмотри! – Дьявол развернул Маньку против ее воли к горящей головне, как-то вдруг, со всех сторон обхватив плотным пространством, как руками. – Вот твое будущее! Его предначертал вампир. Но будущее можно изменить. Человек укушен и спит в то время, когда руки его держат жало гремучей змеи. Она откладывала яйца и выводила на свет потомство, а он кормил ее своей плотью и припадал к ногам. То же самое, что кролику умолять удава, – совершеннейшая глупость…
Спорить Маньке не стала. Она лишь передернулась, наткнувшись на пустые глазницы, в которые было жутко смотреть. Дьявол имел веские основания так говорить. Она не была другой, и точно так же много раз искала себе смерти, не найдя взаимопонимания с людьми. Слава Богу, обошлось. И ум, наверное, был ни при чем. Смогла же она проткнуть себя в сердце Дьявольским кинжалом, когда он, или кривое зеркало, чуть-чуть приглушили одни голоса, позволив говорить другим. Многие высказывания на спине матери пришлись на нее в то время, когда она была в полубессознательном состоянии, в то время как мать лежала без сознания, или была без сознания, в то время, как мать в полубессознательности – и тогда слова воспринимались противоположно, работая не так, как планировали вампиры. Кроме того, она не знала мать, многие высказывания воспринимались ею, как от родного человека.
Ужас был в том, что все случилось, как случилось, и в том, что вдруг не случилось бы.
Но принять это было тяжело. Свершившееся все еще пугало ее.
– Наши там как? – кисло поинтересовалась она, рассматривая человеческие останки с комом в горле.
– Нормально, чего им сделается? – безразлично ответил Дьявол. – Плюют в меня и проклинают…
Наверное, Дьявол тоже смотрел на землю человека, который умудрялся бодать себя даже в Аду, обнаружив прыткое и несвойственное покойнику половое влечение. Манька смутилась и вдруг испытала некоторую неловкость, вспомнив, что стоит посреди Ада в чем мать родила. Хоть проклятый и был мертв давно, но все же мужского пола. Прикрыться было нечем. И невольно покраснела. А головня вдруг застонала. В том месте, где у него был половой орган, огонь стал красным, и потекла кровь.
– Благодетельница любовью занялась… – Дьявол обратил ее внимание на характерные движения.
– А я почему ничего не чувствую? – покраснев еще больше, Манька снова прислушалась к себе.
– Не с Благодетелем… Здесь сразу обрезаются. Убилась бы… Они же йодом поливают, или натирают солью, могут сунуть что-нибудь, или руками внутрь залазят. Оргии – одно из важнейших составляющих заклятия. Либидо больше остального сбивает сознание с толку. Земля принесла боль, а он побежал искать партнера или удовлетворять сам себя. Это естественное желание, как есть, пить, справлять нужды.
– От этого у меня по утрам болит живот? – догадалась она.
– И врач поставил бы диагноз: нет секса – нет здорового образа жизни… – подтвердил Дьявол. – Не обязательно, но это самый распространенный могучий червь, который селится в земле человека в утробе матери. Ни одна тварь не имеет половых отношений после того, как зачато потомство, кроме человека. Представь, что ребеночек бултыхается придавленный и истыканный до смерти между папой и мамой, которые в перерывах ведут интеллектуальные беседы, сдабривая речи оргазмами. Они и знать не знают, что червь даст потомство и выест все внутренности еще не родившегося чада. В своем теле ребенок мертв, он может быть кем-то из родителей. Стоит хоть раз насильнику вогнать мужа в личину матери – и человек стал голубым. Оргазм женщин глубже, чем оргазм мужчин, а душа в это время получает сразу двух Благодетелей, которые будут иметь ее во все места во все дни ее жизни.
Половина бед пришли к человеку путем именно этого змея. Когда ролевые игры Благодетелей обращают человека в выдающуюся личность, думаешь, он исправится? Но ведь не обязательно выдающаяся личность. Бывает медсестра, или учительница, сталевар и просто уставший от жизни человечище. Да мало ли что Благодетелям в голову придет! Так появляются семейные династии… Кем угодно будет, лишь бы болезнь не наступила! Ведь не секрет, что душевнобольные испытывают повышенное половое влечение. Самые страшные черви – это черви, которые могут болезнь обратить в удовольствие. Даже тема такая появилась: инь-темные части тела, на которые человек не может смотреть, чтобы червь не проснулся.
