Выжить и вернуться
– А ты хотела, чтобы все так и оставалось, – парировала Любка, пряча руки за спину, сжимая в кулаки, которые начали предательски подрагивать. И глаз начало сводить, задрожала челюсть. Не от страха, так всегда было, когда она пыталась кого-то перебороть. Это происходило с ее телом за пределами эмоционально восприятия, само собой, она лишь понимала, что вид ее далек от того настроя, который был ею.
– Че трясешься? – скривилась Ольга.
– Ты знаешь, что это болезнь, а если ты думаешь, что я испугалась, то глубоко заблуждаешься, – как можно спокойнее ответила Любка, оценивая противника.
Нет, не все были на стороне Ольги, с затаенной радостью вдруг заметила она. Девочки стояли неподалеку с растерянным видом, пытаясь думать. По-взрослому, принимая решение самостоятельно.
– Ну и пусть дружит, – пожала плечами Лена. – Мне вообще по барабану, кто такая Инга, что она есть, что ее нет…
– Нет, но… как-то это неправильно… – задумалась Зина. – Мы все вместе, и вдруг… – она не закончила, слов у нее не было, сунула руки в карманы, вытянула губы, разминая ими то в одну сторону, то в другую, а то, прикусывая губу, уставившись куда-то в пространство.
– И смерть не разлучит нас! – хохотнул кто-то из старших девушек.
– Ну, так что, драки-то не будет? – разочарованно протянула другая, кивнув головой в сторону клуба. – Ладно, идемте, там уже нет никого.
Большая часть собравшейся толпы развернулась и направилась следом за первыми двумя. Остальные как-то сразу перестали переживать, принимаясь обсуждать, кто и где встречает Новый год и во сколько встретятся в клубе, или, предупреждая, что придут заранее, чтобы посидеть со всеми, разбиваясь и расходясь в разные стороны.
На дороге, кроме Ольги и Любки, остались Таня, Наташа и Катя.
Миролюбивые. Оставшись без поддержки, Ольга как-то сразу вдруг переменилась. Лицо ее не выражало ничего, на Любку она старалась не смотреть.
– Откроете мне потом дверь? – спросила Таня Наташку. – Я подойду, как только дома встречу.
– Снегом в окно кинь, а то не будем же мы у дверей караулить, да там, наверное, кто-то курить выйдет, без нас откроют, – сказала Наташка, перевязывая шарф.
– Оля, подожди, – вдруг сорвалась Любка с места, заметив, что Ольга собралась уйти. Пристроилась рядом. – Чем тебе Инга не угодила? По крайне мере, мы встретили бы Новый год вместе, если бы ее родители не потащили ее в столовую. А вы меня не пригласили. Даже не спросили, где я буду встречать. И у тебя, и у Тани есть телевизор, по которому сейчас идет Новогодний голубой огонек. Вы же знали, что у меня телевизора нет!
– Да-а? Даже так? А надо было? – не останавливаясь, через плечо бросила Ольга.
– Ну, вообще-то я надеялась… – призналась Любка.
– Ладно, замяли, – Ольга остановилась, взглянув на Любку, потом на Таню, которая догоняла их.
– Ты чего-то не договариваешь, – вдруг догадалась Любка.
Ольга досадливо усмехнулась.
– Просто ты ей передай, пусть лучше не попадает мне на пути. Она знает за что.
– Я не знаю, может, мне объяснишь? – Таня выжидательно уставилась на Ольгу.
– И я не знаю, – поддержала Любка. – Может, я и не права?
– Вас это не касается, – отрезала Ольга.
– Ну почему? Я думала, мы подруги, – расстроилась Таня.
– Ты иди, иди! – Ольга с некоторым пренебрежением махнула на Любку, отправляя ее в сторону клуба.
Таня тоже кивнула головой, но миролюбиво, прощаясь.
– С Новым годом! Пока!
– С Новым годом, – нерадостно поздравила Любка обеих, оставаясь стоять на месте.
И все же, Любка провожала их удивленным взглядом, признаваясь самой себе, что, возможно, впервые сумела перебороть свой страх перед толпой, не уступив ей. Оказывается, зубы можно было показать и так. Острые и отточенные, как слова, которые усмиряли толпу. Так, пожалуй, даже безопаснее. Она снова и снова переживала миг, когда не позволила себе запаниковать – и сумела разделить толпу саму в себе. В какой-то миг, когда две удаляющиеся фигуры прошли светлое пятно фонаря и скрылись в темноте, она почувствовала облегчение и радость. Конечно, еще будут придирки и недомолвки, но ее не изгнали из стаи, не перестали доверять, смирившись с тем, что у нее есть своя жизнь, и эта жизнь имеет право быть.
– И что? – подошла Наташа и Катя, вглядываясь в темноту.
Любка пожала плечами.
– Да, темная история, – сказала она задумчиво. – Пытаюсь представить, что такое могла седлать Инга Ольге, так что мирное сосуществование стало невозможным.
– Не Инга… – нахмурилась Наташка.
– В смысле? – заинтересовалась Катька. – Обожаю темные истории!
– Там что-то связано с Ольгиной сестрой, которая не так давно замуж вышла, и с Ингиным братом. С Юркой. В общем, родился рыженький мальчик, и то ли Ингина мать, то ли Инга проболтались, что Юрка погуливал с Ольгиной сестрой. Так что все это дошло до ее мужа, и, в общем, она лежала в больнице со сломанной черепушкой.
– Да-а? – и Любка, и Катька застыли с отвисшими челюстями.
– Ты у Инги спроси, мне тоже интересно, что там произошло, – предложила Наташка.
– Ладно, пойдемте уже, а то я замерзла… – Катька зябко поежилась.
Погода совсем испортилась, теперь в лицо с резкими порывами ветра летела мелкая холодная крупа, моментально заваливая снегом и набиваясь за воротник. Дальние фонари едва просматривались во тьме. А в вышине небо зависло в пяти метрах, там, где заканчивался свет.
– Блин! Так хочу, чтобы было круглый год лето! – погрела Любка руки дыханием.
– Какой Новый год без снега? – не согласилась Наташка.
– Обыкновенный, как на экваторе! – раздосадовано сказала Любка. – Встречают и не плачут. И стада бизонов радуются, и тигры, и жирафы с зебрами! Представляете, сейчас где-то лето, а нам туда ни в жизнь не попасть!
– В Сочи тепло, в Крыму, в Ташкенте, – перечислила Катька, как будто на уроке.
– Я имею в виду настоящее лето! – тяжело вздохнула Любка, заметив, что в клубе на втором этаже кто-то раздвинул шторы, и теперь одно окно засветилось. – Чтобы радовались глаза.
Глава 21
Любка уже наелась и напилась вволю, а на столе угощения было много. Каждый что-то принес. Кроме того, девчонки постарались, наготовили салаты и на горячее пюре и гуляш. Вся молодежь была навеселе.
Она чувствовала себя немного чужой, танцевать ее никто не приглашал.
В общем-то, ничего другого Любка не ждала, но в тайне надеялась. И каждый медленный танец, которые с каждой выпитой рюмкой включали все чаще, превращался в какую-то муку. Приходилось сидеть за столом и делать вид, что все идет как надо. Даже Катьку уже пригласили один раз. В конце концов, Любка перестала надеяться и просто уничтожала газировку и конфеты, здесь газировки было навалом – еще сбылось одно желание. До Нового года оставалось еще полчаса, а молодежь уже искала уединенные места, обживая зал, в котором занимался музыкальный кружок, лестничную площадку и тот вход на сцену, которым пользовались артисты. Кто-то даже сумел открыть каморку киномеханика. Свет притушили, светилась лишь гирлянда из окрашенных в разные цвета лампочек и три фонаря за цветными стеклами.
Встречать Новый год вместе собралась разномастная публика. Треть – бывшие одноклассники Ромы, которых пока не забрали в армию. Треть – одноклассники и друзья Виталия. Их, в общем-то, Любка всех знала, половина «свои в доску», а еще треть та часть, которая считала дом культуры своим домом, проживая в нем лучшие часы своей жизни. Когда все разъезжались, местной молодежи становилось скучно, заняться ей было нечем, а здесь стоял бильярд, теннисный стол. Окончившая школу молодежь оставалась без школьного спортивного зала, куда посторонним вход был строго-настрого запрещен.
Прочих, не переступивших порог зрелости, с ограниченным доступом в клуб, можно было смело отнести в категорию вступивших на путь. К ним относилась и Любка, и Катька, и пока Наташа. Вступившие на путь были в меньшинстве, их откровенно игнорировали, стараясь не обращать внимания, или обращали, но как-то вяло. К ним даже по имени не обращались, бросая вслед между собой: «У этих еще сиськи не выросли!»
Парней в зале было больше, но, когда начинался медленный танец, половина оставалась сидеть на месте, дожидаясь, когда освободится интересующая их девушка, порой приглашая одну вдвоем или втроем. И не выбранные сразу отходили, стараясь не обижаться. Единственное, что радовало Любку, она могла любоваться Мишкой Яшиным сколько влезет. Он тоже был тут и трижды отказал Катьке, дважды получил отказ от Вали, у которой парень постоянно был рядом и не отходил ни на шаг. Сразу после этого Мишка начал танцевать с кем попало, бросая партнершу иногда на середине танца.
Надо же, как, оказывается, приятно получать удовольствие от чужих неудач!
Как-то незаметно для себя, разочаровавшись окончательно и уже пожалев, что не осталась дома, Любка начала скучать, представляя, что поделывает мать и Николка, оставшиеся одни. Новый год уже несколько лет не встречали вместе как праздник. То скрываясь от отчима, то в поганом настроении – мать раздражалась по любому поводу. И обе делали вид, будто нет никакого праздника. Теперь, пожалуй, могли бы встретить по-человечески.
И вдруг Любка вздрогнула, оттого что кто-то мягко положил руку на плечо со спины.
Напрягшись, она обернулась, взглянув исподлобья на неожиданно решившего пригласить ее молодого человека, и обомлела, потеряв дар речи…
Перед глазами, словно мираж их дурного сна, стоял он…
Мишка…
– Я? – слова у Любки застряли, в горле пересохло, сразу сделалось жарко, а кожа покрылась гусиными пупырышками.
– Потанцуем? – предложил он, протягивая руку.
Любка оглянулась, не сразу поверив, что обращался он к ней.
Она молча кивнула, выбираясь из-за стола, запнувшись за стул, виновато взглянула на злобно прищурившуюся Катьку. Танцевать она умела, последний год ходила на кружок бального танца, и даже немного играла на пианино, пока учителя не обвинили в домогательстве одной из старшеклассниц, доведя дело до суда. Учитель уехал, а больше учить их оказалось некому. Пианино почти сразу обменяли на музыкальные инструменты для ансамбля.
От Мишки пахло приятным одеколоном, руки его мягко легли на талию. Он был намного выше ее, на целую голову, и теперь взгляд ее упирался в позолоченную застежку, которая прижимала галстук к рубашке. Любка отступила на шаг, так что между ними спокойно мог влезть кто-то третий. Прижаться хотелось, но ей это показалось неприличным.
– Ты чего дрожишь? – поинтересовался Мишка с усмешкой, слегка наклонив голову.
Зубы у Любки после его вопроса вдруг начали отбивать настоящую дробь.
– Холодно тут… – процедила она сквозь зубы, к тому же заметив, что колотить начинает все тело. – На улицу выходили… не согрелась еще…
Он разом снял пиджак и накинул на ее плечи, слегка прижимая к себе. Любка вдруг почувствовала, что начинает терять сознание. От его тела исходил такой жар, как будто она попала в лето. Голова закружилась. Молчать оказалось еще невыносимее, чем что-то выдавить из себя. «Ужас!» – только и смогла подумать Любка. Сознание застыло где-то в одной точке во тьме, где не было ни одной мысли. Отпускать это мгновение не хотелось, и невыносимо было думать, что оно скоро закончится.
– А отчего ты не Катьку пригласил, ты ей нравишься, – ляпнула Любка, уцепившись за возможность еще раз услышать его голос, который бы обращался к ней.
– С ума сошла? Потанцуй с ней, ее мать сразу жениться заставит! – он вдруг стал напуганным. – Она мне никогда не нравилась… Я, конечно, перестарался там, у Натальи, но, по крайне мере, теперь она не караулит меня у дома… Нет, ну правда, я ее даже боюсь… Особенно ее матушку… Говорят, она у нее колдунья, напоит еще чем-нибудь…
– Да-а? – разом выдохнула Любка, немного освободившись от скованности. Слова его ласкали слух, лились, как божественный нектар, вливаясь в уши и переполняя чувством блаженства. – Что, прямо так и караулила? Дура, – согласилась она, краснея. – Я бы не смогла так.
Любка украдкой взглянула на Катьку, которая осталась за столом и теперь пыталась улыбаться, о чем-то переговариваясь с незнакомой девушкой.
– Ты хорошо поешь, – польстила она объекту воздыхания.
Мишка недовольно поморщился.
– А у тебя красивое платье… А почему ты всегда переходишь на другую сторону, когда я иду? – полюбопытствовал он с интересом.
Любка сжалась.
Заметил? Он иногда останавливал на ней свой взгляд?
Вот это да!
– Не знаю… – растерялась Любка, не зная, что ответить. Было, и теперь легло тяжелым бременем. – Ну…
Он вдруг прищурился, при этом внимательно изучая ее лицо. Посмотреть в его глаза Любка не смогла. Слегка отодвинулась, хотя между ними и так было приличное расстояние.
– Понятно, – сказал он, закусив губу. Любке показалось, что он расстроился и потерял к ней интерес.
Остальную часть танца танцевали молча. Любка уже тяготилась его присутствием, сказанными словами, но исправить ничего было нельзя. Так закончился ее первый танец. Неловко.
Он проводил ее до места, на полпути свернул к парню, который позвал его курить. Любка кое-как добралась до стула, плюхнулась, чувствуя, что жизнь из нее ушла. Вернувшись, Мишка демонстративно прошел мимо, даже не взглянув на нее. Любка сидела красная, как рак, ощутив пустоту. Никто как будто этого не заметил, но ей отчего-то казалось, что все уже знают о ее чувствах, предосудительно посмеиваясь про себя.
Сидеть и ждать, когда Мишка еще раз с такой же холодностью пройдет мимо? Когда будет танцевать с другой? Когда похвастает перед друзьями еще одним трофеем?
Надо было плюнуть на этого мерзавца сразу, дать пощечину и уйти…
Любка повернула к себе Катькину руку. Часы у нее были настоящие, позолоченные, ей их подарили в школе за хорошую учебу.
И как при ее-то переживаниях ей удается еще думать об уроках?
До Нового года оставалось минут двадцать. Разбредшиеся парочки уже снова собирались в зале с накрытым столом, чтобы проводить Новый год. Так было принято, посидеть за столом до и после.
Глава 22
Любка бежала так, как не бегала никогда. По дороге она вспотела, расстегнув пальто.
Света в доме не было. Стучать она не стала, пролезая через узкую щель наверху ворот, в которую могла пролезть только без пальто. Открыла ворота, подобрала пальто и снова закрылась, быстро поднимаясь по ступеням.
– А?.. Что?.. Любка?.. Ты откуда? – испуганно уставилась на нее мать, проснувшись. – Что-то случилось?
– Новый год надо встречать дома! – решительно заявила Любка, раздеваясь на ходу, включив для точности радио и бросившись собирать на стол. – Нет, не случилось, встретим, я потом снова уйду.
– А-а… – мать вроде как даже обрадовалась, внезапно избавившись ото сна и помогая ей.
Стол собрали быстро, как будто мать готовилась, а потом решила не выставлять угощение. А пока собирали, проснулся Николка. Получилось скромно, пироги, шаньги, маринованные яблоки и мороженная засахаренная рябина. Но конфет было много, и чай стоял на еще не остывшей буржуйке горячий.
Любка едва успела выключить свет и зажечь свечу, поставив ее на чайную тарелку – в вазе теперь лежали яблоки и апельсины, которые собрали из всех кульков. Она заметила, что мать достала и тот кулек, который ей подарили волшебники. Конфеты в нем были необычные: «Волчья ягода», «Мухоморные шляпки», «Лесная сказка», «Шарик», «Звездное танго», «Хрустальная туфелька», «Ведунья»…
– Ну, мам, с Новым годом! – Любка подняла граненый стакан с соком. – Всего нам… и спасибо!
– За что? – не взглянув на нее, мать отпила глоток сока и сунула в рот конфету, с любопытством разглядывая фантик «Приворотное зелье». Фантик немного светился в темноте, словно был из холодного огня.
– Ну, за дом… за то, что ты и Николка есть… За стол этот… За меня…
– Я спать пошел, – Николка допил сок, икнул и сонно зевнул.
– Иди, – разрешила мать. – Никогда таких конфет не видала… Что там, мухомор положили?.. Теперь обратно пойдешь? – поинтересовалась она.
– Посижу немного, – кивнула Любка, и вдруг тряхнула головой, потерев глаза.
За столом они были не одни. Стол вдруг самым неожиданным образом снова растянулся, и на столе лежала та самая скатерть-самобранка… Духи уплетали богатое угощение, так что трещало за ушами. Она растерянно взглянула на мать, которая как будто ничего не заметила, продолжая сидеть, как ни в чем не бывало, положив себе в тарелку салат из соленой капусты с вареным картофелем, заправленный сметаной.
«На закаате, ходит паарень, возле дома моево… Поморга-ает он глазаами и не скажет ничего! – затянул один из духов. И песню сразу подхватили: – И ктоо его знает, чего-о-он моргает, чего он моргает, на что намекает…»
Мать вдруг тихонько подхватила песню, напевая негромко, под нос.
«А вчера-а послал по поочте два загадоочных письма-а, а в письме том только тооочки, догадайся, мол, сама!..»
Любка замерла, брови ее удивленно поползли вверх. Она минуты две наблюдала за веселыми духами и за матерью, прямо не зная, что и думать. По матери не скажешь, что она решила подпевать, сама по себе сидела спокойная, даже расслабленная, что с нею случалось редко. Словно сбросила груз со своих плеч и помолодела лет на пять.
– Ты… ты их видишь? – Любка повернулась к матери.
Мать посмотрела на нее странно и обеспокоено.
– Кого? – всполошилась она, несколько недовольно.
Любка запнулась, внимательно изучая открывшееся пространство. Она только сейчас заметила, что между местом, где сидела она, и местом, в котором пребывали духи, была какая-то граница. Когда она смотрела на мать, духи как будто отодвигались, а когда смотрела на них, ей вдруг начинало казаться, что они реальнее, чем мать, а она одновременно была и там. Или, вернее, в двух местах сразу, и, наверное, больше там, чем здесь.
Любка повеселела.
– А можно я спою? – лукаво спросила она у матери, заметив, что песня подходит к концу и скоро начнется новая.
– Ну… пой, – удивилась мать вопросу.
Духи сразу приободрились, пошушукались, подстраиваясь под Любку.
И Любка запела.
Песня была грустная, но красивая… Сама песня как-то сразу приходила на ум и становилась словами, точно рвалась наружу из клетки, закрытой где-то внизу живота. Мать раскрыла рот, заслушавшись. Теперь Любка понимала, как неосознанно мать начала подпевать духам.
Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
И смерть мя за руку держала, та, с кем я к Богу подойду
А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть да забор.
Забери Род-боженька, ой да домой,
Забери меня, забери в Ирий-сад,
Там, где Лада-любовь и духи шумят,
Забери Род-боженька ой да домой!
Положи у колодца с водой ключевой,
Брошу в ту воду червленый клубок
Как умру – умоюсь водицей живой,
И развяжет Макошь тогой узелок.
Заспорит Батюшка с Царем, и вновь готовят мне беду,
До крови сечь иль огнем – боюсь, до сада не дойду.
А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть да забор
Забери Род-боженька, ой да домой,
Забери меня, забери в Ирий-сад,
Там, где Лада-любовь и духи шумят,
Забери Род-боженька, ой да домой!
Положи у колодца с водой ключевой,
Брошу в ту воду червленый клубок
Как умру – умоюсь водицей живой,
И развяжет Макошь тогой узелок.
Ой да по крепостному праву, помещику на забаву,
Ой да в острог ведут, на шею надели хомут,
Я до землицы припаду, помолюсь на четыре стороны,
Отведи ты Боженька беду, закрой лицо мое от воронов.
Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
Марена за руку держала, та, с кем я к Богу подойду…
– Ты где такую красивую песню услышала? – изумилась мать.
– Они поют, – кивнула Любка на стол.
Мать молча уставилась на стол, перевела взгляд на Любку, напугавшись и побледнев.
– Они не совсем здесь… Как бы здесь, но за стенкой, а я вижу, – объяснила Любка. – А кто такая Макошь? В конце они спели вместо «смерть» «Марена»…
Мать раскрыла рот, пялясь на нее во все глаза, потом испугалась еще больше, но не накричала, как обычно, а лишь сглотнула и переборола себя. Позади матери стоял тот самый дух, который частенько бил ее плеткой и ездил на отчиме – он гладил ее по голове, слезно каялся и просил прощение за всех обижающих ее духов. Любка усмехнулась. Мать вдруг словно проснулась, оживилась, проявляя тревожное любопытство, но без агрессии – видимо, пока не решила, как относиться к ее словам.
– Это богини такие раньше были, одна судьбу прядет, а вторая… Смерть она есть. Жена Кощея Бессмертного, поэтому ни добра, ни справедливости от нее не жди, – объяснила она. В голосе ее прозвучала обида. – Раньше…
– А ты откуда об этом знаешь? – удивилась Любка. Ничего подобного она в библиотеке не находила.
– Ну как, – развела мать руками с осуждением за незнание истории. – Деды и прадеды наши не сразу приняли христианство, бежали мы, когда крещение началось, к Уралу. Кержаками нас стали звать, когда мы перешли через речку Кержу. Была такая. Я уж и не знаю, которая, переименовали многие. Среди беженцев, кроме колдунов, были старообрядцы. Не насилием к вере пришли, мы и молимся до сих пор перстом, а не щепотью, – мать сложила пальцы, выставив два вперед, соединив большой и два последних. – И с язычниками легко уживались. Наверное, больше язычниками и были. В духов верили, в чертей, с колдунами, которые считали себя язычниками, старались не ссориться, праздники все их чтили, и клубок в колодец бросали, и ленту навязывали на дерево, и на игрищах через огонь прыгали, и на венок гадали….
– Да-а? – заинтересовалась Любка, проявляя повышенный интерес. – Ты мне про колдунов расскажи-ка…
– Ну, уважали их, всегда завали на свадьбу посаженным отцом. Совета спрашивали, – задумалась мать. – Колдун скажет этих надо поженить, поженят – будут жить душа в душу. Не согласятся, жизнь ни у того, ни у другого не заладится. У колдунов своя вера, духов видят, а Макошь и Марена как бы заведующие… Это не всем дано, поэтому побаивались их. Человек против него ничего сделать не может, а им целую толпу в оборотней оборотить, тьфу… Скажут колдуну что-то плохое на свадьбе, а он волками всех в лес отпустит – и не помнят потом ничего, или помнят, что по лесу бегали, но смутно. Вернутся, конечно, но страху-то, кто их видел…
– Ну, это уже сказки! – рассмеялась Любка, не поверив.
– Сказки не сказки, а я сама видела много раз, как они друг другу доказывали, кто из них сильнее. Прикажут друг другу – кто сильнее, тот и побеждает.
– А что они заставляли? – продолжая скептически не верить, спросила Любка.
– Ну, – мать напрягла память. – Например, по зиме отправят в клозет и мороженное дерьмо есть заставляют. И кто слабее, давится, но ест. У нас они и сейчас есть, трое в селе и четверо по деревням. Не такие сильные, как раньше, но Максима слабым не назовешь. Один умер недавно, около больницы жил. У Таньки дедушка был колдуном. У Катьки, подружки твоей, мать подозревают, у Марамыгиных дед был колдун.
– Эта, которая тоже с ума сошла?
– Говорят, будто тоже нашла книгу и пыталась прочитать. Колдуны много-то про себя не говорят, обычно, правда выходит наружу, когда умирают, и нечисть начинает казаться из всех углов, или если колдуют по делу и без дела и все во вред. Знахарить-то тоже надо уметь, тут больше не черти, а голова нужна, они лишь болезнь открывают. Дед у меня тоже считался сильным колдуном. Многих побеждал.
Про прадеда Любка была наслышана…
Ну да, Катькина мать сроду никого не пускала домой, даже в ограду – Катька выходила поговорить на улицу.
Танькину бабушку Любка боялась – постоянно с кем-то разговаривала, а сама была тихая, в себе, словно пребывала в каком-то полузабытьи.
Про бабку Марамыгиных и говорить не приходилось, могла выйти в деревню в одних панталонах, а то и вовсе без них. Ей все время мерещились черти, которых слышала не только она, а и все, кто побывал у нее. Поговаривали, муж ее умер на третий день, как она сожгла его книгу…
О колдунах ходило много захватывающих историй, но она никогда не придавала им значения. Люди выявленных колдунов сторонились, и Любка их боялась. Не пойми, чего от них ждать. Любка вдруг подумала, что живой пример двух ее одноклассников перед глазами. Все это ей рассказала Инга. Вовке Инга нравилась, он часто провожал ее из школы, рассказывая о том, как переменился отец, так что знала она из первых рук.
Мать Ваньки, хоть и пьющая была женщина, умела привлечь внимание. Отец его смешил людей уже давно. По мужской части он был совсем несостоятелен, и когда она приводила в дом мужиков, просто спал, не проявляя интереса к тому, что происходит в соседней комнате. Или выл перед матерью, умоляя не бросать его. А она только посмеивалась.
