Выжить и вернуться
Любка закусила губу. Да, запоминала она только логические цепочки, а образы лишь едва угадывались шестым чувством. Стихотворения, выученные ею, после вспоминались лишь парой строк, а дальше слова не приходили на ум, запертые где-то там, внутри – там же, где и образы, словно их стирали резинкой. В ушах постоянно слышался звон, как будто стрекотали кузнечики, не смолкая ни на минуту – особенно в левом ухе. Иногда звон даже мешал ей заснуть.
«… Шел старик дорогой полевой, вырыл вишню молодую где-то, и довольный нес ее домой. Он смотрел веселыми глазами, на поля, на дальнюю межу, и подумал, дайка я на память, у дороги вишню посажу. Пусть растет большая-пребольшая, пусть … и вширь, и в высоту, и дорогу нашу украшая, каждый год купается в цвету. Путники в тени ее прилягут, отдохнут в прохладе, в тишине, а отведав сочных спелых ягод, может статься, вспомнят обо мне! …»
Любка обязательно старалась запомнить это стихотворение, как самое любимое. А забывала в одном и том же месте снова и снова. И про лебедей, и про любовь из книги Лопе де Вега, которое выучила наизусть, и из Шекспира, которого любила перечитывать… Иногда она старалась запомнить целые отрывки из книг, но не могла, даже если знала, что там.
– Но ведь сколько-то у меня получается!
– Это оттого, что ты заставила Голлема бояться себя. Ты приоткрыла колдовскую книгу. Мы знаем, мы очень гордились тобой все это время, – волшебница грустно вздохнула. – Перед тобой много дорог. Мы не осудим, если выберешь ту, которая нам покажется не самой лучшей, мы просто хотим, чтобы ты не слишком пугалась своих способностей, которые в том мире обычное явление, а здесь напугают кого угодно, если они вдруг к тебе вернуться. И не боялась, когда поймешь, что много злой силы вокруг тебя.
– Люба, рано или поздно, ты должна была об этом узнать, – мягко произнес волшебник. – Никогда не отчаивайся. Все останется позади, как только ты пересилишь могучих магов. У тебя обязательно получится. Им не дано понять, как сильные люди становятся Светом.
Он подал ей бокал с красным, как кровь, вином.
Любка пригубила. Вино она пока не пробовала, это был первый раз в ее жизни. На вкус немного терпкое и сладковатое, а пахнет… Странный привкус, похожий на зерна ореха, которые она доставала в сухофруктах и колола. Она вдруг заметила, что убывала только та еда, что съели волшебники и она, словно за столом сидели лишь они трое. Духи вина выпили чуть ли не бочку, наливая из графинов в бокалы до краев, а вина не убывало, а прибывало. И поросенок… Духи ломали и отрывали от него целые куски, а он вдруг снова становился целым, и гусь в яблоках, и кипяток в ведре… И вроде как пьянели, но пьяные сильно умнели, начиная рассуждать по-человечески, заговаривая о непонятном и пугающем – про скорую войну, про «парламент», «думу», «перестройку», «президента»… Украина… и другие республики в их речах вдруг как будто стали отдельными государствами, нападая на Россию, словно она была им врагом.
Разве такое могло быть?
Любка сидела с опущенными плечами. Она вдруг почувствовала себя чужой и ненужной, словно пришла в гости на праздник, на который ее не приглашали, и даже наоборот, скрыли, чтобы не приходила. Кусок в горло не лез. Она не отзывалась даже на околесицу, которую духи несли. Понятно, что хотели ее развеселить, возможно, проверяя, как она учится.
– Ну, Люба, это уже не Новый год, а похороны… – покачала головой волшебница, рассмеявшись. – Мы рассчитывали, что ты обрадуешься, узнав о себе правду. Где бы еще столько узнала за один вечер о себе самой? Мы сильно огорчили тебя? И разве ж ты не переступила через все проклятия магов, которые сильно расстроились бы, узнай, что девочка, всего лишь навсего девочка, переступила через их колдовство, оставив далеко позади себя! Поверь, ни один из них не пожелал бы такой беды себе, и ни один из них не встал бы после этого на ноги!
– Я ничего не помню о себе! Ничего! – Любка сжала кулаки. – Почему меня не любят?
– Вот те раз! – развел руками волшебник. – А мы? Разве мы так мало для тебя значим? А Таня, которая сегодня помогла тебе? А Инга, которая выделила тебя из всех? И мама… Она послушалась твоего совета и купила дом, в котором столько помощников! Посмотри-ка сюда!
Любка вскрикнула от радости и изумления, вскочив со стула и бросившись к Шарику. Бок у него еще был ободран, но уже заживал. Он тоже узнал ее и облизал лицо, яростно махая хвостом.
– Но ведь он умер! – всхлипнула Любка. – Его убили!
Слезы полились из ее глаз, которые не смогла выдавить, когда потеряла из виду машину, к которой его прицепили на веревку. Она безутешно зарыдала в голос, задыхаясь от горя, что больше никогда не увидит его. Шарик словно бы не понимал, или не видел, как она плачет – он продолжал весело махать хвостом и крутился вокруг нее, успокаивая. Потом отбежал к духам, которые позвали его и теперь кормили со стола. Наверное, теперь у него было много друзей. Потом вернулся, лизнул ее в нос и убежал за шумной толпой, провалившись сквозь стену.
– Теперь он самый настоящий дух. Он спокоен, сыт, в теплой конуре, которой у него никогда не было, а если убегает в лес, то с ним его друзья… И многие пожалеют о том, что у него крепкие зубы, он не уйдет с земли, пока не достанет своих мучителей… А мы ему поможем! Он тоже боялся, что больше не увидит тебя – и так рад, а ты плачешь!
Любка села за стол, всхлипывая.
– Я их ненавижу, ненавижу! – выкрикнула она. Боль, которую нельзя вынуть, наконец, вырвалась наружу. – Пусть бы им было так же плохо, как мне! Я их ненавижу!
– Ненависть не лучшая ноша в дорогу, – посетовал мужчина, осуждающе покачав головой. – Они не могли не знать, если ты выживешь, ты будешь жить в ненависти и ненавидеть. Пока ты ненавидишь, проходит жизнь. Стоит ли идти у них на поводу? Ненависть не должна идти от сердца, но от разума, – он поучительно поднял палец. – И быть холодной, как сталь, которая не ищет человека, если нет ни единого шанса поквитаться с мучителем. Она, Люба, должна быть как острый нож, который берут в руку, когда враг перед лицом. И не более. Я согласен, их есть за что ненавидеть, но ты была лишь спасением, которого теперь у них нет. Они уже наказаны.
Волшебник был мудрым. Глупо каждый день думать о тех, кто никогда не вспомнит о тебе. Любка положила руку на столешницу, пытаясь успокоиться и перебороть в себе зверя, не позволив ему ни искать крови, ни выть на врага, ни даже думать о нем.
Она здорово научилась управлять собой…
– Ну вот! – одобрительно произнесла волшебница, внезапно просияв. – Я снова горжусь тобой, моя девочка! Сегодня ты проявила свою волю, с которой начинается магия… Разве ж они поверили бы в такое?
– Я так рада, что вы меня навестили… – скрывая горечь и обиду, Любка перевела тему. Говорить о тех, кого она не знала, ей больше не хотелось. Наверное, они бы пожелали, чтобы она помнила о них… чтобы каждый день думала, скольких возможностей они ее лишили. – Мне всегда казалось, что больше не смогу вас повидать, что я вас придумала.
– Какая глупость! – всплеснула руками женщина, подовая ей носовой платок. Она кивнула на сидевших за столом пьяных духов. – Столько придумать не может человек, если он не имеет нашей помощи. А если имеет, то верит и ждет.
– А где живут духи? – поинтересовалась Любка, заметив, что часть их уже уходит. Стол сразу становился короче, а места как будто меньше.
– В лесу, в реках, под землей и в болотах. И немногие в домах, чтобы присматривать за людьми. Белый свет огромный, они присматривают за ним. Скоро петух пропоет – им в это время лучше уснуть и продрыхнуть весь день.
– А почему? Я видела, петух кукарекнет, а потом дальше спит, – вспомнила Любка, нахмурив лоб. – Летом рано, а зимой поздно… И обязательно вечером. А как он определяет время, что ему пришла пора кукарекать? – поинтересовалась она. Кивнула на духов, которые встали из-за стола и, прежде чем уйти, кривляясь, пукнули без запаха. – Они петухов боятся?
Оба волшебника весело рассмеялись, внезапно оживившись и накладывая себе и Любке еще еды и наливая чая.
– Страх тут не при чем, – волшебница проводила взглядом еще парочку крутых парней, которые махали кулаками. – Петух чувствует, когда меняется полярность положения Солнца.
– Солнце как большой магнит, – мужчина положил рядом две тарелки, а потом передвинул одну по кругу, пока тарелка не оказалась на другой стороне. – Сначала магнит был здесь, а потом здесь, – ткнул он в тарелку пальцами.
– Только крутится земля, подставляя то один бок, то другой! – поправила Любка.
Мужчина кивнул.
– Получается, что духи боятся Солнца?
– Нет, конечно. Но они из бытия Земли, черпают в ней силу, им нет необходимости пристраиваться к Солнцу. Солнца духи не боятся, но их сложнее увидеть, в лучах рассвета они словно бы тают. Но радость человека преждевременна. То, что ночью они показывают и о чем нашептывают, днем становится бытием, которое приходит к человеку отовсюду, а он потом, вместо того, чтобы сказать им спасибо, винит, будто превратили его жизнь в кошмар. Духи умеют читать мысли и примерно представляют, кто и с чем приходит.
– Я знаю, я догадалась, – обрадовалась Любка, обнаружив, что теперь за столом они сидят втроем. Но последние духи не торопились уходить. – Я наблюдала за ними.
– Чтобы стать волшебницей, надо очень-очень много знать, – женщина прикрыла глаза, откинувшись на спинку пока еще скамейки, но которая совсем скоро снова должна была стать стулом.
Вернулись два духа, залепили Любке в глаз, а пока она протирала его, возмущаясь, стащили гирлянду из светящихся шариков. Последние духи нагло собрали остатки еды со стола и даже взяли с собой скатерть-самобранку, выдернув из-под чайника с заваркой, который один и остался, если не считать вазу со свечкой и хвойными ветками. Любка едва успела приподнять тарелку с кусочком торта, чтобы и это не унесли. А волшебники, вместо того, чтобы пристыдить, помогли ей протереть глаз, а потом помогли духам сложить скатерть.
В доме сразу стало тихо-тихо. Огонь свечи дрожал, как только что духи, от горевшего фитиля по стене плясали тени. Было жарко, но тянуло свежим воздухом от приоткрытой двери. Остались волшебник и волшебница. С ними Любке было легко, они ничего не боялись и ни о чем не жалели, и видели ее настоящую.
– Ну, нам пора, – развела руками волшебница.
Прощаться Любка не любила. Она взяла руку волшебницы и прижала к щеке. Рука была теплая, с мягкой гладкой кожей, а когда она поднесла ее к себе, она вдруг увидела такое, чего не смогла объяснить. Как будто порвалась какая-то завеса и где-то там, далеко, вдруг вспыхнул огонь.
– Пожалуйста, приходите еще, – попросила она, расстроившись.
– Ну, Люб, тебе будет не до нас! – рассмеялась женщина, погладив ее по голове. – Утром можно в школу не ходить, занятия все равно отменятся. Выспись, как следует. Учителей перед праздниками вызывают в РОНО, в райцентр, им будут вручать премии и подарки.
– А это тебе! – мужчина протянул Любке мешочек, в котором, несомненно, были конфеты и всякая всячина.
– Я уже не маленькая, я их Николке отдам, – Любка с благодарностью приняла мешочек, помогая женщине накинуть на плечи плащ и расправить складки. – Я вас провожу!
– Немного, до дороги, – разрешила женщина.
Вышли на улицу. В одной стороне небо стало чуть светлее. В селе кое-где уже загорелся свет, из труб поднимался дым. Столбом и высоко – к морозу. Купленный дом стоял на угоре, следующие три улицы были, как на ладони. Теперь она точно знала, что лучшего дома у них никогда не было. Плохо, что нет бани и колодца, но в казенной не хуже. Зато можно не жалеть воду и мыться хоть целый день. До колонки дальше, но не надо переходить через дорогу, особенно весной и осенью, когда даже взрослые тонули и оставляли сапоги в глине, ругаясь и проклиная распутицу матом.
Мужчина положил руку на ее плечо, подбадривающе похлопал. И тут же обернулись черным и белым волками и словно бы полетели, как духи, сгинув через мгновение. На снегу до того места, где их не стало, остались следы. И Любка в восхищении замерла, когда с неба вдруг стал падать звездный дождь. Всего лишь на мгновение, но она уже поняла, что это волшебники просыпали его, пожелав ей спокойного сна.
Любка долго смотрела им вслед, не переставая дивиться. Волшебники много раз ее удивляли своими способностями. Расскажи она, никто не поверит. Пожалуй, сочтут, что сошла с ума. Она покачала головой и вернулась в дом. Теперь он казался родным и доброжелательным. На столе осталась ваза со свечой и ветками, пахло хвоей, мешочек с конфетами и тарелка с недоеденным тортом. Торт она попробовала первый раз. В столовой их стряпали, но стоили они дорого.
Она открыла мешочек, заглянув внутрь. Конфеты были разные, наверное, дорогие, в блестящих обертках, яблоки и апельсины. Любка посчитала: на этот Новый год подарочных мешочков будет много – из школы, из дома быта, а нынче, наверное, и на почте дадут…
До Нового года осталось всего неделя.
Любка помечтала, залезая под одеяло. Скоро выставят оценки, потом школьная елка и дискотека до двух часов ночи, потом она пойдет на дискотеку в дом культуры. Вся молодежь села приезжала на Новый год отовсюду, из всех училищ, из институтов, и даже которые уже работали. Молодежи в селе сразу становилось много, на улицах было шумно и весело, всюду гуляли парочки.
Любка тяжело вздохнула – она так и не придумала, где ей взять нарядное платье. Не то, чтобы быть красивой, а хотя бы не выделяться среди всех…
Глава 19
Весь предыдущий день Любка провела в раздумье, а стоит ли ей идти в клуб? Никто ее там не ждал, но понимала – стоит. Все девочки из села будут там, приедут на лошадях и на тракторе с санями из деревень. Некоторые школьники из старших классов не поехали домой, возле интерната было шумно и весело. Там тоже поставили елку, построили горку, накатали снеговиков.
В чем идти на вечер Любка так и не придумала…
Два ситцевых платья с мишками и мячиками отпадали – выцвели и полиняли. Их купили еще в позапрошлом году. Разве что в школьной форме…
А еще штаны…
Она приготовила к Новому году колготки – коричневые, с не вытянувшимися коленками, но в последние дни ударил такой мороз, хоть из дому не высовывайся. Наверное, на улице было минус тридцать пять. В школе даже подумывали отменить елку. Ноги даже в штанах с начесом обжигало холодом.
Зато дома с утра топилась печка, и мать гремела чугунками…
– Вставай, вставай! – она включила в комнате свет и стянула одеяло. – Надо за водой сходить и в магазин. Там раскупят все. Люди очередь еще вчера занимали.
Мать переехала на следующий день, после той ночи. Сначала, с утра, проведала ее, подивившись, как уютно стало, чисто и тепло. А потом ушла, оставив Николку, который сразу же стал выковыривать из торта изюм и орехи. Сладкое масло ему не понравилось. Мать сразу решила, что торт принесла Таня. Она съела кусочек и придумала, как подмешать в масло свекольный и морковный сок, чтобы получился красный, желтый и оранжевый цвет, и долго гадала, какой ингредиент использовать, чтобы получить зеленый. Ничего, кроме зеленки, в голову не пришло. Разубеждать ее Любка не стала.
А через час мать вернулась напуганная…
Не пьяный, но еще с похмелья отчим сначала придрался к нетопленной избе, потом ему не понравилось, что мать не приготовила поесть. А потом вдруг схватил ее за волосы и начал таскать по дому, подметая ею полы. Для согрева он всегда носил с собой недопитую бутылку водки и стакан – наливал себе, пускал слезу, невразумительно рассказывая о своих героических поступках, потом залпом выпивал, ждал минут пять – десять, а потом кидался искать на кухне ножи или выскакивал на улицу и бежал к стайке, где хранили топоры. Мать не стала ждать, вышла, будто бы за водой, прихватив с собой почтовскую сумку и ведра.
От матери Любке досталось. Она и в самом деле оставила грязи, когда доставала картошку из подполья и собирала свои вещи. Но не сильно. Первое, время было позднее, в доме осталась незакрытая печка, в которую пора было подбрасывать поленья, а второе, ее, в общем-то, уже не волновало, что и как в доме, который теперь считала чужим. А днем почтальоны, которые приезжали на лошадях, помогли переехать окончательно. Позвонили от соседки, как будто из пекарни, – а пока отчим ходил на работу, забрали сундук, шкаф, картошку, посуду, комод, стиральную и швейную машинку.
Теперь стало еще уютнее и уже по-настоящему по-домашнему. На пол послали половики, красивым голубым покрывалом застелили диван, поставили и украсили елку, которую Любка принесла из леса.
И заметили, за два вечера ни разу не поругались, все шло как-то ладно…
Теперь, пожалуй, она любила мать еще больше, понимая, как тяжело ей противостоять Голлему и всем обращениям, которые наложили маги, чтобы отвратить людей. Раньше Любке она казалась слабой, отчаявшейся и полностью зависимой от обстоятельств. Но теперь думала по-другому. Мать горела в огне и возрождалась из пепла, как птица Феникс, яркой звездой загораясь на короткий миг, срываясь и падая. И каждый раз, в этот самый миг она оживала вместе с матерью и снова ясно видела свой путь, который вел ее к доброму началу, изменив предначертание судьбы. Она смотрела на хрупкую маленькую женщину, и с трудом верила, что четыре долгих года мать провела возле ее изголовья, отбивая одну атаку смерти за другой. Каждый день кормила ее, поила, носила в баню, убирала, заставляла двигать руками и ногами, и тихо мычала, когда боль выходила из ее тела и заставляла биться в агонии – боль, о которой Любка не помнила, боль, которая вырвала ее из бытия на четыре года. И теперь Любка ценила каждую секунду, когда на расстоянии мать позволяла почувствовать ей, что она рядом, прощая ее еще быстрее, чем до той ночи, пока не узнала о себе тайну.
А через три дня вдруг нагрянул Леша…
Он все же сбежал из детского дома. Встретил мать на работе, на одной из улиц, попросив, чтобы взяла его к себе. О себе он ничего не рассказывал, но мать даже обрадовалась, когда его увидела. И сразу позвонила куда следует, чтобы не искали. Правда, на следующий день Леша сбежал еще раз к родной матери, лишенной родительских прав, вернувшись только на следующий день, а к вечеру опять ушел. Так что с утра дома они были одни.
– Я так и знала, не будет он с нами жить, – расстроилась мать. – Не привязывать же его.
Любка согласилась – не будет. За два дня, которые он провел с ними, Леша ни разу не обратился к ней по имени, вел себя, как в гостях, не помог ни дрова принести, ни воды. А когда попросила, перестал разговаривать окончательно, сделав вид, будто не услышал. И оттолкнул Николку, когда тот подошел со сломанной игрушкой, внезапно изменившись в лице.
Похоже, жить с ними Леша и не собирался. Он всегда все делал молча и по-своему, никогда ни о чем не спрашивая. Заставить его поступать как-то по-другому даже Сереже не удавалось, и Сережа не осуждал ее, когда она призналась, что вмешиваться не станет. С Лешей в последнее время отношения и у него не ладились.
– Ну и пусть тогда живет, как хочет, – согласилась Любка, тяжело переживая. – Он уже почти взрослый. Девочки в училище в его годы живут самостоятельно.
– Мать его настраивает, ей пенсия по потере кормильца нужна, которая Лешке положена, – объяснила мать. – Они горло нам перегрызут, если на себя оформлю. Они ж при дяде Андрее богато жили, он теперь так и думает, что я жить не умею.
Мать поставила на стол поднос с горячей стряпней, начала выбирать самые красивые и аккуратные пироги и шаньги, складывая на белую бумагу. В доме вкусно пахло хлебом.
– А это куда? – спросила Любка заинтересованно, помогая матери.
– На работе девки решили Новый год отметить. В пустом зале, где раньше переговорная была. Ты тоже можешь прийти, только веди себя скромнее. И волосы прибери!
Любка радостно приподняла брови, то-то мать такая добрая!
– А когда? Сегодня почты не будет? – обрадовалась она.
Мать посмотрела на будильник, нахмурилась, потом пожала плечами.
– Сегодня одна газета и открытки. Не умрут без них. Алина Федоровна сказала, можно разнести после нового года… Сначала собрание соберут, из райцентра приедут поздравить, должны выдать новую зимнюю форму. Пальто, валенки, шапку, может, костюм для меня привезут, я еще не получала. И подарки на ребят. А домбытовские как раз работать заканчивают, придут после. Я видела, деньги сдавали. Они и про тебя чего-то спрашивали… – вспомнила она, хмыкнув.
– Да-а? – обрадовалась Любка. – Я тогда до Инги схожу и по пути зайду.
– Недолго только. И передай Розе Павловне «спасибо». Ты больше не бери у них ничего. Неудобно, надо бы ей денег отдать. Мы с тобой, как две побирушки. Ладно, хоть за Николку теперь не придется переживать.
Да, Николке повезло. Он теперь выглядел модно, Любка ему не раз позавидовала. Мать Инги, Роза Павловна, на Новый год вдруг решила разобрать старые вещи Юрки, которых у них было полным-полно. Собрала, сложила в мешок и отдала Любке, попросив Ингу помочь дотащить до дому. Мать глазам не поверила, когда мешок перебрали. Так красиво в селе никто не одевался. Здесь было и зимнее пальто, и шапки, и теплых штанов, подшитых болонью, штуки три, и теплые ботинки, и рубашки, и школьные костюмы. Юрка носил вещи так же аккуратно, как Инга, ни одной заплатки.
– Ага, передам. Мам, ну а куда им это все, Юрка давно из всего этого вырос? Все равно бы кому-то отдали или выбросили, – разрешила Любка сомнения матери. Она уже одевалась, натягивая двое штанов. – А можно я Инге вазу покажу и свечку?
– Не придумывай! – мать взяла сумку, в которую она уложила ценный предмет, достала вазу, рассматривая. – У них таких полно. Дорогая, наверное. Это хрусталь, ее надо вернуть, – очнулась она от задумчивости. – Ты мне скажи, где ее нашла? На чердаке? В чулане?
– Мам, ее никто не оставлял, мне ее подарили! – расстроилась Любка. В который раз ей приходилось оправдываться и доказывать то, что мать считала выдумкой. – Волшебники. И конфеты. Там еще скатерть-самобранка была, но ее забрали… Духи. Они не злые, но и не добрые. Они повсюду живут. Там и Шарик был, – радостно вспомнила она.
Мать вскинулась, поперхнувшись и побагровела.
– Перестань врать! Ты все время придумываешь что попало… Как к тебе относиться по-другому, если ума нет? Тебя и так все дурочкой считают! – накричала она, всплеснув руками. – Господи, неужто черти? Так ведь плохо и живут, когда учить есть кому! Их нельзя видеть… В больницу такие-то попадают! Вот сдам в психушку, чтобы неповадно было!
– Можно подумать, если на них не смотреть, они не побьют! – упрямо и обижено заявила Любка.
Она решила, что не стоит скрывать от матери свои способности. После праздника, устроенного волшебниками, она много думала обо всем. Не только о матери, но и о магии, о колдунах, о духах, о нечисти. Если судить по бабушкиным рассказам, колдунов в их селе в свое время было много – и Любку они лечили. И многие расплачивались за свое молчание, когда приходило время умирать. Сначала духи вытаскивали его язык, который он держал за зубами, потом не опускали, пока в доме не разломят потолочную балку, разрывая союз. Так в течение долгих веков обрывались нити, которые поднимали человека до природы, открывая тайны бытия. Теперь люди смотрели на природу пустыми, холодными и безжалостными глазами. Человек стал слеп, и не нужен природе так же, как она человеку. Духи не ушли с земли, но теперь они не жалели людей, обнажая их суть. И эта суть не только не радовала человека, но приносила одну беду за другой.
Например, какой бы дух закрыл глаза на то, что его закабалили и сделали рабом?
Но если дух вдруг стал человеку врагом, он заставлял его сознание спать, как если бы человек видел дурной сон и не имел возможности проснуться. Тысячу лет миллионы людей, отверженные духами, спали – и молились на хозяина, отдавали ему своих детей, чтобы тот убивал их, продавал, загонял в стоило, как скотину. Человек не только не искал ни правду, ни справедливости, но умножал свое горе и освобождал себя от любых мыслей, которые могли хоть как-то поднять его. И только колдуны, которые учились у духов, никому не подчинялись – уходили в леса, несли в народ знания и правду, лечили людей, даже когда те охотились на них, как на зверей.
Любка вдруг интуитивно почувствовала – о духах врать нельзя. Это не люди, они не прощают навета. И не будут кормить с ложки ни друга, ни врага – они руководили людьми, забивая иных насмерть. Она не хотела, чтобы духи однажды вытащили ей язык. Понятно, что если мать будет упорствовать в своем невежестве, духи не замедлят позвать отчима и непременно заставят ее открыть ему дверь. «Твое неверие станет нам могилой…» – мысль вертелась на кончике языка и никак не могла сорваться, облачившись в слова. Не могла же она совсем не помнить о себе…
Любка вдруг подумала о том, что если маг принес ее, то мог наложить заклятие и на мать…
