Оценить:
 Рейтинг: 0

Дети Йеманжи

Год написания книги
2020
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Аминь… Значит, Шанго придёт к нам завтра!

Именно в доме бабушки Эва впервые взяла в руки ком липкой глины и слепила первую свою статуэтку: пучеглазую жабу-каруру, точную копию той, которая подходила по вечерам к самому крыльцу и пела тонким, жалобным голосом. Бабушка похвалила каруру и попросила сделать ещё что-нибудь. Когда десятка полтора жаб, птиц, броненосцев и тейю[22 - Тейю – большая ящерица] выстроились на столе, бабушка обожгла их в большой печи, покрыла блестящей глазурью и вечером позвала соседа:

– Что скажешь, друг мой?

– Скажу, что наследственность – великая вещь! – возгласил сеу Осаин, важно тараща глаза. Эва ничего не поняла. И испугалась, когда бабушка вдруг заплакала: две крохотные слезинки выбежали на чёрные, как переспелые сливы, щёки.

– Бабушка, что случилось, почему ты плачешь?!.

– Не пугайся, девочка моя, я просто старая дура… Ты умница, и мы отправим твоих красавцев в магазин!

– Но…

– …и если эти грингос их не купят – тем хуже для них!

Раз в месяц сеу Осаин загружал в свой задыхающийся грузовичок вместе с коробками сигар фанерный ящик с изделиями доны Энграсии и вёз их в Баию, в магазин. В тот раз вместе с керамическими «чудесами» бабушки в город уехали и кривобокие жабки и ящерки Эвы. И вечером сеу Осаин торжественно вручил смущённой и радостной девочке несколько монет:

– Это – за твоих зверей! Они очень понравились хозяйке! Энграсия! Почему ты опять ревёшь?! Свари лучше кофе, достань кашасы, и порадуемся вместе! Твоя внучка наверняка теперь не останется без куска хлеба!

Сеу Осаин часто заходил к ним – выпить бабушкиного кофе, съесть одно-другое печенье с шоколадом и корицей, вернуть прочитанную книгу (у бабушки в спальне был целый шкаф) и выкурить на пару с доной Энграсией несколько толстых сигар собственного производства. Других соседей в округе, казалось, не было. Но несколько раз за лето десятка два машин, фургонов и мотоциклов подъезжало к воротам. Дом наполнялся людьми всех оттенков коричневого. Гости шумно говорили, здоровались, обнимались, смеялись. Женщины в белых, жёлтых, голубых платьях толпились на бабушкиной кухне, готовя мясо, салаты, печенье и кофе. Дом наполнялся пряными и острыми запахами. Из залы, где ожидали мужчины, доносился аромат кофе, кашасы и сигарет. Дети, которые приезжали со старшими, носились повсюду: их никто не унимал. Эва бегала вместе с ними. Ей помнился мулат-подросток, который качал её на качелях, девушки-негритянки, со смехом заплетающие в косички её волосы, коричневый большеротый мальчишка, по виду – её ровесник, который запустил в неё перезрелой питангой, а когда Эва расплакалась, деловито вытер ей нос своей грязной майкой и подарил ракушку-бузио… Эва не очень-то задумывалась, что означают эти сборища на ферме и почему вечером из зала начинает доноситься глухой рокот барабанов. Ей ни разу даже в голову не приходило посмотреть, что делается в доме, когда всходит луна и кроны гуяв и питангейр становятся серебряными. Впрочем, к тому времени она и так уже всё знала об ориша.

Девочкой Эва просто слушала бабушкины истории-патакис[23 - Патакис (patakis) – мифы-истории о жизни и похождениях различных ориша в кандомбле.]: о Йеманже, Матери Моря, доброй ко всем, которая спасла братьев Ошумарэ и Обалуайе, брошенных их матерью Нана Буруку. О Шанго, повелевающем грозами и бурями, – неистовом Шанго, которого регулярно доводили до белого каления собственные жёны. Об Огуне, хозяине войны и железа, сумрачном и сильном воине, которого боятся все, а больше всех – его младший брат Эшу, хитрец и негодник. О смелой воительнице Йанса, чей крик заставляет врагов трепетать. О ласковой и нежной Ошун, которая вертит мужчинами как хочет. Об угрюмой, несчастной Оба, влюблённой в собственного мужа… Об африканских божествах, которые приплыли в Бразилию четыреста лет назад в вонючих трюмах португальских каравелл вместе с насмерть перепуганными чёрными людьми. Ориша остались вместе с этими несчастными в чужой земле и разделили с ними все их горести. Бабушка рассказывала об этом так, будто ориша были её соседями или близкими знакомыми: добродушно, посмеиваясь, иногда с осуждением, иногда одобрительно. Эва знала, что ориша можно о многом попросить, и если правильно это сделать, то желания твои сбудутся. Йеманжа любит рыбу и моллюсков, учила бабушка, и, если подарить Матери Вод всё это – будешь счастлива в своей семье. Ошун дарят украшения, Эшу – сигары и кашасу, воины Шанго и Огун без ума от мяса, а некоторые вещи – НЕКОТОРЫЕ, понимаешь, Эвинья? – требуют и жертвенных петушков, и голубей, и волшебных раковин-каури. Эва морщилась, бабушка смеялась: с тёмно-коричневого лица блестели крепкие белые зубы.

«У каждого человека свой святой, малышка Эвинья, – говорила она, моя в миске чёрную фасоль и одновременно приглядывая за кофе на плите, – Мою святую ты знаешь…»

«Да, Йеманжа, – важно говорила Эва, поглядывая на керамическую статуэтку высокой чёрной женщины в голубой юбке и белой блузке, стоящую в углу бабушкиной спальни. – А кто – моя?»

«Эуа, конечно! – бабушка смеялась и ловила в фартук соскользнувший со стола початок кукурузы, – Эуа, самая красивая из ориша!»

«Самая красивая – Ошун!» – обиженно возражала Эва.

«Ничего подобного! Эта Ошун – просто шлю… Ой, боже! – бабушка поспешно шлёпала себя ладонью по губам, и Эва не осмеливалась спросить: то ли она не хотела ругаться при маленькой внучке, то ли боялась оскорбить святую. – Эуа совсем другая! Она была так прекрасна, что к ней женихи съезжались со всей округи! Они уже начали убивать друг дружку за неё! Бедная Эуа была так расстроена! Ей это ничуть не льстило, понимаешь? Ей нравилось только шить и рисовать, расписывать глиняные горшки, ткать пёстрые ткани… Всё в её руках становилось волшебным! Всё превращалось в красоту! Эуа плакала днём и ночью, видя, что мужчины потеряли разум и сражаются из-за неё! И ей совсем не хотелось выходить замуж за победителя: попробуй поживи с убийцей нескольких человек! Рано или поздно он и тебя саму убьёт, вот увидишь! Пообещай мне, девочка моя…»

«Я никогда не выйду замуж за убийцу нескольких человек!» – торопливо обещала Эва.

«Умница! – удовлетворённо кивала дона Энграсия. – Ну так вот, Эуа поняла, что надо остановить это безобразие. Выйти, что ли, в самом деле хоть за одного, чтобы остальные угомонились… И она вышла к женихам и велела им прекратить драку: она сейчас решит их проблему. Все замерли как вкопанные и не могли отвести глаз от прекрасной, сияющей, как утреннее солнце, девушки. А она возьми да превратись в лужицу воды! Солнце согрело её, и вода-Эуа вознеслась на небо, к своему брату Ошумарэ. Вот там ей стало хорошо! Ошумарэ любит сестру и ни в чём ей не мешает! Эва делает ткани из радужных нитей и рисует на облаках закат. Посмотри, как красиво у неё выходит! – бабушка махала рукой в окно, где по листьям питангейр стекали розовые и золотые лучи заката, и почему-то вздыхала. И спохватывалась. – Так мы будем пить кофе или нет? Сколько можно болтать о пустяках?!»

Они пили кофе – крепкий, чёрный, сладкий, невероятно вкусный, а для себя бабушка добавляла в угольную жидкость капельку кашасы, – ели тающее во рту печенье, и несколько штук бабушка непременно несла на голубой тарелке Йеманже. Эва смотрела в тёмное, улыбающееся лицо богини и старалась представить себе Эуа – красавицу, которой были неинтересны все мужчины на свете, потому что она любила рисовать. Гипсовая статуэтка Эуа стояла на полке рядом с другими ориша. Все святые дружно жили в доме бабушки, все изображения их стояли на алтаре рядом. И только Нана Буруку не было среди них.

Был лишь один вопрос, на который бабушка не давала ответа любимой внучке: почему мама никогда не приезжает на ферму? Почему так неохотно отпускает к доне Энграсии внучку? Почему брезгливо морщится всякий раз, когда Эва пытается рассказать о своих каникулах у бабушки? Дона Энграсия лишь тяжело вздыхала и обещала:

– Когда-нибудь, малышка, ты всё узнаешь и всё поймёшь. Не спорь с матерью. Мать – она всегда мать… Делай то, что она просит. Скоро ты вырастешь и сможешь заниматься чем угодно – но до этого ещё нужно дожить. Не ссорься с Нана, она… Она может сделать тебя несчастной.

И Эва знала, что так оно и есть.

Она хорошо помнила тот сырой и душный вечер полгода назад, когда дождь то заливал город потоками воды, то переставал, давая воде испаряться и зажигаться то там, то тут над крышами короткими радугами. Эва возвращалась домой из «Ремедиос»: сначала на трамвае, потом пешком. До дома оставалось пройти два квартала, когда из-за угла, чуть не сбив её, вылетел грузовик. Девушка с испуганным воплем прыгнула на тротуар. Грузовик остановился, завизжав тормозами. Он показался Эве военным: выкрашенным в камуфляжные цвета, обшарпанным, с открытым кузовом, с которого свисал грязный брезент. И тёмная мулатка, выскочившая из кабины, тоже была одета в военную форму. Не захлопывая за собой дверцы, она решительно шагнула на тротуар, и изумлённая Эва поняла, что молодая женщина направляется прямо к ней.

– Здравствуй, Эвинья, – поздоровалась она, отбрасывая с хмурого лица заплетённые в косички волосы.

– Здравствуйте, синьора… – растерянно ответила Эва, точно зная, что никогда прежде не видела этой особы.

– Ты меня не знаешь. Я – Йанса, родственница твоей бабушки Энграсии.

– Я очень рада…

– Бабушка послала меня к тебе. Она хочет, чтобы ты приехала как можно скорей. Сегодня же! – сказала незнакомка и, отвернувшись от остолбеневшей Эвы, побежала к грузовику.

– Подождите! Дона Йанса, постойте! – отчаянно закричала ей вслед Эва, бросаясь вдогонку. Но грузовик уже газанул и, подняв веер брызг, исчез за поворотом. И Эва успела только подумать о том, что эта стройная, гибкая женщина и в самом деле похожа на Йанса – ориша битвы и ветров, хозяйку мёртвых. И ещё о том, что заходить домой уже некогда.

Как во сне, Эва добралась до остановки автобуса, который подъехал лишь через два часа и долго трясся с пассажирами вдоль побережья по ухабистому шоссе, перерезанному тенями пальм и мангровых деревьев. Последние километры Эва ехала в автобусе уже в сумерках, одна-одинёшенька. Водитель высадил её у дороги, уходящей в заросли, осведомился, встретит ли её кто-нибудь, не дождался ответа, озабоченно вздохнул, развернул автобус и уехал. Эва неуверенно пошла по пустой дороге. Ей никогда не доводилось так поздно ходить одной по лесу. И, хотя она знала, что здесь редко бывают люди, а хищников нет совсем, сумерки пугали её. Дорогу перечёркивали лунные полосы; изредка из зарослей доносились крики птиц. Эва шла вперёд, слушая звук собственных шагов. Она знала, что заблудиться здесь нельзя, что дорога тут одна и рано или поздно упрёшься в ворота бабушкиной фермы, – но от страха у неё зуб на зуб не попадал. И поэтому, увидев неподвижно стоящую на обочине мужскую фигуру, девушка чуть не завопила от ужаса. Страх стиснул горло. Эва застыла, готовая спрыгнуть с дороги и бежать через заросли прочь.

Незнакомец меж тем не спеша повернулся к ней. В темноте Эва не видела его лица, но голос, позвавший её по имени, был совсем молодым.

«Эвинья? Привет! Не пугайся, я от твоей бабушки! Она меня послала тебя встретить!»

Низкий, мягкий голос незнакомца слегка успокоил Эву. Ей даже показалось, что она слышала его прежде. Они с этим парнем встречались, вероятно, в доме бабушки… Было темно, но Эва сумела разглядеть, что на её неожиданном провожатом – рваные джинсы и растянутая майка, мешком висящая на широких, мускулистых плечах. В полном молчании они шагали по дороге. Незнакомец шёл бесшумной, развалистой походкой, курил сигарету за сигаретой, на Эву не смотрел, – но ей уже не было страшно.

Вскоре вдали показались освещённые окна фермы. К изумлению Эвы, дом был полон народу, и у ворот стояло десятка полтора машин и мотоциклов. Когда она вошла, навстречу ей сразу же бросились женщины:

«Эва! Эвинья! Какое счастье, ты приехала! Ты совсем одна?! Как же ты узнала?»

«Где бабушка, что с ней?» – не отвечая, встревоженно спрашивала она. Её провели в дом. Там, в спальне, освещённой десятком свечей, на своей огромной кровати лежала дона Энграсия. Эва кинулась к ней.

«Бабушка!»

«Малышка Эвинья, любовь моя… – Голос бабушки был едва слышен и дрожал от нежности. – Ты приехала, родная, какое счастье… Не надо плакать, моя девочка. Ничего страшного не случилось: я просто умираю. Не плачь, малышка, я ведь прожила хорошую жизнь! Мне девяносто четыре года, можешь в это поверить? Хватит… ей-богу, хватит. Я так устала! И мне так давно пора… Ты получила телеграмму от Осаина? Как твоя мать отпустила тебя одну так поздно?»

«Я ничего не получала! – сквозь слёзы вскричала Эва, – Мне сказала дона Йанса! Она… – Девушка осеклась, увидев, каким странным блеском сверкнули бабушкины глаза из-под морщинистых век. Стоявшие вокруг женщины ахнули, отшатнулись. Несколько из них подняли руки в ритуальном жесте.

«Йанса пришла к тебе сама? – прошептала бабушка. – Вот это честь для меня на старости лет… Как она была одета, девочка?»

«В… военную форму…» – совсем испугалась Эва.

«Но как же ты добралась совсем одна, малышка? – Бабушкин голос стал едва слышным. Женщины с тревогой склонились над ней, но она слабым, нетерпеливым движением отстранила их и впилась блестящими глазами в лицо внучки. – Господи, как же ты ехала сюда? Одна? Ночью? В темноте?!»

«Меня встречал какой-то парень! Сказал, что от тебя! – Эва умолкла, внезапно осознав, что бабушка не могла послать за ней никого: она ведь даже не знала, что внучка приедет! И Эва смогла только растерянно пробормотать под испуганными взглядами всех присутствующих:

«Он встретил меня… на дороге… И провожал до самых ворот! Он же вошёл сюда вместе со мной! Вы все видели его! Такой… самый обыкновенный парень! Чёрный! Джинсы рваные… и красная майка…»

«Эшу! Эшу…» – нестройно разнеслось по комнате. Эва в ужасе схватила морщинистую, сухую руку бабушки и прижала её к своей груди. Бабушка закрыла глаза, улыбнулась. Пробормотала:

«Благодарю тебя, Эшу, проказник этакий…» – и закрыла глаза. Эва, разрыдавшись, уткнулась головой в её одеяло.

«Не время, малышка… Не время! Мне осталось мало, совсем немного… Я знаю, что твоя мать будет против… Но ты должна быть счастлива! И меня больше ничего не держит. Скоро ты встретишься с другими… Они придут. Они никогда не оставят тебя, что бы там ни говорила Нана! А если тебе придётся плохо – всегда зови Эшу! Ты знаешь как, я учила тебя. Эшу придёт и поможет, хоть он и негодник, каких свет не знает. А пока… пока… ступай.»

В соседней комнате зарокотали барабаны – громко, призывно. Низкий мужской голос затянул: «Одойя, Йеманжа, одойя…» – и чёрные женщины увели Эву туда, где пульсировал ритм и качались в такт с барабанами фигуры. И она пришла в себя лишь утром, оказавшись на широкой кровати бабушки. И, не раздумывая, осталась на бдение у тела, на похороны и поминки.

Ни мать, ни отец не прибыли попрощаться с бабушкой. Эва ничуть этому не удивилась. Гораздо больше её поразило то, что, когда она вернулась домой, пропустив четыре школьных дня, ожидая чудовищного скандала, мать вдруг обняла её прямо на пороге и долго прижимала к себе. Эва застыла – в самом искреннем ужасе. Никогда в жизни доне Нана в голову не приходило приласкать дочь. Даже в Эвином детстве мать не сажала её к себе на колени, не гладила по голове, не обнимала. И сейчас Эва чувствовала себя так, будто на неё накинулся с объятиями совершенно чужой человек.

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7