Репост #0 от 29.06.18
Каждую неделю по воскресеньям БВ разговаривал по скайпу с дочерью, по понедельникам прогуливался до табачного магазина за марками, оттуда – к желтому почтовому ящику за углом и бросал в него новую открытку, которая почти молниеносно улетала на родину. Там же, в магазине табака, впервые купил несколько разных сигар, от самой дешевой до самой дорогой и ароматной, почти почти чёрной, которую решил оставить до особого случая, а какого именно, пока не представлял.
Дело было в том, что здесь особым казалось все. Во-первых, удивительное местечко, в котором много лет назад его дочь приобрела небольшую, из двух спален, квартиру.
Местные испанцы называли этот прибрежный район маленькой Венецией. Невысокие разноцветные здания четырех – девяти этажей, преимущественно красных и охряных оттенков, были построены в две линии вдоль золотистого пляжа. Между зданиями петлял широкий водный канал, имеющий несколько выходов к морю. В любое время суток сюда приходили и скромные шлюпки рыбаков-любителей, и дорогие, сверкающие белизной дутых боков, яхты испанских и итальянских богачей. Хозяева и пассажиры лодок сходили на берег и через калитки, расположенные у самой пристани, сразу же попадали в свои дома.
Во-вторых, Бориса Васильевича увлекла местная кухня. «Душечка, богом тебе клянусь, испанцы не умеют готовить, – рассказывал он дочери, – но в их простой, не испорченной приправами и соусами, пище есть что-то такое неповторимое, что я каждый день по нескольку раз проглатываю язык и с трудом достаю его обратно. Я попробовал решительно все, что они предлагают: от орчаты до валенсианской паэльи с исполинскими белыми, ватными на вкус, бобами и обычными, садовыми, как у нас на даче под Москвой, улитками. Мне казалось, они пялились на мои седые ресницы, когда я поддевал их вилкой и разглядывал, поднося близко к носу. А чуррос? Ты помнишь коричневые пончики из магазинчика на углу Басманной? Чуррос – те же пончики, только в виде палочек. Испанцы макают их в жидкий горький шоколад и едят на десерт. А какой у них кофе, а сыр … Дорогая, я перейду на новый размер одежды, если ты вскорости не заберешь меня обратно в Россию…»
В-третьих, ах, да и в-четвертых тоже, потом еще и еще…
А затем внезапно все переменилось. БВ даже не успел заметить, как и когда это произошло. Поездки в город стали доставлять лишь раздражение, паэлья надоела, а жирный, лоснящийся на солнце в полюбившемся кафе, хамон вдруг напомнил о больной печени.
Жизнь сделалась однообразной и неинтересной, как и то расписание, которого Борис Васильевич старался придерживаться прошедшие июнь и июль. Возможно, причина была именно в этом. БВ не сумел отказаться от многолетней, появившейся после смерти жены, привычки систематизировать и структурировать все вокруг себя.
Он перестал выходить из дома за чашечкой эспрессо после раннего завтрака, предпочитая ему самостоятельно сваренный в «моке», начал сочинять супы, делать макароны по-флотски и даже замахнулся на оливье. Его испанцы называли «русским салатом», но готовили все равно не так, как когда-то – Варенька.
Одно оставалось неизменным: каждый день БВ располагался в глубоком плетеном кресле на балконе, с которого открывался вид на море, пил ледяной виски и курил сигару.
В разговорах с дочерью Борис Васильевич все чаще жаловался на одиночество и бесконечно спрашивал, когда душечка Марьюшка заберет домой старика-отца.
– Папа, ты с кем-нибудь общаешься? – однажды спросила его дочь.
– Мне никто не нужен.
– Тебе будет не так скучно.
– Я не знаю языка.
– Но там же много русских! Сезон в самом разгаре. Займись чем-нибудь, БВ. Увидишь, ты сразу перестанешь хандрить. А нож? Ты давно брал его в руки?
– Марья, я готовлю три, а то и четыре раза в день!
– Не притворяйся, ты все прекрасно понял.
– У меня нет вдохновения.
– Так найди его! Господи, папа, мне ли тебя учить? Посмотри по сторонам. Прямо сейчас. Что ты видишь?
Борис Васильевич обвел взглядом балкон, на котором расположился с ноутбуком и, не найдя ничего примечательного, пожал плечами.
– Говори, – нахмурилась дочь прямо в камеру и грозно посмотрела на отца через монитор. – Опиши мне место, где сейчас сидишь.
БВ невольно рассмеялся: давно ли он сам вот так отчитывал непослушную Машку за лень и праздность?
– Я вижу море. Не целиком, конечно, а его кусок, ограниченный квадратом балкона. Но если встану в полный рост и подойду к перилам, то справа и слева почти что в бесконечность потянется соленая вода. Я вижу и ощущаю голыми пятками нагретый за день каменный пол. Его давно не подметали, а мне самому немного лень, поэтому я чувствую под пальцами песок и дробь ракушек, которые притащил с пляжа на шлепанцах. Передо мной деревянный коричневый стол с водяной пылью. На столе – потный стакан с виски, в нем трещит лед. Пепельница еще. В ней дымит не дорогая сигара. Над головой – маркиза…
– Ничего себе! И как ее зовут? – перебила отца Марья.
– Кого?
– Маркизу, конечно же. Вы уже познакомились?
– Глупая, ты меня сейчас рассмешила. Это же штора такая, неужели не знаешь?
– Откуда?
– Твоя мама одно время увлекалась шитьем. Журналы покупала, все подряд разглядывала. Не помнишь?
На экране ноутбука красивая молодая блондинка помотала головой.
– Помню, как мы с ней кукол одевали. Она шила, я играла.
– Хорошее было время, – улыбнулся дочери БВ.
– Что еще?
– Все, – развел руками Борис Васильевич и подался вместе с креслом в бок, – справа от меня – балкон соседей. Там пусто, хотя, погоди… – он привстал и заглянул за кусок бетонной стены, отделяющей его владения от их.
– Hola! ¿Cómo estás? ¿Qué tal? – раздалось из темноты, и БВ, прячась обратно, зацепился ногой за ножку кресла.
– Папа? С тобой все хорошо? – изображение Марии задвигалось по экрану из стороны в сторону.
– Чшшш, погоди, – перешел на шепот БВ, – это она!
– Маркиза? – захохотала дочь.
– Соседка, которая жарит бекон. Боже мой, а я все думал, кто же это…
– Ты о чем? Какой бекон?
– Она замучила меня. Сил больше нет выносить этот запах! Каждое утро ровно в шесть кто-то начинает жарить бекон. Нет сомнений в том, что это именно она! От нее и сейчас им пахнет. Право слово, душечка, какое может быть вдохновение с такими соседями? Ни одной утонченной натуры. Погоди, я переберусь в дом.
БВ осторожно, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимание соседки, перенес с балкона ноутбук и стакан с почти допитым виски. Сел за обеденный стол перед монитором и через стеклянную дверь-купе увидел, что сигара в пепельнице еще дымит. Подняв перед носом указательный палец и сделав знак дочери, говорящий «минуту!», он снова вышел на балкон.
Соседка справа уже стояла у разделяющей их апартаменты бетонной стены, но головы в сторону БВ не повернула. Она смотрела вдаль, туда, где за светлой песчаной полосой пляжа тихо плескалось море.
Борис Васильевич перевел взгляд с соседки на волны и у самой кромки воды заметил пару. Мужчина и женщина танцевали вальс. На нем, насколько сумел рассмотреть БВ, было надето что-то темное, возможно, майка и шорты, на ней –белоснежное, разрывающее черное пространство небо-море, платье или сарафан.
«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», – незаметно для самого себя, едва шевеля губами, начал отсчитывать БВ. Чернота рассеялась, и след, который в почти недвижимом небе оставляло яркое женское платье, неожиданно вызвал давнее воспоминание.
Продолжение 27 июля 2018 года.
Татьяна Разумова (Беатриса)
Артемисия
Хвала тщеславию, хвала расточительности царя Мавсола! Лабиринты его роскошного дворца почти приглушили уличное веселье. Совсем не слышен пир на ночных площадях. Там поют, танцуют и пьют в честь разгрома родосского флота.
Только снова зашуршали занавеси, растревожив вышитых на них амазонок. В покой к пленному флотоводцу вошел обнаженный мальчик с кувшином на плече. А вслед за ним – хвала Гермесу, донесшему плач моряка до ушей Олимпийцев – неужто, сама Артемисия, вдова карийского царя? Принесла чашу в руке.
«Позволяет?»
– Радуйся, великая защитница Галикарнаса! – неудачливый флотоводец приподнялся на ложе, оправил покрывало на ногах. Скрыл за небрежной учтивостью жадный прищур на чашу. Он, родосец, и в отсутствии душистого венка или свежего гиматия, проведет достойно последний свой пир.
– Радуйся и ты, если и не гостеприимству моего дворца, так хотя бы доброму вину, – ответила Артемисия.
У моряка, – «унесет чашу!» – не хватило дерзости предложить царице присесть на край ложа. А многим ли приходилось, перед тем, как осушить килик, созерцать лик владычицы морской вместо прелестей задорных флейтисток?
Великоватый нос, обветренные губы, рябинки на лбу и щеках.
Хотя, тут и прелести угадываются под тонкой одеждой… Но чаша пока в руках у Артемисии, может и не дать ее.
А пленный моряк уже осмелел:
– Узнаю твой кипарисовый стан, моя царица! Эринии терзали мне душу, когда видел я его в первых рядах воинов, входящих в город. Правду скажу, ненавидел я лицо, скрытое шлемом. Обманом, ложной покорностью заманили нас на площадь Галикарнаса твои подданные. Знали они, не бежала ты, спрятаны в бухте твои корабли, готовы лучники вонзить в нас стрелы, как только выстроимся на площади удобной мишенью. Но сегодня гляжу – краше твой лик, чем лицо у статуи Артемиды – воительницы, что оглядывает волны с носа флагманской триеры.
– Нос моей триеры украшает голова горгоны Медузы.
– Верно, благоуханная роза Карии! – «Чашу-то отдай!» – Никогда не позабыть мне, как краса твоя и мудрость заставляли каменеть моих солдат. Не хуже взгляда горгоны.
– Несложно окаменеть посреди нежданного роя копий и стрел.
– Верно, моя царица! Прежде, чем подниму я чашу, – «Не ладится у нас приятная беседа», – ответь мне, как поступишь ты с другими пленниками? Позволишь ли выкупиться им и вернуться на Родос?
– Выкупом их станет тесание и шлифовка мраморных плит.
«И только мне – чашу»
– На какой срок назначаешь ты их каменотесами? Ради слез наших жен, сестер, матерей, дочерей – скажи – оставишь ли ты пленным надежду: пусть – дряблыми, пусть – иссушающими себя кашлем от мраморной пыли, успеют ли поцеловать землю солнечного Родоса, припадут ли губами к бутонам на розовых кустах?
– Твои солдаты останутся в Галикарнасе до тех пор, пока не иссякнет нужда в мраморных плитах у мастеров, которые возводят усыпальницу моему мужу.
«И только мне – чашу»
– Царица моя, звезда мудрости, взошедшая над древним Галикарнасом! Рассуди сама, несравненная, разве понадобятся тебе все остатки родосского флота для того, чтобы построить склеп?
«Погоди наливать!»
– Плененных моряков из твоей эскадры для работы на стройке – ничтожно мало. Только рассчитываю я, что добродетельные граждане Родоса направят в помощь родичам сотни рабов. Я строю мужу не склеп. Наша с Мавсолом усыпальница превзойдет величием все гробницы карийских, фригийских, лидийских и персидских царей, все монументы, воздвигнутые греками в честь тиранов.
– Руки мои слабеют от почтения к столь достойным речам вдовы. Нестыдно будет мне признаться прадедам, что потерпел я поражение в бою от верной и доблестной женщины.
«Наливай же скорей!»
– Не тревожься за то, чем отчитаешься перед предками. Если следили твои прадеды за нашей битвой, значит и сами разглядели, что сражался ты не с женщиной, а с прахом Мавсола – моего брата и мужа. Два года прошло, как застудился он крепко, и осиротила меня болезнь. Два года назад изодрала я лицо в плаче о нем и остригла волосы – те, что не успела вырвать над его смертным ложем. Два года строю я ему усыпальницу. Тебе противостояла не вдова. Два года я – лишь погребальная урна блистательного Мавсола. Два года, как выпила его пепел, смешав с благовониями и вином. Два года храню его в себе и жду, когда разместится он в последнем, самом прекрасном своем дворце. И тебя, мой враг, я напутствую и благословляю: пусть станет твоя встреча с предками такой же желанной и нежной, как наша первая ночь с Мавсолом в достроенной мной усыпальнице. Выпей чашу в память о нем!
«Нет!»
– Нет! Позволь мне выпить яд за утоление скорбей, за твое утешение, царица!
– Кто сказал, что я хочу тебя отравить? Ты пожелал забыть стыд, умчаться в мир иной от позора проигранной битвы. Я принесла тебе неразбавленное вино. Отдохни сегодня, мой флотоводец, а завтра приходи в каменоломни. Твои сограждане пришлют мне много золота или рабов, чтобы выкупить тебя и казнить самим за проигранный женщине морской бой.
Мальчик-виночерпий принял чашу из рук Артемисии, и она покинула покой пленного родосского флотоводца.
Царица направилась в залу, где ожидали ее карийские моряки.
– Успели ли вы осмотреть до наступления ночи все добытые нами корабли?
– Да, моя печальная царица.
– Нет ли где непоправимого за сутки изъяна? Не обросло ли какое днище ракушками? В порядке ли вёсла? Целы ли паруса? Надежен ли такелаж?
– На кораблях родосцев, моя царица, можно хоть этой ночью выходить в море. Добрая добыча! Днища кораблей совсем недавно были отскоблены в доках от ракушек. Вёсла целы, пара десятков их заменена уже на новые. Паруса родосские не трепала еще ни одна буря, а конопляные канаты на зависть крепки. Даже воды, зерна, сушеного мяса и фиг – почти не тронутый запас. Видно, готовились родосцы брать Галикарнас не приступом, но измором.
– А моряки мои исполняют ли приказ смешивать одну часть вина с четырьмя частями воды?
– Из почтения к твоей скорби не нарушили они пока приказа. Легко их веселье для тел. Готовы хоть сейчас вступить в новый бой.
– Новый бой нам предстоит через пару дней. А с восходом солнца пусть режут моряки оливковые ветви. Пусть плетут их жены победные венки. Пусть выносят из моей сокровищницы да из своих сундуков шелковые ленты и украшают ими снасти родосских кораблей. С отливом я думаю выступать на Родос. Обложим данью нашего обидчика. Мы подойдем к нему на захваченных кораблях, украшенных лентами и оливковыми венками. Родос безоружным распахнет объятия возвратившемуся с войны победителю.
Анастасия Горан
Бухгалтерия или инстинкт самосохранения
Утро в строительной конторе началось как обычно. В кабинет бухгалтерии влетели гендиректор и снабженец с криками друг на друга и вопросами, адресованными главному бухгалтеру об оплате счетов, которые якобы должны были быть оплачены. Громкие возгласы директора сопровождались речитативом снабженца: «Счета стали замененными, поэтому необходима доплата, а доплату можно совершить из счета о доставке, но этого тоже не хватает, поэтому вот еще счет и его срочно! нужно! оплатить!!! , потому что прорабы уже орут! , ждут материал» и так далее, и так далее, и так далее…
Главный бухгалтер, уже относящаяся к таким инцидентам как к обычному явлению, спокойно наблюдала за этим действом, приспустив очки на кончик носа и переводя глаза с одного на другого. Ее ожидание окончания криков, судя по всему, будет долгим – шквал только начинал свои «обороты».
Не будь здесь гендиректора, снабженцу сразу было бы указано, куда ему идти и как подавать счета, в какой форме и по какому ранжиру. Но присутствие гендиректора говорило, что ситуация нетривиальна и, более того, может оказаться интересной. Поэтому Людмила Георгиевна заинтересованно слушала. Гендиректор, с уже красной шеей, не получая ответов от снабженца на свои вопросы, взвыл как раненый бык:
– Вадим Владимирович, я вас еще раз спрашиваю! Почему так произошло?!
– Сергей Николаевич, я же говорю, прораб сказал еще привезти, а они еще тот материал не поставили, я счет новый заказал, в уплату того еще доставка пошла, а первый счет еще не оплатили, а в доплату выставили другой…
– Я хохол! – взревел директор. – Пока ты мне нормально не объяснишь, ничего платить не буду!
– А я еврей! – взвизгнул снабженец.
Гендиректор как будто ждал этой фразы – сразу просиял и радостно перебил снабженца.
– А когда хохол родился, еврей плакал!
Бухгалтерия в лице четырех человек, являясь невольными слушателями этих разборок, уткнувшись в свои мониторы, уже изнемогала от еле скрываемого хохота. Снабженца мало кто любил, уж очень он был въедливым.
В неожиданно наступившей паузе раздался спокойный голос главбуха:
– Сергей Николаевич, мы не оплатили тот первый счет, потому что вы лично зашли в бухгалтерию позавчера и сказали его не оплачивать, потому что непонятен ни объем, ни конечная цена материала.
Гендиректор победно возвышался над маленьким снабженцем. Судя по всему, он этого совсем не помнил, но тут «пазлы» сошлись у него в голове! С возгласом: «И никогда такие счета оплачиваться не будут, Вадим Владимирович», – он ринулся из кабинета, а за ним поскакал снабженец, что-то блея на ходу.
Хлопнула дверь кабинета, закрывшись. Из коридора еще доносились удаляющиеся крики спора, а бухгалтеры начали потихоньку выглядывать из-за своих амбразур-мониторов. Первой голос подала Наталья Викторовна, дама в возрасте, в пышной комплекции и в социальном статусе.
– Этот Черневич достал уже всех! – капризно начала она о снабженце. – Ну сколько можно? Никакие инструкции на него не действуют. Что же это такое?
Она была удовлетворена утренним скандалом. Во-первых, действо; во-вторых, ее ненавистный Черневич потерпел поражение; в-третьих, есть о чем поговорить вообще и есть чем в будущем «зацепить» снабженца, когда тот опять не представит ей очередной документ.
– Да! – отсмеялась Валя. Ее все это занимало как очередной смешной видеоролик из интернета, не более. Ей подавали счета на оплату с подписью, она оплачивала, не подавали – не оплачивала. Ее больше занимали в жизни сын и муж, а не эта «богадельня».
– Вот что с ним делать? – обратилась Наталья Викторовна к Ане, не найдя поддержки.
– Ну, Наталья Викторовна, четкие инструкции нужны для отдела снабжения, точнее их четкое исполнение, – улыбаясь, ответила Аня.
Этот инцидент ее также очень веселил, но, в отличие от Вали, она понимала, что испорченное с утра настроение гендиректора может сказаться на общей работе компании в целом. И начала придумывать, как ей отвлечь директора и решить вопросы необходимые на сегодня. «Эх, блин, Черневич! Вечно влезет не тогда, когда нужно! Балбес!» – с досадою она отметила про себя. Хотя воспоминания о национальной принадлежности обоих ее сильно веселили.
– Валя! – крикнула из своего кабинета главбух. – Все счета теперь, которые приносит Черневич, с подписью Сергея Николаевича мне сначала показывай!
– Хорошо, Людмила Георгиевна, – моментально согласилась Валя, предвкушая очередное «видео».
Черневич был до крайности колоритным персонажем, но каким-то неопределяемым. Росточком был, наверное, сто шестьдесят сантиметров, размер ноги, может быть, тридцать седьмой. Совершенно невозможно было определить, с каким вопросом он мог зайти в бухгалтерию и как отреагирует на ответ. Свой небольшой рост он компенсировал неуемной деятельностью – его было слышно изо всех кабинетов офиса. Он кричал в трубку телефона, договариваясь о поставках, будто и не пользовался связью, будто его контрагент находился во Владивостоке и должен был его слышать «онлайн». За это он и был сослан гендиректором в самый дальний кабинет офиса, но и оттуда, из-за закрытой двери кабинета, были слышны его яростно-энергичные переговоры.
– Пойдемте чаю попьем, девочки, – начала поднимать из-за стола свое пышное тело Наталья Викторовна. – Я сырников принесла.
– Да. Давайте! А то сейчас ко мне Калабкин придет сдаваться в третий раз, – предвидя очередную нервотрепку, поморщилась Валя, в обязанности которой входило проверять материальные отчеты одного из прорабов.
– Пойдем, покурим что ли, – обратилась она к Ане.
– Девчонки, вы воды в чайник наберите, – капризно резюмировала Наталья Викторовна, не увидя отклика на ее сырники.
– Я уже набрала, Наталья Викторовна, утром. Он уже полный стоит, – поднимаясь, сообщила Аня.
– Ну, тогда включите его, – не сдавалась Наталья Викторовна.
Валя с Аней переглянулись. Уходя в курилку, Валя проплыла мимо чайника «забывшись», Аня нажала на кнопку. «Нужно похвалить ее сырники», – подумала она.
– Наталья Викторовна, мы сейчас покурим и прибежим на ваши сырники.
– Хорошо, – та уже начала «собирать к столу», увлеклась и этим, и своими мыслями о фиаско Черневича, что было не в ее духе. Обычно, девчонки огребали у нее по полной за такое невнимание к ее персоне, ведь она была замом главного бухгалтера, да и возраст – Аня была одногодкой ее дочери, а Валя и еще моложе.
Из своего кабинета выглянула главбух.
– Наташенька, ты доделала книгу покупок?
– Да, Людмила Георгиевна. Идите сырники есть, замечательные получились!
– О! Да, сейчас, Наташенька, – Людмила Георгиевна совершенно не любила готовить, поэтому угощения принимала с явной охотой и энтузиазмом. Ее никогда не надо было приглашать дважды.
Вернувшись из курилки, девушки застали идиллическую картину: чаепитие и восхваление сырников было в самом разгаре.
– Девчонки, ну что же вы? – воскликнула Людмила Георгиевна – Наталья Викторовна такие сырники принесла, тают во рту. Буквально!
И схватила очередной.
– Конечно же, тают. Наталья Викторовна вообще очень вкусно готовит, – «запела» Аня, помятуя свои мысли перед курилкой.
Валя только успела допить свой чай, как дверь кабинета открылась и сразу с побитым видом вошел ожидаемый ею Калабкин.
– Здравствуйте!
– Ну что, Калабкин, исправил? – от одного его появления уже завелась Валя.
– Исправил… – прошелестел Калабкин с видом мальчика из картины «Опять двойка». Не смотря на то, что он годился Вале практически в папы, их отношения были из разряда «ученик-учитель», где роль учителя отводилась молодой Вале.
– Ну, давай, – вздохнула она.
Пока Валя листала отчет, Наталья Викторовна спросила прораба:
– Выглядишь ты устало как-то. Как твои дела-то?
– Да ПТО замучило меня уже! То объемы пересчитывают, то в смете ошибки, то Черневич материал не поставил, а ПТО давай его другим заменять. А у меня теперь стоимости для бригады уже другие будут, сами знаете, какой крик стоит, когда выполнение сдаем. У рабочих каждый рубль на счету, а тут такое! Сил уже никаких не хватает! – посетовал Калабкин.
Все расселись по местам и погрузились каждый в свою работу. Играло радио, Валя тихо переговаривалась с прорабом, по кабинету разносился стук клавиш.
Продолжение 27 июля 2018 года.
Александр Сих
Кризис
– Господа! Господа! – Мозг обвёл пристальным недружелюбным взглядом собравшихся. – Ну, хорошо, хорошо, не господа – товарищи! Хотя, честно скажу, некоторые товарищи нам совсем не товарищи. Именно по их вине у нас сложилась критическая ситуация. Реалии таковы, что если мы уже сегодня не изменим создавшееся положение вещей в лучшую сторону, то завтра может быть поздно. Наша страна находится в тяжелейших условиях, разруха царит практически по всей территории. Я должен, нет, – я вынужден прибегнуть к кардинальным мерам. – Он тяжело и грустно вздохнул. – Весь кабинет министров придётся перетряхнуть основательным образом. Я бы сказал – жесточайшим образом! Я, находясь на президентском посту, и занятый исключительно внешними сношениями, и будучи в полной уверенности в компетентности и добросовестности моего правительства, выпустил внутреннюю ситуацию из-под контроля. Результат оказался плачевным. Все министры, во главе с премьером, погрязли в коррупции и пороках. Я не зря обособил последние два слова: коррупция – есть не просто главный порок, она бич всего человечества! А у нас этот бич расцвёл пышным бурьяном, и продолжает цвести и пахнуть. Только запах этот нехороший. Вонючий запах. Вы принюхайтесь, какой здесь стоит смрад! Такой же и снаружи, просто вы не слышите. Вы настолько к нему привыкли, что считаете это нормой. Да за такой запах любой эколог оштрафовал бы нашу страну, как за злостное загрязнение атмосферы. Довели страну до краха, степень которого переоценить трудно. Держава, а вместе с нею и мы, находится на краю полного физического уничтожения.
Президент Мозг с печалью и болью посмотрел на своих подчинённых. Все сидели, понурив головы, упорно глядя перед собой в стол, будто от него ожидали получить ответ. Странная реакция на потенциальную катастрофу. Складывалось впечатление, что их не особенно волновал этот вопрос, а каждый думал о чём-то своём – сокровенном. Президент продолжил:
– Как нам этого избежать – наша первейшая и наиглавнейшая задача. Откладывать или закрывать на неё глаза, значит трусливо уходить от реальности и, априори, обречь себя на бесславную гибель. Сегодня я намерен произвести рокировку министров. Будь у меня выбор, я без зазрения совести многих отправил бы в отставку! А вы прекрасно знаете – что это такое. В лучшем случае, вас употребит в пищу какой-нибудь бродячий пёс, если не побрезгует. Больше вы никому не нужны. Не надейтесь! К сожалению, наша страна слишком бедная, чтобы позволить себе пригласить из-за границы молодого, здорового и энергичного специалиста. Вот и приходится оперировать старыми и проверенными кадрами. Что оживились, иждивенцы? Проверенными в том смысле, что я вас знаю как облупленных, пройдохи! Премьер-министр Печень, доложите обстановку!