Стать последней

– Здесь не написано.

– Я не хочу быть жертвой. У меня есть шанс?

– Есть. Но твой шанс равен жизням огромного количества людей. Среди этих девушек будет твоя лучшая подруга Галя. А ещё Ксения, может быть, Вика…

– Я не хочу никого спасать. Я молодая, красивая, я столько смогу сделать. Это меня надо спасать!

– У тебя есть три дня на размышления. В любой момент тебе достаточно сказать «Да», а я услышу везде.

– Нет.

Самым отвратительным поступком Юля всегда считала самоубийство. Как можно отказаться от жизни вот так по доброй воле, без борьбы? Жизнь – величайшее из благ, даже если ты болен раком, даже если ты брошен всеми, даже если у тебя нет ни компьютера, ни телевизора, ни квартиры… Ведь что-то у тебя всё равно есть и это что-то ценнейшее из всего, что можно пожелать. Вот Ксения и Вика, например, живут во Владивостоке. Вика не супермодель, а Ксения так вообще страшненькая. Но они живут здесь, а не в селе Учёртанарогове и в этом им крупно повезло. Юле же повезло с внешностью. В жизни всегда можно пробиться и получить то, что хочешь. А если не получил, значит, плохо старался. Так всегда думала девушка, и сейчас перспектива отказаться от самого-самого бесценного её приводила в ужас.

«Утро вечера мудренее», – подумала Юля и легла спать.

Ксения ложиться спать не собиралась. Она ходила по комнате и отчаянно жестикулировала:

– Вика, если б ты знала, как я её ненавижу!

– Ксю, забудь.

– Это ты во всём виновата. Если бы не ты, я бы сидела сейчас дома и спокойно смотрела всякую лабуду по телевизору.

– Да ты только из-за неё и пошла.

– Что?

– Чтобы испортить ей вечер. Глупо, Ксюша, столько времени прошло.

– Сколько бы ни прошло. – Она немного успокоилась в жестикуляции и уже менее эмоционально продолжила, – Я никого так не любила. Он был для меня первый во всём: первый поцелуй, первый медляк, первая обида. Да, такая вывернувшая душу на изнанку обида. Если я завтра умру, он останется самым сильным моим чувством. Хотя, я не представляю, что можно чувствовать сильнее, чем тогда.

Ксения легла, но ещё долго ворочалась. Нахлынувшие с новой силой старые воспоминания, надежды и обиды растревожили её, до недавнего времени такое спокойное существование. Ксению когда-то сломала череда неудач в любви, учёбе и на работе и теперь она стала совершенным, ничего не представляющим из себя ничтожеством. Во всяком случае, она сама была в этом уверена. И вспоминать об этих неудачах было больно. И всё-таки она вспоминала.

Она ради него купила пудру и тональный крем, чтобы замазать прыщи, которыми было густо населено её лицо. Лучше Лёхи не существовало никого на свете. Они дружили. Нет, дружат с подружкой, а с Лёхой было всё серьёзнее и интимнее. Он говорил, что не обязательно обладать внешностью девушки с глянцевого журнала, достаточно быть просто нежной и свежей. Лёха однажды нарвал где-то сирени и целый урок ждал её возле школы. Он как-то пригласил её в кафе и заказал так много мороженого, что оно не вместилось в Ксюшу. Остатки пришлось почти насильно запихивать. А ещё один одноклассник назвал её матерным словом и получил от Лёхи порцию пинков.

Потом она на месяц уехала в лагерь «Океан». Нудная была смена, и вожатый попался нервный. Отдохнуть не получилось: наоборот постоянные выяснения отношений на пустом месте вымотали. На последнем огоньке она так и сказала: «А мне не понравилось. Эта самая неудачная смена в моей жизни. Вроде и отряд нормальный и погода хорошая, а как-то скучно. Я рада, что наконец-то уезжаю, меня парень дома ждёт». А парень не ждал. Ксюша с сумками тащилась домой, по дороге она заметила целующуюся пару. Лица знакомые. Она не сразу сообразила, что произошло.

– Лёха, привет.

– Ты вернулась? – мальчик покраснел и стал теребить в руках какую-то бумажку.

– Как бы да.

– А я вот тут… Как съездила?

– Нормально.

– А-а-а.

– Ну, пока.

– Пока.

«А говорил, что внешность не главное. Врал. Я бы на его месте тоже выбрала бы её». Ксении стало больно от этой мысли, но его, человека, который внёс в её жизнь столько света и счастья, винить не получалось. А она то, эта Катька, знала, что он для Ксении и посмела… «Повинен смерти», – как сказал бы Иван Васильевич, который менял профессию, из одноимённого фильма. Она мстила почти случайной сопернице долго и жестоко за растоптанные первые чувства, за разбитые розовые очки, за появившийся комплекс. Ксения не смогла ни с одним из своих будущих, редких по количеству и неважнецких по качеству мужчин построить маломальски приличные отношения. Все её немногочисленные романы начинались в нетрезвом виде в пастели и заканчивались через неделю словами: «Да пошла ты» или «Да пошёл ты».

27 мая (Ксения отметила этот день чёрным в календаре) она поняла, что любви нет, и больше не будет. Сердце потеряло способность пылать, атрофировалось и стало пригодно только для перегона крови по организму. Она сидела за столом в маленькой комнате общежития номер три ДВГУ. На верхней полке двухъярусной кровати лежал Вадик, а из его дранных носков торчали пальцы. На другой кровати разместилась пара любовников: крашенная рыжая Света и сосед Вадика Серёга. Под кроватью Вадика похрапывал Костя, его давно заколебала вся эта кутерьма, но он ничего не мог сделать. Парни для того, чтобы провести девушек в общежитие, подкупили вахту пивом, а Вадик всю ночь бухтел, что у Ксении есть своя квартира, можно было бы застрять у неё, тогда не пришлось бы тратить сто рублей. А она не хотела, чтобы родители и сестра видели её грехопаденье. Да и какой нормальной девушке придёт в голову привести домой это нечёсаное чучело, приехавшее из деревни то ли Екатериновки, то ли Елизаветовки. «Как всё пошло и грязно, – прошептала Ксения и собрала в большой мусорный пакет всё то, что осталось от вчерашнего веселья. – Даже я этого не заслужила. В конце, концов, то, что пришли другие времена и мужиков нормальных не осталось не означает, что можно опускаться до уровня… До вот этого уровня». Она встала и ушла. От Вадика и от мужчины в принципе. 27 мая Ксения стала монахиней. Она посадила то, что осталось от неё, как от женщины, в уютную келью безразличия к мужчинам.

В комнате было душно, Вика не могла уснуть. Сестра сопела, закутавшись не в глубокий здоровый сон, а в тяжёлые давящие мысли. Неприятная атмосфера… Вика ушла в зал. Как долго она там находилась почти в состоянии медитации, сказать сложно, но вывел её из этого состояния звонок:

– Алё.

– Вика, – каким-то странным голосом произнесла Юля.

– Что-то случилось? Ты так поздно звонишь?

– Извини, я звонила Гале, но её нет. А мне надо с кем-то поговорить.

– Очень приятно, – сказала Вика. Она немного ревновала Юлю к Гале, так как познакомилась с ней первой и поэтому считала, что имеет право претендовать на место главной подруги.

– Если бы ты узнала, что скорей всего через три дня умрёшь, что бы ты сделала?

– Я бы накупила самого вкусного мороженного, самого дорогого мартини, закадрила бы самого симпатичного парня, высказала бы преподу по математике всё, что о нём думаю… – Что, кошмар приснился?

– Я серьёзно. Для меня это сейчас очень важно. Что бы ты сделала?

– Я тоже серьёзно. Если суждено умереть завтра, надо насладиться вдоволь последними минутами.

– Разве тебе не было бы жалко молодости, красоты… Я не знаю… Своей самой яркой мечты тебе не было бы жалко?

– У меня сейчас самая яркая мечта – закрыть сессию.

– Да нет, Вика… Ты пытаешься отшутиться. Ты боишься смерти?

– Нет. По-моему, это просто переход из одного состояния в другое. Если мы празднуем рождение, почему бы нам не праздновать смерь?

– Просто переход из одного состояния в другое… – передразнила Юля и положила трубку.

«Странная она сегодня…» – решила Вика.

Начинался последний день жизни Юли. В дверь зазвонили. На пороге стояла Галя с тремя резными тюльпанами. Она попыталась огорошить Юлю известием о надвигающихся прививках от энцефалита. Галя с детства боялась боли. Однажды, когда ей делали манту, она упала в обморок, и ей показалось странным, что подруга не разделяет ее чувств относительно этого известия…

– Что-то случилось? – спросила Галя.

Юля долго молчала, пытаясь перебороть слёзы, но истерика захлестнула её:

– Я не могу тебе сказать. Я не могу… Я не могу не подставить тебя. Галя, ты моя лучшая подруга, но…

– Ты чего? У тебя температура?