Я кажусь снаружи, а живу внутри

– Приглашаем Вас на утренний концерт. Выступает Илья Стриж. В программе Шопен!

Люди постепенно заходили в зал, подошла наша очередь, за порогом я увидела идеально начищенный липовый паркет. Стулья были так же липовыми с подушками из серого бархата. И к моему удивлению в серых вязаных носочках!

Мы прошли и присели в третьем ряду. Стулья были невысокими и глубокими, даже казалось что это не стулья вовсе, а кресла. К окну подошел пианист и задвинул белую тюль, так как солнце уже начинало светить ярче. Казалось, что это самый спокойный человек в зале. Он медленно присел за рояль и начал перелистывать ноты.

На входе послышался какой-то шум.

– Я же вам говорил, в музыкальный зал вход в обуви с каблуками воспрещается.

– Музыкальный зал такое же общественное место как и все остальные! Где вы видели, чтобы в других местах запрещали носить каблуки?

– Да вы что, не цените общественную собственность, вы же испортите паркет! Обувайте тапочки.

Женщина снисходительно посмотрела на буйствующего у ее плеча дедушку и смирившись сняла туфли и обула серые тапочки, стоявшие у входа, на случай появления недоброжелателей паркета.

Наконец-то все уселись, напротив меня во втором ряду сел Михаил Федорович и подставил под стул свои ноги так, что я увидела подошву его ботинок, на которые был наклеен фетр, серый!

Стриж выпрямил спину, собрался, и прозвучали первые звуки в тихом, спокойном зале. Музыка постепенно заполняла зал и уже не слышно было дыхания людей, сидевших по соседству. Из открытых окон доносился легкий, летний ветерок и звуки были настолько воздушными, что казалось их создает вовсе не человек, а приносит тот самый ветерок откуда-то с неба. В окно было видно фонтан, на котором сидела та самая птичка, встретившаяся мне утром. Видимо она хотела быть первой и прилетела так рано, чтобы занять свое лучшее место у прохладного источника. О этой птичке знал весь город. Она прилетала на каждый концерт и молча слушала музыку. После этого на аллее можно было услышать птичье пение, напоминавшее имитацию прослушанной ранее музыки.

После концерта, поблагодарив музыканта за приятно проведенное время, люди постепенно стали расходиться по своим делам. Я провела бабушку домой. Уже был обед, мы поели и бабушка пошла на свою кровать на обеденный отдых, а я тем временем решила прогуляться по городу в котором уже давненько не была.

***

Я вышла в просторный светлый коридор. На балконе кто-то сидел в кресле-качалке читая книгу. Мимо пронеслась Пышка, гоняясь за большим жуком. Она была похожа на мохнатого слоненка, ее топот был единственным шумом в доме в обеденное время. Создавалось впечатление, что ее предками были мамонты. Выйдя на улицу я завернула за угол дома и пройдя под аркой каменного забора я опять оказалась на аллее. На ней до сих пор бегали дети. Они выходили гулять по очереди и постоянно сменяли друг друга. Но вся та какофония, которая проходила между ними, казалось, не утихнет никогда. И все же здесь было очень спокойно. Я шла по аллее, вымощенной тротуарной плиткой, разглядывая стоки по бокам дорожки. Интересно, каким же этот мир кажется из-под этих решеток? Я шла и представляла все окружающее таким, каким бы он был для меня, если бы я была листком липы в этой канавке. Было приятно тепло. Детский гомон остался позади, тихо шумели листья. Казалось, что я бреду, в каком-то приятном сне. С аллеи я вышла на маленькую дорожку, ведущую мимо соседних дворов к библиотеке. Этот райский уголочек показался еще с далека. Это было очень интересное здание. Оно было квадратным по периметру, все стены его были застеклены, потому в библиотеке было очень светло. Двенадцать колонн держали на себе все здание. Я пробиралась в здание постепенно. Сначала я обошла вокруг, затем прошла во двор, который был высажен вишневым садом с аллейками, лавочками и столиками и наконец поднялась в библиотеку на вакуумном лифте.

IV. Тихо, как в библиотеке

Здание библиотеки казалось очень вызывающим. Оно было выстроено по квадрату, с внутренним двором. Второй этаж, он же последний, высочился на арочных колоннах первого. Хотя первый – сложно было назвать этажом, поскольку пользовались им лишь летом и назывался он летним. Здесь стояло достаточно много стульев, столов, кресел, скамеек, были даже диваны. Место было популярным. Люди всех возрастов, умостившись на облюбованных местах, предавались просвещению. Что касается второго этажа – то это собственно и была библиотека. Колонны первого этажа протягивались до крыши второго, сгибались к середине и смыкались с параллельной колонной. Окна выпуклые и также изогнутые к центру крыши были опоясаны красивым кованым каркасом. На каркасах внизу окна висели круглые, слегка удлиненные, с острыми концами и в такой же заостренной оправе, уличные фонари. С внутренней стороны на крыше стояли солнечные батареи. В углах здания размещались вакуумные прозрачные лифты. Поднявшись на второй этаж, я попала в один сплошной, цельный, огромный читальный зал. Возле каждой колонны, с внутренней стороны здания стояли стеллажи с книгами. Вторая – внешняя сторона зала была выделена для столов, столиков, стульев, кресел, диванчиков и прочей библиотечной мебели. Негласно зал был разделен на зоны. В северном крыле по средам и пятницам собирались любители рукоделия, вечер четверга был посвящен любителям истории. Во вторник и субботу с утра южное крыло принимало самых юных читателей, собственно говоря, для того, чтобы показать что же такое книга и естественно научить читать, в восточном крыле часто проводились выставки художников, местных и приезжих, юных и опытных. В общем, всю неделю, все утро, весь день и весь вечер библиотека неустанно просвещала жителей города.

Я же как раз зашла в восточное крыло, где проходила выставка того самого Михаила Федоровича, которым так возмущалась моя бабушка. Что ж, хочу о нем сказать одно. Он очень любит музыку. Как вышло так, что человек, обладающий прекрасным вкусом в музыке, был лишен способностей в ней, я не знаю. Но то, что он мог ее отобразить в полотнах, я с уверенностью утверждаю. В зале не было ни одного полотна без музыканта либо инструмента. Я свято верю, что музыка в эмоциях. И здесь излита их оглушающая часть. Пианист, в порыве поднявший руку и еще удерживающий клавишу другой, был совершенно поглощен инструментом и совершенно отсутствовал в том времени и пространстве, в котором находились его слушатели. Спина с изящною рукой скрипача и десятки лиц покоренных слушателей, в каждом выражалась нота той струны, за которую зацепил музыкант. Беспечный цыган со своей спутницей – гитарой, веселил свой народ, а более себя и вся музыка выплеснулась безудержным танцем красавиц цыганок взмыв в воздух подолы верхних юбок. Задумчивость одинокого саксофониста, спокойно игравшего свою душевную историю закату, слегка прикрыв глаза, он свесил ноги с камня в море, солнце ласково коснулось его саксофона и согрело ему веки. Арфистка, одиноко сидевшая за инструментом у высокого распахнутого окна на заре. Их было множество. В зале было выставлено лишь около пятидесяти полотен. И вот я наткнулась на самого Михаила Федоровича.

– Доброе утро! Как приятно встретить столь юную особу на моей выставке! Как находите мои картины?

– О, они великолепны! Я бы не смогла и подумать, какое множество решений музыки возможно отобразить на полотнах!