Первая любовь

– И как я раньше не догадалась! Больно нервные оба. Дома шаром покати, а девчонка губы красит. Срам какой!

– А теперь она где?

– Кто ж её знает. Педагогическое училище закончила, вроде учителкой рисования устроилась, где-то в райцентре.

– А ты в последний раз когда её видела? – спросил Михаил, глядя как дождь заливает окно.

– Давно. Только тебя в город проводила, а на следующий день она заявилась. Как сердце чуяло у нее. Аборт приехала делать. Небось, от родного папаши дитё – то ли сын, то ли брат. Худая вся, прозрачная, а живот торчит, тьфу.

Михаил, недослушав, ушёл к себе. Он лёг на знакомый диван под лестницей. На стену мать наклеила карту полушарий из старого учебника. Михаил вспомнил, как он сидел здесь, обложенный подушками, и любовался на нее. Она редко улыбалась так безмятежно, озарённая воскресным солнцем сквозь стёкла. – – Сейчас узнаем, где ты будешь жить, – сказал тогда Михаил. – Так, давай сюда палец, закрывай глаза, крутись!

Она спрыгнула с дивана и послушно закрыла глаза, раскручиваясь так, что подол юбки задрался – и остановилась, наугад ткнув пальцем в карту.

– Марианская впадина, – запинаясь, прочел он и добавил упавшим голосом: – Самая глубокая в мире.

– Мне цыганка напророчила, что в восемнадцать лет умру, – и она опустилась на диван.

«Она сделала аборт и исчезла навсегда», – думал он, закрыв глаза. – «А ты бы мог уехать днём позже и увидеть её. Беременную, бледную, будто отравленную. И аборт, который делала местная ведунья, потроша её узловатыми пальцами, ты мог увидеть, и таз с ошмётками слизи, и кровавый след на простынях. Но ты предпочёл уехать. Ты испугался глубин, в которые мог погрузиться вслед за ней и пропасть навсегда. Поток крови, смешанный в запретной реторте, не унять обычным подорожником».