Слёзы чёрной вдовы

– Я знаю, что графа Раскатова убили этой ночью, – нервно ослабив галстук, ответил он, обращаясь именно к Кошкину. – Я виделся сегодня с Надеждой Дмитриевной, сестрой графини.

– Вот как? – не скрыл изумления Девятов. – Вы большие друзья с Надеждой Дмитриевной, стало быть?

– Мы соседи, – Грегор невольно улыбнулся, заговорив о Наденьке, – разумеется, мы дружим.

Кошкин буравил его взглядом и в разговор все еще не вступал.

– В таком случае вы и с Павлом Владимировичем дружили, наверное? – допытывался Девятов.

– Нет. Не слышал, чтобы Павел Владимирович бывал когда-либо в Горках. Хотя в Петербурге мы несколько раз встречались у общих знакомых… но это было много лет назад. Последние годы, насколько я знаю, граф жил затворником в своем поместье под Новгородом.

Девятов оглянулся на Кошкина, будто прося совета, но, так и не получив его, сделал неутешительный вывод:

– Значит, и вчера вы с Раскатовым не виделись?

– Я вовсе не знал о его приезде, – покачал головою Грегор.

– Быть может, вы хотя бы видели или слышали что-то подозрительное этой ночью? Дом Раскатовых не так далеко, вы вполне могли что-то заметить.

– Нет, думаю, ничего, что можно назвать подозрительным, я не слышал.

Грегор, осознавая ответственность, действительно старался припомнить все, что произошло накануне, и, опуская незначительные детали, подробно описал события следователям.

Вчерашним днем его брат пропадал с мольбертом и красками где-то в лесу – как, впрочем, и в большинство других дней. Ольга, жена Николая, тоже отсутствовала, но где именно, он толком не знал: может, ездила в церковь, может, в город. А может, по обыкновению возилась в саду со своими цветами. Ольга была маленькой, тихой и незаметной, как тень, удивительно дело, но Грегор никогда не мог с точностью сказать, где эта женщина в данный момент находится и чем занимается.

Сам Грегор с утра совершил привычную прогулку по окрестностям. Конечно, не обошелся без того, чтобы заглянуть на противоположный берег озера и не побеседовать с Наденькой. Потом помогал Максимке, своему племяннику, в их извечной войне против monsieur Жуппе, его гувернера. Тот опять за что-то наказал Максимку и запретил ему выходить на улицу в такой чудесный летний день. Мерзкий французишка. Чему он может научить парня? Душиться и пудрить физиономию? Мерзость какая… Уж не говоря о том, что иностранцам с подобной фамилией вовсе следует запретить въезд – это же неприлично, он ведь и дамам так представляется!

Удрав ото всех, они с Максимкой катались в лодке, плавали, загорали и играли в леток[5 - Бадминтон]. А потом Грегору доложили, что ему пришло письмо – один его товарищ по университету женился, и Грегору вздумалось сочинить поздравление в виде стишка. Над этим стишком он и сидел, пока не позвали ужинать. А спать в Горках обычно ложились рано, как только пряталось за горизонтом солнце.

Спален в доме имелось только две, так что стелили Грегору в кабинете, совмещенном с библиотекой. Жуппе ночью вроде бы никуда не отлучался… хотя Грегор спал всегда очень крепко и поручиться за это не мог. Нет, конечно, это бред, что Жуппе ночью покинул дом, переплыл озеро и застрелил графа Раскатова… просто единственный, кого Грегор мог представить в роли убийцы, был лишь мерзкий француз.

– Должно быть, я ничем вам не помог, господа, – развел он руками, когда закончил рассказ, – но вчерашний день действительно ничем не отличался от сотни других.

Девятов вновь тайком глянул на начальника. Грегор уж думал, что тот вновь смолчит, но Кошкин неожиданно заговорил, меняя отчего-то тему:

– Григорий Романович, вам не доводилось слышать, что у графини кое-кто гостит?

– Князь Боровской? – тотчас вырвалось у него.

Впрочем, заметив переглядывание сыщиков, он понял, что попал в точку. Леон – глупец! Вляпался-таки в историю! С полминуты еще Грегор осыпал приятеля отборнейшими ругательствами. Впрочем, «приятели» – это о них слишком громко сказано.

– Мы познакомились с молодым князем Боровским года два назад, в Европе, – неохотно заговорил Грегор, поняв, что теперь надо выкладывать и остальное. – Он учился там, а я путешествовал. По его возвращению в Петербург, мы знакомство продолжили, тем более что ужинаем в одном и том же клубе и, разумеется, имеем уйму общих приятелей – так что, можно сказать, дружим…

В Петербурге, зимою, когда Грегор едва-едва познакомился с Наденькой, на одном из приемов он сам представил Леона своим соседкам по даче. Интерес у Леона к сестрам возник сразу: тот стал оказывать им всяческие знаки внимания, а вскоре принялся навещать с завидной частотой. Сперва Грегор решил, что увлекла его друга именно Наденька, девица на выданье, и, признаться, в то время не мог взять в толк, что он нашел в ней. В бальный сезон Надя была зауряднейшей из дебютанток, совершенно неинтересной на фоне сестры. Поэтому, когда стало очевидно, что Леон увлечен именно Светланой – все встало на свои места.

Разумеется, ничего этого вслух Грегор не сказал, признав лишь, что познакомил сестер с князем, который после всю зиму навещал их дом в Петербурге.

Но этот Кошкин… он будто читал его мысли.

– Стало быть, графиня охотно поддерживала эту дружбу? – пытливо спросил он.

– Пожалуй, да, поддерживала, – согласился Грегор. – Боровские – это знатная и почтенная семья, и сам Леон исключительно благородный молодой человек. Так что, почему бы и нет… впрочем, подробности мне не известны.

Относительно благородства Леона он сильно лукавил, потому как о попойках с офицерами, кутежах с актрисами и прочих скандальных выходках, которые всю зиму творил молодой князь, знал, кажется, весь Петербург. Но подробностями его отношений со Светланой Грегор и впрямь никогда не интересовался. Лишь иногда до него доходили слухи – грязные и не красящие ни Светлану, ни Леона.

К концу зимы ухаживания за ней Леона были уже столь явными, что репутация графини – и так, увы, небезупречная – трещала теперь по швам. Потому, должно быть, еще в марте, когда только-только сошли морозы, она с сестрой так поспешно уехала в Горки.

Хотя бы на это у Светланы хватило благоразумия, а вот Леон… ему вовсе неведомо чувство меры. И то, какие разговоры ходят о графине в свете, в связи с его ухаживаниями, его тоже ничуть не волновало. Грегор и раньше допускал, что с Леона станется явиться в Горки. Поэтому, когда дня три назад Николай поделился за ужином, что видел в поселке незнакомую господскую коляску – первый, о ком подумал Грегор, был именно Леон.

– Выходит, о том, что князь Боровской гостит в Горках, вы все же знали, – сделал вывод Кошкин даже после того, как Грегор раз пять акцентировал внимание, что лишь предполагал присутствие в Горках Леона.

– Скорее, догадывался… – поправил он.

– Вы ведь часто бываете у Раскатовых, – не отставал Кошкин, – так неужели все три дня не видели у них князя?

– Нет, – твердо ответил Грегор.

Не объяснять же ему, что в дом и даже за калитку к Раскатовым, он заходил крайне редко, обычно лишь разговаривал с Наденькой на берегу озера.

Но Кошкин ему, кажется, не верил. Хотя вслух неожиданно согласился и даже улыбнулся:

– Хорошо. Последняя просьба, Григорий Романович: мы бы хотели осмотреть причал и вашу лодку. Можем мы это сделать?

– Разумеется… я сам вас провожу.

Грегор пригласил, было, покинуть дом через парадные двери, однако Кошкин, вдруг остановил его:

– Позвольте, но через веранду разве не ближе?

И снова улыбнулся. Кошкин, наверное, считал, что эту улыбку можно назвать дружелюбной.

Через веранду на причал, разумеется, можно было попасть скорее, но для этого следователей пришлось бы провести через коридор, соединяющий лестницу на второй этаж, гостиную и эту самую веранду. Вероятно, этого Кошкин и добивался: хотел осмотреть дом. Отказать Грегор не смог.

Впрочем, он не сделал и двух шагов в коридор, как замешкался. Здесь имелся ряд служебных помещений, и дверь одной из коморок оказалась раскрытой. Тут уж Грегор сам невольно подогрел их интерес: излишне взволнованно он метнулся к той двери и попытался ее запереть.

– Вы позволите? Мы можем осмотреть? – заинтересовался, конечно же, Кошкин.

– Это мастерская… там лишь краски и кисти. Уверяю вас, ничего интересного вы не найдете.

– И все же, вы позволите? – еще настойчивее спросил Кошкин.

И снова Грегор не сумел отказать.

Вообще-то мастерская бывала заперта лишь, когда там работал Николай. Грегор и сам не мог понять, что его взволновало в этот раз, ведь там и впрямь не могло быть ничего интересного. Пропустив вперед сыщиков, он принялся убирать портьеру от огромного во всю стену окна, чтобы осветить крохотное помещение.

Первым, что бросилось здесь ему в глаза – мольберт с растянутой на нем холстиной и подсыхающей уже масляной краской.

– Мой брат художник, – пояснил Грегор, смущенно, – вы и сами знаете, наверное…