Рассказы и сказки о странном и страшном

Конал поморщился. Слишком роскошное и витиеватое плетение словес было ему не по нраву. Правда, к Кухулину он неплохо относился и надеялся, что блажь с юноши сойдет, когда тот обзаведется женой, потомством да парой бычков из питомника в Куалнге. Впрочем, что взять с парня, происхождение которого равнялось по темноте и непрозрачности Великому озеру. Поговаривали, что он де вообще плод кровосмешения Конхобара и сестры его, однако на Конхобара (короля уладов) он был похож мало. Мысли эти проплыли в голове Победоносного, словно лососи, слишком быстро, чтобы схватить их за хвост, что, разумеется, не укрылось от внимания солнца.

– Итак, сбежала прекрасная Дейрдре, столь же мудрая, сколь проклятая, ибо прежде чем изошла она из чрева матери своей, издала она крик. И рожденный крик – обозначен был быть предвестников великих бед.

– Вот, вот, – кивнул Конал, – с сыновьями Уснеха сбежала.

– С миловидным Найси, белоснежнокожим и черноволооким, и братьями его?

– Зачем переспрашивать, сам все знаешь, – проворчал молочный брат Кухулина.

Он шагнул вперед, а так как плащ плотно стреножил его, неминуемо упал и рассек губу о древний камень. Как Конал ругался! Помянул нехорошими словами и камень, и того, кто поставил камень, и предков его до пятнадцатого колена, а камень между тем был священным, и ругать его не стоило. Конал поплелся промыть ссадину к озеру. Плащ злорадно хихикал в складках.

Кухулин же пошел проведать дядюшку Конхобара. Тем временем в городе половина уладов дрыхла на медноногих ложах, ибо всю прошлую ночь праздновали победу над Конахтом (точнее – победу в очередной вылазке, сама война казалась нескончаемой и длилась не одно эпическое поколение), но улады приободрились, и чаша с железными краями не раз передавалась по кругу, а распалившийся Конхобар грозился поймать Медб и протащить ее за косы аж до дома из Красного Тиса. На самом деле победа была более чем случайной, и улады радовались зря, просто воины Медб так усердно отмечали угон откормленных годовалых бычков, кстати, из окрестностей Эмайн Махи, что у них разболелись животы. Сейчас Кухулин вступил в дом дядюшки и прошел по деревянному полу; темные доски легонько скрипели. Уныло сидел на своем ложе под пологом Конхобар и смотрел в одну точку. Вокруг на ложе храпели телохранители короля, так что Конхобару приходилось все время отодвигаться от них, и смотреть в одну точку ему удавалось плохо. Наконец он заметил Кухулина, и между ними произошел следующий разговор:

Кухулин (с сожалением, участием и едва заметной долей злорадства):

– Дейрдре?!

Конхобар:

– Да. Сегодня утром. С Найси. И эту девчонку я вырастил в своем доме (спихивает телохранителя с ложа), открыл ей свое сердце и принял туда молочнокожую.

Кухулин подумал: «Староват ты был для нее, впрочем, в нашу архаическую эпоху значения это не имеет».

Произошедшее с Дейрдре, собственно, Кухулина не интересовало. Дерйрдре он пару раз видел, но считал слишком бледной и тощей и, к тому же, истеричной. Позднее он еще раз услышал о ней, вернувшись от Скатах. О ней и о смерти сынов Уснеха, о предательстве и о том, что спрыгнула Дейрдре с колесницы и разбила голову о камень, не пожелав двух иметь мужей в этой жизни. Но Кухулин еще этого не знал, да и вообще все, что не было с ним лично связано, долго не обдумывал. Сейчас он хотел одного – посвататься к Эмер – и в мыслях иного не держал.

– О прекраснейший из воинов, кристалл битвы, величественный Конхобар, нуждаешься ли ты в моем присутствии, а ежели нет, то смею ли я отлучиться на встречу с нареченной моей Эмер?

Конхобар одобрительно кивнул:

– Доброй дороги. Мчись, и пусть комья глины разлетаются из под копыт коня, и люди говорят: «И птицы не в силах опередить его колесницу».

Только Кухулина и видели.

Конал Победосносный крикнул со двора:

– Посольство прибыло. Песик наш! Завтра на пир просят.

Глава вторая. Конал и кабан

Конал отставал от основного посольства (жена заставила разделать тушу, да еще выделать кожу) и очень боялся, что опоздает на пирушку. Также Конал не без оснований рассчитывал на хорошую драку; думая о ней, он страшно раздувал ноздри.

К замку Мак-Дато вели семь дорог, в медных котлах у обочины варилось мясо. Путники ходили с вилками, и если с первого раза удавалось кусочек мяса зацепить, могли его съесть за здоровье Мак-Дато. Правда, это удавалось не всегда – котлы-то были глубокие, а мясо лишь неплотно покрывало дно, умные люди вообще брали в дорогу вилы. Но Конал спешил мимо котлов – празднование продажи песика Айльбе в замке разгоралось не на шутку.

А дело началось с неделю назад. Жена Мак-Дато не могла уснуть. Мало того, что муж за ужином овсянку, собственноручно ею спаленную, съел и не заметил, ночью в постели на нее не глянул, так еще и ворочался, скрипел и всячески бредил.

– Что такое, – Макдатиха не выдержала. – Скажи, авось полегчает. Может, совет разумный предоставлю.

– Бабы, что ж вы все лезете. Кончился матриархат, ясно! Мне вот завтра войну объявят. Пса у меня хотят купить сразу и славный Конхобар, и Медб, королева Коннахта. Продам одному, другая меня в ячменную муку сотрет.

Пес вылез из-под кровати, прыгнул на чистые простыни и лег в ногах у супругов.

– Избаловала животную, уйди, кобель несчастный.

Айльбе повел ухом и принялся выкусывать чертополох у основания ляжки.

– Так-то пустяк, мой легкий челн, ожерелье на груди моей, скажи обоим, что им продашь, а там – сами разберутся.

– Умница ты, – расчувствовался муж. – Спасительница.

И тут он вспомнил про горелую овсянку.

И вот теперь посреди залы стоял стол, в центре блюдо с кашей, а сверху жареный кабан. Семь лет кабанчика кормили молоком шестидесяти коров, и от такой диеты бедняга разжирел жутко. Под столом валялся песик, а вокруг стояли и мрачно обозревали друг друга улады и жители Коннахта. Хозяин радостно носился вокруг с кружкой эля и всячески приветствовал недружелюбных ирландцев.

Кет, уроженец Коннахта, достал из-за пояса кинжал:

– Все, я пойду кабана делить.

Улады недовольно зароптали.

– Стой, будешь этого кабана через мой труп резать.

Кет обернулся.

– Кто сказал? Не тебе меня остановить, не тебе со мной сразиться. У тебя я угнал два стада овец. Кто сказал? Не тебе схватить меня за руку, ляжка твоя мною прострелена. Кто сказал? Не тебе мне на место указывать, жена твоя со мною любилась.

И долго еще Кет поносил уладов, которым, собственно, возразить нечего было, и намеревался уже вонзить в жирный бок нож, как в залу влетел Конал:

– Я ничего не пропустил?

Глава третья. Кухулин отправляется к Скатах. В этой главе упоминается недуг уладов

Пока Конал и Кет поносили друг дружку, так как Конал по старшинству начал кабанчика делить и молодцам из Коннахта положил лишь две ноги – и обе левые, те оскорбились и сошлись в рукопашной, так вот, в то время Кухулин целовался с Эмер. Они сидели в саду, под яблоней, а на яблоне сидел Форгал Хитрый, папочка Эмер, и наблюдал за влюбленными. В целом он был против свадьбы, иметь внука с семью зрачками ему не улыбалось. Да и дочке он уже хорошего жениха нашел. Шел дождь, как бывает в Ирландии почти постоянно, и Форгал промок и замерз. Молодые люди ели яблоки, Кухулин показывал девушке карточные фокусы, она чесала пышные, рыжие, доходившие до пяток локоны и собирала их с гребня на шиньон.

Форгал наконец устал, поэтому свесился с дерева вниз головой, зацепившись ногами за ветку.

– Мой папа, – представила Эмер.

– Женитесь, – разрешил Форгал, – но сперва сходи-ка ты… к Скатах, воительнице могучей, послужи ей, поучись, побудь в женском обществе, так сказать. Может, и на жизнь супружескую по-иному посмотришь потом. Кухулин кивнул и отправился к Скатах.

Время в мифах – чудная вещь. По спирали крутится, идет незаметно, позавтракал, глядишь – уже время ужинать, прошел сто миль за час – и устать не успел.

И вот не успели бы мы досчитать до семидесяти семи и погладить брюки, как Кухулин уже был у пропасти, за которой жила воительница.

Используя свой фирменный «прыжок лосося» – тройной кульбит с переворотом, он пронесся над ущельем и ударился лбом о ворота черного замка. Замок содрогнулся, и Уатах, дочь Скатах, пролила кофе на новое платье.

– Глянь, кто там, – приказала Скатах.

Уатах, вся из себя противная и некрасивая, выглянула наружу.