Волчье логово

Молодой человек не отказался бы и от ужина, но, видимо, так далеко любезность настоятеля не простиралась.

– Брат Ватье, – бросил святой отец проводнику, – вы закрыли ворота на ночь?

– Нет, – безмятежно отвечал тот.

– Что значит нет?! Почему вы их не закрыли?!

– Вы мне не приказывали.

– Милосердный Господь! – настоятель всплеснул руками. – Да неужели вам на все нужны мои приказания?! Где это видано, оставлять ночью ворота открытыми! Идите и закройте их немедленно.

Брат Ватье повиновался, нисколько не прибавив шагу.

– А где брат Жозеф? – поинтересовался настоятель, оборачиваясь и ища кого-то взглядом. – Я же велел прийти всем… Брат Ульфар, вам известно, где он может быть?

– Когда я покидал церковь, то оставил его там, – произнес высокий монах тихим, ровным и бесцветным голосом. Он говорил с сильным фламандским акцентом.

– Мне проводить вас, отец Франсуа? – вмешался человек с фонарем.

– Нет, благодарю вас, брат Колен, в этом нет необходимости. Дайте мне фонарь. Я сам отведу нашего гостя. Отправляйтесь в свои кельи.

Властным жестом настоятель взял протянутый ему светильник, пламя которого становилось все бледнее и слабее, и пригласил Жиля следовать за ним.

Выходя из залы, молодой человек только успел заметить, как величественная фигура брата Ульфара выплыла в другую дверь. Если бы не тихий шорох сутаны, его можно было бы принять за призрака, ибо шаги его были неслышны и незаметны…

Брат Колен, оставшись без фонаря, продолжал в глубокой задумчивости стоять у двери.

Отец Франсуа шел столь быстрым и решительным шагом, что уставший Жиль едва поспевал за ним. Когда он начинал отставать, маяком ему служил красный маленький огонек, во тьме коридоров похожий на крохотную, догорающую звезду…

Они миновали одну залу и свернули в другую. Во всем большом и холодном здании царили мрак и пустота. Быстрые шаги настоятеля гулко отдавались под старинными сводами, пробуждая странное, как будто разбивающееся на тысячу осколков, смутное эхо, которое постепенно замирало в самых отдаленных и таинственных уголках святой обители…

Наконец отец Франсуа толкнул какую-то тяжелую, резную дверь, и они вошли в пустую монастырскую церковь.

Жиль застыл пораженный. Ему никогда не доводилось бывать в церкви ночью. Хотя на дворе стояла тьма, здесь морозный воздух был наполнен удивительным синевато-лиловым легким светом, который парил вокруг вошедших, подобно инею, падающему с неподвижных ветвей в безветренную зимнюю ночь…

У Жиля невольно появилось искушение поймать этот дивный свет в ладонь. И будь он один, непременно попробовал бы это сделать.

Где-то в глубине церкви голубоватые тусклые искры пробегали по узорчатым, цветным витражам, вызывая в памяти блуждающие болотные огоньки, манящие запоздалого путника…

Откуда-то со стороны двери в залу долетали неистовые порывы ветра. Должно быть, одно из окон было разбито.

Вдалеке переливался золотыми бликами и вспыхивал багряными отсветами великолепный алтарь. Свечи, стоявшие на нем, все до единой, были безжалостно потушены дуновениями злого ветра…

– Брат Жозеф, вы здесь? – крикнул отец Франсуа.

Никакого ответа.

И, тем не менее, церковь не была совершенно безлюдна. Под одним из окон на коленях стояла человеческая фигура, слабо освещенная мерцающим светом единственной, догорающей свечи.

Сначала Жилю показалось, что этот человек молится. Но когда они подошли ближе, он понял, что ошибся. Одной рукой коленопреклоненный монах прикрывал от ветра угасающую свечу, а другой – что-то судорожно и неистово чертил на лежавшем рядом желтом листе бумаги, низко-низко склонив над ним голову… Казалось, он даже не слышал шагов и не видел людей, пришедших нарушить его добровольное одиночество.

Только при этих словах настоятеля, прозвучавших так близко от него, монах поднял голову, и Жиль в ужасе отшатнулся, слабо вскрикнув от удивления и неожиданности. Все происходящее приобрело черты бессмысленного, жестокого, затянувшегося кошмара!

Прыгающий язычок пламени осветил своим неровным светом смуглое лицо язычника, неверного, сарацина!

Это было настолько страшно и невероятно, что Жиль не мог сделать ни единого шага, не мог произнести ни одного слова…

Прямо на него смотрели черные, сверкающие глаза сарацина, полные мрачного и адского, но какого-то вдохновенного и яркого огня. Ноздри острого, хищного носа нервно и взволнованно трепетали от таинственного ветра. Изогнутые, отливающие синевой, брови и настороженно сжатые сухие губы придавали его лицу серьезное и грозное выражение. На высокий лоб, прорезанный тонкой морщинкой, появившейся от частых и невеселых раздумий, в беспорядке падали черные, мокрые от пота, волосы.

Сложно сказать, сколько лет было этому чужестранцу. Возможно, немногим больше тридцати. Но замкнутое, отчужденное, недоброе выражение лица, больше подходящее преследуемому зверю, чем человеку, делало его резкие и острые черты старше и печальнее…

Тяжеловатой фигуре сарацина, скрытой под складками широкой черной сутаны, скорее были присущи сила и крепость, чем гибкость, изящество и стройность.

Его рукава тоже были перепачканы краской, как у брата Ульфара.

Неверный в благочестивом и добром краю, в христианской церкви, да еще и облаченный в монашеское одеяние! Поистине, что могло быть нелепее и невероятнее этого бессмысленного и хаотичного кошмара!

Однако, придя в себя от первого потрясения, Жиль очень скоро пожалел о вырвавшемся у него неосторожном восклицании. Ибо после него лицо сарацина стало еще угрюмее и суровее, если такое вообще было возможно.

– О, я должен был вас предупредить.., – тихо произнес отец Франсуа, глядя на растерянного гостя.

Затем он обратился к неверному:

– Брат Жозеф, это племянник бальи. Мы решили поселить его в вашей келье на то время, пока он будет пребывать в нашей обители.

Но до какой же невообразимой степени возросло удивление горожанина, когда сарацин ответил старому монаху на чистейшем валлонском наречии, ничем не отличавшемся от того, на котором говорил сам настоятель!

– Прекрасно, святой отец! И с чего я удостоился этой великой чести? Неужели люди никогда не оставят меня в покое! О, я желал бы, чтобы они навсегда забыли о моем существовании и оставили меня наедине с моими холодными стеклами…

Его низкий голос звучал резко, насмешливо и неприятно.

После минутной задумчивости брат Жозеф продолжал:

– А почему нельзя было поселить достойного гостя у брата Ульфара или у брата Колена?

– Вы же знаете, – немного смутившись отвечал настоятель, – брат Колен очень занят своими бумагами, хозяйством… А брат Ульфар… он ревностно предается молитвам. Нам всем следовало бы по мере сил подражать его благочестивому примеру…

– Вы правы, – холодно прервал его сарацин. – Должно быть, в нашей святой обители бездельничаю только я один…

Он стремительно и резко поднялся с колен, и, бросив на побледневшего Жиля презрительный взгляд, коротко сказал:

– Идемте.

Через несколько минут племянник бальи уже находился в маленькой, неуютной келье, тускло освещенной голубоватым лунным светом, который тихо струился из крохотного окошка под самым потолком. Низкий стол, стоявший в келье, был завален ворохом бумаги. На листах чернилами были начерчены какие-то причудливые, угловатые рисунки.

Брат Колен принес еще одну жесткую монастырскую постель, на которую Жиль упал, изнемогая от усталости.

И все же, несмотря на это, его сердце продолжало тревожно биться. Так вот какие «чудеса» ожидали его в этом далеком монастыре! Ночь под одной крышей с врагом Господа и христианской веры! Да Жиль лучше бы предпочел встретить здесь целый легион призраков или оборотней! Они-то хотя бы исчезают на рассвете…