Тихонько сидя в уголку, слушали повествование о старинных деяниях и подвигах и его юные дочери…
Только после смерти отца Готье, сеньор де Сюрмон понял, что он непростительно забросил воспитание своих дочерей. Девушки начали обнаруживать такой капризный, дикий и злобный нрав, что мессира Анри это испугало.
Ревностно выполняя долг рыцаря и христианина, он совершенно забыл о долге отца… Как мало знал он о жизни девушек, как далеки они были от него!
Когда в замок, для воспитания девушек, явился брат Жозеф, сеньор де Сюрмон испытал жестокое разочарование. Как и все добрые христиане, он питал устойчивое отвращение и неприязнь к сарацину, даже если тот был крещен и жил в монастыре. Быть может, даже крещение не может изменить этой дурной, строптивой крови… Да к тому же, воспоминания о битвах с язычниками были до сих пор живы в его душе, и он не мог смотреть на сарацина иначе, как на врага.
Кроме того, мессир Анри знал за Жозефом такие жуткие проступки, пятнавшие его прошлое, с которыми благородный сеньор никогда бы не смог примириться…
Но брат Жозеф находился под особым покровительством аббата Франсуа, известного всем своей честностью, благочестием и безупречным образом жизни, а значит приходилось поневоле принять его к себе на службу. Тем более, и дочери после знакомства с новым воспитателем стали куда послушнее и доставляли теперь гораздо меньше хлопот.
И все же, сеньор де Сюрмон не мог избавиться от смутной и глубоко укоренившейся неприязни к сарацину, какими бы хорошими качествами тот не обладал. Он был язычником, неверным, хоть и в монашеской сутане, и это было главное.
Тихо и уныло текли дни мессира Анри де Сюрмона, среди старых вассалов и непослушных слуг, в редких походах, в грустных и долгих молитвах, в отчуждении от его юных, строптивых дочерей. А старый замок продолжал летом зарастать дикими травами, а зимой, под шум злого ветра, покрываться трещинами, медленно, но неумолимо по одной пылинке рассыпаясь в бесполезный и холодный прах…
XIII. Бланш
…и на коротком расстоянии от моих губ до ее щеки увидел десять Альбертин; эта девушка была подобна многоглавой богине, и та, которая открывалась моим глазам после всех, как только я пытался приблизиться к ней, пряталась за другую.
Марсель Пруст «У Германтов»
– Почему ты не можешь быть всегда хорошей девочкой, Кэти?
А она подняла на него глаза, рассмеялась и ответила:
– Почему ты не можешь быть всегда хорошим, папа?
Эмили Бронте «Грозовой Перевал»
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо.
А. С. Пушкин «Евгений Онегин»
Не понимая почему, я часто испытывала смертельную тоску или ни с того ни с сего становилась безудержно веселой. Чуть что, слезы брызнут из глаз или какое-то неизъяснимое томление охватит меня до физической боли, до судорог, которые вдруг начнут сводить все тело.
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
Плачьте над Сатаной.
Виктор Гюго
Брат Жозеф видел в Бланш де Сюрмон призрачное и зыбкое создание. Но что скрывалось под этой жутковато-бледной кожей? Какие мысли вспыхивали в темных, сверкающих глазах? Какое сердце дрожало в этом столь холодном с виду существе?
Все жители замка знали задумчивую, отрешенную, ледяную Бланш, какой она была в течение почти всей своей жизни. Но существовало множество разных Бланш. Они были очень непохожи друг на друга. Сквозь основной, печальный и задумчивый образ, проступала девушка, безудержно и восторженно рассказывающая о том, что ее поразило, и весело скачущая в измятой и порванной одежде. Была еще одна, отчаянно и безутешно рыдавшая над скорбями мира, с распухшими губами, с пылающими неровным, лихорадочным румянцем щеками, измазанными солеными слезами… Существовала также Бланш, впавшая в бешенство, которая в гневе разбрасывала вещи, выкрикивала ужасные слова и причиняла себе боль. Была и та, которая с широко раскрытыми от ужаса глазами пробиралась в кромешной тьме в свою спальню и трепетала от ночных кошмаров.
Все эти Бланш появлялись внезапно, без особой связи с происходящим вокруг. Когда ее спрашивали, почему она плачет или злится, ей нечего было ответить. Ведь она плакала не потому, что на дворе шел дождь, а потому что ей стало невыносимо горько. И сердилась не от того, что порвала платье, а от того, что все внутри у нее кипело, и она задыхалась…
Какой из этих образов, из этих сущностей, был истинным? Все сразу. И ни один из них.
Нагрубившая отцу Бланш была настоящей в эту минуту, но еще существовала другая, которая будет через четверть часа заливаться слезами…
Когда она не была раздражена, то отличалась большим сочувствием к окружающим существам.
Однажды, будучи шестилетней девочкой, она увидела, как крестьянские дети вместе с ее сестрой загнали в сарай черного кота и били его камнями. Испуганное животное, не в силах найти выхода, металось по сараю и громко мяукало, вздрагивая от боли и от страха. Когда Бланш услышала эти крики беззащитного существа, в ее сердце словно вонзился острый кусок стекла. Она бросилась в сарай и стала кричать детям, чтобы они оставили кота в покое.
Но дети отвечали ей:
– Этот противный кот сожрал чудесную, маленькую птичку! Так пусть получает теперь, гадкое, сатанинское отродье!
Бланш поймала обезумевшее животное и закрыла его собой, задыхаясь от слез и крича:
– Что же теперь делать! Бог заповедовал ему есть беззащитных птичек… Но ведь и он живая тварь, как и другие! У него тоже есть сердечко в груди! А вот если бы Господь создал вас неразумными тварями, жрущими других, что тогда?
– Вот злая ведьма! Она защищает гадкого оборотня с окровавленными зубами!
Бланш тоже побили камнями, разбили ей лоб, и по брови покатилась тонкая, алая струйка горячей крови… Перепуганный кот страшно изорвал ей все руки, но девочка так и не выпустила его, продолжая защищать от жестоких ударов.
Когда детям надоела эта бессердечная забава, Бланш поднялась с сена вся в крови и в слезах и, спотыкаясь и рыдая, медленно пошла в замок со спасенным животным.
Она устроила израненного кота в своей комнате и стала выхаживать его с отчаянным и безумным усердием. Девочка отказывалась от пищи, дрожала в лихорадке, но продолжала заботиться о несчастном, пострадавшем существе, совершенно забыв о собственной боли и ранах.
Сердце Бланш сжималось от жестокой боли. Как же несправедливо устроено все на свете! Ей нестерпимо жалко было несчастную, милую птичку. Но вдвое сильнее ее терзала жалость к бедному коту. Разве он виноват, что бог создал его хищным и жаждущим крови?! Ведь и он живое существо, способное чувствовать боль и мучительно страдать от нее!
Усилия девочки вскоре увенчались успехом. Кот окреп и поправился, и она оставила его у себя. Поскольку он был строптивым и черным, Бланш дала ему удивительное имя: царь Марсилий. Она услышала о коварном и непокорном государе мавров, когда капеллан читал отцу любимую им «Песнь о Роланде».
Люди продолжали звать кота нечистью и ругали девочку за то, что она его подобрала. Но никакие угрозы и упреки не могли принудить Бланш расстаться с животным, к которому она сильно и горячо привязалась.
После страшной сцены в сарае царь Марсилий стал дик и осторожен. Он избегал людей и ласкался только к своей спасительнице.
Так он мирно и прожил свой кошачий век, а через несколько лет ослеп и тихо умер от старости. Бланш так горячо любила его и так сильно печалилась о нем, что похоронила царя Марсилия по-христиански, зарыв его во дворе замка, и долго плакала на его маленькой могилке…
Она испытывала сострадание не только к животным. Муки людей также вызывали у девушки живейшее сочувствие.
С горечью взирала она на дрожащих от зимнего ветра нищих и бедных крестьян, и если у нее находились жалкие гроши, то обязательно подавала им, надеясь хоть немного скрасить их горькое, безрадостное существование.
Она не могла смотреть, как наказывали во дворе провинившихся крестьян, и сейчас же убегала, закрыв лицо руками.
Если отец получал в походе рану, то Бланш всегда трепетно и заботливо ухаживала за ним, стараясь по мере сил облегчить его страдания.
Но та же самая Бланш в другое мгновенье могла ударить сестру, поссорившись с ней, могла разорвать принесенные наряды перед мадам Жанной, расшвырять книги отца Готье, наговорить грубостей прямо в лицо сеньору де Сюрмону.
Через четверть часа она горько и жестоко раскаивалась в своем ужасном поведении и так искренне и отчаянно молила о прощении, что, видя ее безумное волнение, отказать ей было просто невозможно. Но девушка не могла стать мягкой и нежной дольше, чем на день-два. Она была всего лишь игрушкой в руках своих бесчисленных и противоречивых сущностей, которые толкали ее от безудержного гнева к всепоглощающей и трогательной нежности…