Рассказы от первого лица
Я бы подарила ей новые туфли, но это будет выглядеть, как еще большее издевательство, даже если я сделаю это искренне. Или я бы могла пойти к ней домой, благо я знаю, где она живет, и попросить прощения. Но что делать в таком случаи с классом? Он ведь ждет! Кровожадный, он ждет публичной расправы надо мной. А если мы обе придем спокойные и миролюбивые, то все поймут, что я просила прощения. А этого я себе позволить не могу.
Нужно искать другой выход. Например, нужно не показывать своего чувства вины и утереть всем нос. Нужно написать блистательное сочинение – без единой ошибки, прекрасное по содержанию. Чтобы Нинель Сергеевне, при всем ее желании, было не к чему прикопаться. И промашки быть не должно – никакого интернета и помощников, все сама, все по высшему классу.
И я пошла домой. До дома минут сорок пешком. А Папа тоже хорош! Как долго, интересно, это у него продолжается? И почему именно эта Маша? Мама, при всех ее недостатках, красивая, ухоженная женщина. Конечно, вся ее жизненная энергия, время и силы уходят на поддержание этой красоты. Конечно, я считаю это гиблым делом, потому что оно безнадежно. С годами ей все сложнее и сложнее оставаться на уровне, она находит новые ухищрения, да и индустрия красоты ей в том благоволит (лишь бы денежки несла). И, конечно, когда-нибудь наступит критический момент, и тогда она будет просто смешна. Но ведь не смотря на все это, приятнее же держать в объятьях ухоженную, красивую, пусть и пустую женщину, чем такую, как эта Маша. Нет, я не понимаю мужчин!
Дома, к моей величайшей радости, никого не было. Я приняла душ, выпила чашку чая с бутербродом и села за сочинение. Для начала нашла в интернете текст повести и распечатала его. Так я смогу черкать в нем без зазрения совести. Нужно ее перечитать. Общий смысл я помнила, но чтобы написать феерическое сочинение, нужно было уловить интонации, настроения, понять характеры, заиметь личное отношение к каждому персонажу, попытаться почувствовать их переживания, в общем, произвести полное погружение в сюжет. Чем я, собственно, и занялась.
Хлопнула входная дверь. Вскоре ко мне зашел папа. Он сел на мою кровать, которая стояла у самого стола. Таким образом, его взору стал доступен мой сосредоточенный профиль. Папа мне мешал.
– Почему ты ушла? – наконец спросил он.
Не отрываясь от чтения, я ответила:
– Познакомились и ладно, а есть котлеты на брудершафт я никому не обещала.
Я обязана его помучить.
Папа взял из стопки тетрадей и учебников мой дневник и начал его листать.
– Пришел сказать, чтобы я ничего не говорила маме? – спросила я, перестав читать, но, так и не повернув на него головы.
Папа кивнул.
– Так будет лучше.
– Кому лучше? – спросила я строго.
– Нам. – сказал он спокойно – Представляешь сколько наслушаемся?
Он прав, конечно. Мама женщина, склонная к драматизму. Наслушаемся мы, а потом бабушка, потом будут слушать ее подруги, коллеги, соседи…
– Хорошо, – сказала я, так и не взглянув на папу.
Но папа не уходил. Продолжал угрюмо листать мой дневник. Я отложила повесть, повернулась к нему лицом и спросила напористо:
– И давно это у вас?
– Лет пять – охотно ответил папа.
Ого! Не ожидала.
– Ты ее любишь?
Я наделась, что такой личный вопрос смутит папу. Но папа спокойно ответил, лишь немного понизив голос:
– Очень.
– Тогда почему ты не уйдешь к ней? – хмурясь, спросила я.
Тут папа закрыл дневник. Выпрямился и посмотрел мне в глаза.
– Мы уйдем отсюда с тобой вместе.
Я, признаться, растерялась.
– Да я никуда не собираюсь…
– Это пока, – уставши, вздохнул папа – но не так много времени пройдет, и ты уйдешь из этого дома, выйдешь замуж или… – он не договорил, я его перебила:
– И тогда ты уйдешь к ней?
Он кивнул.
– Ты меня, получается, ждешь? – возмущено взвизгнула я.
Он снова кивнул.
– Ну, отлично! – искренне всплеснула я руками – Знаешь, я не обижусь, если ты сделаешь это один.
Он грустно улыбнулся мне. Потом потрепал меня по плечу и вышел из комнаты.
Отлично! На мне и так сейчас тяжелый груз ответственности за свою судьбу. Я думаю о будущей профессии, о том, куда пойти учиться, как это все осуществить, а тут еще и это сочинение! А папа обременяет меня ответственностью за свою позднюю любовь и счастье.
Я попыталась заново сосредоточиться на сочинении, но папа не выходил у меня из головы. Зачем ему вообще все это? Любовь? В его-то возрасте?
И так «Первая любовь»… У одних первая, у других последняя. Тьфу! Я дочитала повесть, вздохнула и ненадолго задумалась. Чего же она хочет от нас? Ну, любовь, ну первая, ну несчастная, ну с кем не бывает? Что я должна писать – кто прав, кто виноват? Что обсуждать-то здесь? Я была в полном недоумении. Может поэтому и сама Нинель Сергеевна просто пересказывала повесть?
Конечно, читать повесть сегодня мне было больнее, чем прошлым летом. Потому что прошлым летом я еще не любила. В начале учебного года любовь случилась. Но на данный момент я ее почти пережила. Я направила свою печаль в созидательное русло. Я определилась с целью в жизни, я наметила к ней свой путь, я начала двигаться в этом направлении. Ну и любить, конечно же, впредь себе запретила. В этот раз все вроде обошлось, может даже помогло, подстегнуло. Ведь нет ничего слаще, чем представлять, как твой обидчик, по прошествии какого-то времени, станет свидетелем твоего триумфа.
Владимир, главный герой повести, уже будучи взрослым мужчиной, написал «тетрадь» о своей первой любви. А я о своей, небось, и двух строк не напишу. Все было просто: папин приятель, сослуживец, взрослый тридцатипятилетний мужчина, частенько приходил к нам в дом. Он был хорош собой и мама при нем инстинктивно расцветала. И я туда же. Я начала о нем мечтать, краснела и терялась в его присутствии. Однажды, он пришел к нам с невестой, меня это больно задело, но не убило. Маме тоже, кстати, было неприятно. Убило следующие. Он уезжал в командировку, и не было его около двух месяцев. А по возвращению, он снова заглянул к нам, и опять с невестой. Я знала, что он придет и долго прихорашивалась. А когда вышла к гостям, он сказал во всеуслышание: «Как ты, Катя, подросла, совсем красавица стала!». Я даже не плакала. С неделю я ходила словно каменная – безмолвная, бесчувственная. А через неделю приблизила к себе Митьку и начала рассказывать ему, что в этом маленьком городе нечего делать. Надо метить выше! Митька моих речей не понимал, но был рад моему расположению.
Вот история моей любви. Папа со своею поздней, нелепой любовью. Зачем она вообще нужна? «Любить нельзя» – аккуратно вывела я первые два слова на листке, который должен был послужить черновиком для моего фееричного сочинения. И я поставила точку.
И я решила пойти новым, можно сказать, революционным путем, решила писать полную отсебятину! Все-таки свое будущее я отчасти видела в писательстве, так что докажу и себе и училке на что я способна:
«Тургенев написал о первой любви, и не он один, и не он первый.», я покрутила ручку меж пальцев и продолжила: «А уж не о первой, так вообще, написаны тома – чуть ли не вся мировая литература. А писал ли кто-нибудь, о том, что любить нельзя?». Я улыбнулась и весело хмыкнула:
«Может я стану первой? Если любовь причиняет боль, нужна ли она? Ведь если непременно нужны бессонные ночи, неспокойное сердце, то есть искусство, творчество, наука! Есть масса полезных и увлекательных занятий для тела, души и ума».
И в таком духе исписала я два листа мелким почерком. Через полчаса я поставила последнюю точку после слов «оставим же недалеким, пожилым женщинам вздыхать над романами о любви, а мы, прогрессивное, новое поколение, станем жить и писать о настоящем, разумном, серьезном». Перечитала. Нашла пару ошибок. Переписала в тетрадь для сочинений.
– Катя, кушать! – позвала мама.
Когда я зашла на кухню, папа уже сидел за столом. Я села напротив него, как сидела сегодня утром в другой квартире. Мама поставила перед нами тарелки. Мое лицо медленно расплылось в улыбки:
– И тут котлеты!
Настроение мое было превосходным – сочинение мне удалось, общая с папой тайна становилась интригующе приятна. Я с удовольствием съела ужин и ушла обратно в свою комнату. Эту ночь я спала спокойно.
На следующий день такая же веселая и полная энтузиазма я пришла в школу. Но одноклассники моего веселья не разделили. Девчонки-отличницы молча косились на меня, мальчишки, те, кому оценки были важны, бурчали что-то не лестное в мой адрес, только двоечникам было как всегда все нипочем. А Митька сказал:
– Ну, Катька, из-за тебя всем плохо будет. Она же придираться начнет, никому хорошей оценки не поставит!
– Не волнуйся, друг мой – сказала я весело – придираться она будет только ко мне. И вопрос только в том честна ли она перед собой!
В начале урока Нинель Сергеевна собрала тетради с сочинениями и перешла к новой теме. И волнение одноклассников улеглось до следующего урока литературы, который приходился на среду.
В среду, на уроке, Нинель Сергеевна, молча, протянула стопку тетрадей. Выскочка с первой парты вызвалась разнести их владельцам. Оценка, поставленная за сочинения, легко угадывалась по выражению лиц ребят, и по взглядам, которыми они одаривали меня. Уничтожающими взглядами меня одаривали те, у кого отметки получились плохими, а те, кто остался своими доволен, на меня не смотрели, молча торжествовали. Я с невозмутимым видом ждала своей участи. Но тут за моей спиной раздался Васькин голос:
– Нинель Сергеевна, а остальные?
И я увидела, что в руках выскочки больше не осталось тетрадей. Их не всем вернули.
Нинель Сергеевна, которая тем временем писала на доске дату и тему урока не поворачиваясь, ответила.
– Не успела вчера все проверить, Мария Федоровна допроверяет и занесет.
Меня как громом ударило. Мария Федоровна тоже была учителем русского и литературы и вела у нас лишь несколько раз на замену нашей.
Митька наклонился ко мне через проход между рядами парт:
– Слышь, повезло тебе!
А я сидела не шелохнувшись. Почти не дыша. Я приготовилась к войне, уверенная в своей победе, приготовилась к триумфу. Он бы наступил при любом раскладе: плохая отметка – Нинель Сергеевна злится, отнеслась предвзято, хорошая – Нинель Сергеевна выше своей обиды и по достоинству оценила мое сочинение. А тут она просто позорно ретировалась. Ну и класс был, конечно, разочарован, они, злые на меня, хотели возмездия.
После урока Митька подошел ко мне:
– Угадай что у меня?
– Пять- Пять?
Митька усмехнулся:
– Почти. Три-три.
– И ты доволен?
– Стабильность, блин – и он улыбнулся во весь рот.
Ну, хоть кому-то хорошо, подумала я. Хорошее настроение было потеряно безвозвратно. Оценка меня уже не интересовала. И когда на последнем шестом уроке, Мария Федоровна зашла в наш класс, и с позволения учителя физики раздала оставшиеся тетради, я свою даже не открыв, убрала в сумку.
Дома я швырнула сумку под свой письменный стол и завалилась на кровать. Ворочалась, негодовала и не заметила, как уснула. Разбудил меня стук в дверь. Это папа стучался ко мне.
– Телефон – он стоял на пороге моей комнаты и протягивал мне мобильный. Я, помнится, оставила его на тумбочке в коридоре. Телефон звонил. Я привстала с кровати, взяла у папы телефон. Звонил Митька. Не ответив, я его отключила и убрала телефон под подушку.
– Ты ела? – спросил папа, стоя на прежнем месте.
Я долго смотрела на папу, пытаясь прийти в себя после беспокойного сна.
– Что за глупости? – слабым голосом сказала я ему.
– Ты о чем?
– У нас же никогда не было семьи. Мы живем как в общежитии, только кухня общая. А так каждый сам по себе – мой голос немного окреп, а я сама начинала раздражаться – всем друг на друга наплевать. Ты же взрослый человек! Ты берешь и приносишь жертву, ради чего? Кому нужно чтобы мы жили здесь все вместе? Кого ты боишься обидеть?
Я выдохнула, но сердце бешено колотилось. А папа лишь сказал:
– Я клубнику принес.
И вышел.
Я ринулась к письменному столу, залезла под него, нашла школьную сумку и сидя на полу, вытряхнула ее содержимое себе на колени. Нашла тетрадь с сочинениями и открыла ее. Пропущенная грамматическая ошибка и две запятые, одна запятая лишняя. Четыре-четыре. Холодные, равнодушные цифры. Двойки, пятерки, или даже тройки – говорящие, хорошие, плохие, обидные, воодушевляющие! Хоть что, только не эти глухие четверки. Мне было обидно, больно. Я разрыдалась.
Заплаканная, растрепанная, я вышла из своей спальни. Папа сидел за компьютером, смотрел видео ролики в интернете. Я подошла и присела на край стола. Папа поставил на паузу ролик и вопросительно посмотрел на меня. Я, шмыгнув носом, решительно заговорила:
– Ты не хочешь говорить со мной как со взрослым умным человеком. Не видишь во мне человека способного понять тебя, может даже посоветовать. Не видишь во мне равного собеседника, который способен, возможно, помочь тебе. Мне жаль, но я принимаю это. И хотя мне кажется лишним и глупым твоя надуманная принципиальность, которая вредит лишь тебе самому, я и ее принимаю. Тебе придется ждать еще два года.
– Два?
– Да. Десятый и одиннадцатый класс. Потом я поеду учиться в Петербург.
– Почему в Петербург? – подумав, спросил папа.
– Хочу там жить. А значит нужно там и начинать взрослую жизнь.
– Катя, – папа устало смотрел на меня глазами так похожими на мои – не надо, мне жаль, что ты все знаешь.
Я пошла на кухню и взяла чашку с клубникой. Села на диван неподалеку от папы. Сладкая и спелая, она успокоила меня, обрадовала. Боевой дух понемногу возвращался ко мне. Я оправилась от случившегося. Съев примерно половину от всей клубники, я поставила чашку на папин стол со словами.
– Копи на Питер, папуля – и спокойная, с прямой спиной, ушла обратно в свою комнату.
Но папе оказались не нужны обещанные мной два года. Уже летом он перестал задерживаться на работе, стал проводить выходные дома, безразлично пялясь в монитор компьютера.
Отпускается без рецепта
– Вы знаете, что всего лишь одна пара из ста, которым ставят диагноз бесплодие, в действительности не может иметь детей? А все потому, что бесплодие это не окончательный вердикт – это констатация состояния на настоящий момент. И в этом контексте, конечно, обязательно не терять веры, надеяться, и наряду с этим необходимо следовать рекомендациям врача. Но, сожалению, зачастую их рекомендации сводятся к принятию огромного количества лекарств, и назначают их обычно, прежде, чем установят точный диагноз, а не размытое – бесплодие. То есть вы пьете горстями таблетки, делаете дорогостоящие инъекции, одновременно сдаете множество анализов на всевозможные инфекции, состояние гормонов и.т.д. Хотя истинная причина может заключаться в банальной нехватке какого-либо витамина, ну например фолиевой кислоты. Именно поэтому мы рекомендуем начать планирование семьи с принятия наших витаминных комплексов…
– И сколько это будет стоить? – перебила меня женщина напротив.
Я немного сбилась с заученной речи, но быстро нашлась:
– Только сегодня вы можете приобрести у нас полный комплект витаминных коктейлей за полцены.
И я протянула ей тоненький журнал с изображением ярких баночек с коктейлем, зачеркнутой старой ценой и актуальной – сниженной и заманчивой. Ведь клиент должен своими глазами видеть цену, выгоду.
Женщина смотрит на цены, сомневается.
– Обратите внимание – я деликатно перевернула страничку журнала лежавшего перед ней на столе – если вы сегодня приобретете комплекс на месяц, точно такой же комплекс для второго месяца вы сможете приобрести с пятидесятипроцентной скидкой. А на третий месяц – я сделала паузу и женщина подняла на меня глаза – думаю вам коктейль не понадобиться, так как результат не заставит себя ждать.
И я улыбнулась. А она нет, она еще раз серьезно взглянула в журнал и тихо ответила:
– Возьму на месяц.
Я улыбнулась еще лучезарнее.
– Абсолютно правильное решение. Я выпишу вам квиточек, можете оплатить в нашей кассе, по коридору вторая дверь налево. Скажите, пожалуйста, откуда вы узнали о нас?
– Интернет.
– Отлично – я протянула ей квиток. Женщина взяла и заторопилась уйти. Уже у двери я остановила ее словами:
– Придете к нам за витаминным комплексом для беременных!
– Спасибо – еле слышно сказала она и вышла. Очень смутилась.
Оплатит или нет? Бывает и такое – возьмут квиток и сразу на выход.
На сегодня все, моя смена закончена. Я взяла из полки сумку, немного еще посидела, чтобы не столкнуться с клиентом в коридоре и вышла, закрыла кабинет. Ключ хранится у Ани на кассе. Аня тоже уже собиралась домой, я отдала ей ключ. Она спрятала его в верхнюю полочку стола. Полочку закрыла на ключик, а последний положила в свою сумку.
– Подождешь меня? – спросила она.
– Ага.
Я ждала ее в коридоре. Наша компания занимала несколько комнат на пятом этаже нового бизнес-центра. У Ани был нормированный рабочий день и два выходных в неделю. А я, и еще две девушки, работали посменно. По три часа каждая, друг за другом в одном кабинете. Я работала по вечерам. Было еще несколько сотрудников, которых я видела редко, потому что они не сидели в офисе, а ходили по больницам и прочим медицинским учреждениям и дарили приятные подарки врачам, рекомендующим наши чудесные препараты. А наш директор – Афродита Валерьевна, в офисе почти не бывала. Я ее видела всего пару раз на тренингах, на которых она преподавала нам чудеса психологии. Основную же речь мне помогли освоить мои сменщицы.
Мы спустились с Аней на лифте. Аня отдала охраннику ключ от своего кабинета.
– Дождь! – воскликнула я. Он успел начаться, пока мы собирались.
– Подвести? – спросила Аня, она была на машине.
– Не-а.
Аня попрощалась, и держа сумочку над головой начала аккуратно спускаться на высоких каблуках по мокрым ступенькам.
– Женщина оплатила? – крикнула я ей вслед. Аня обернулась. Я повторила вопрос и добавила – сейчас, перед самым выходом, в коричневом платье.
– Да, – поспешно закивала она и продолжила свой непростой путь.
Прекрасно, обрадовать я. В этом месяце должно неплохо получиться. Я, как и остальные девушки, кроме Ани, получала проценты от проданного. Достала из сумочки зонтик и пошла к остановке.
Но дождь разыгрался, и зонтик уже не спасал. Сухой оставалась только голова и плечи. Ноги были насквозь мокрыми. Трамвай стоял на остановке, как будто ждал меня, я заторопилась сесть. Забежала, повозилась с зонтом, он был старый, и одна спица отказывалась подчиняться. С облегчением бухнулась на ближайшее сиденье.
Я с досадой оглядела свои промокшие ботиночки. Они были дешевые, швы проклеенные, поэтому вполне могли разлезться. Туфли, сидевшей рядом женщины, стоили не дороже моих, отметила я, но ей повезло больше, они были сухими, как и ее коричневое платье. Меня на секунду бросило в жар, но я быстро взяла себя в руки, отвернулась к окну. Невозмутимо наблюдала ручейки, стекавшие по стеклу.
В конце концов, я не ворую, в карман к ним не лезу. Они приходят сами. Они слышат то, что хотят слышать. На вид женщине было около сорока, обручального кольца нет, обратила внимания еще в кабинете, одета просто, наши цены для нее пугающе велики. Но она заплатила. А значит ближайший месяц, а может два, она будет жить надеждой. Я подарила ей надежду. Ну ладно, продала ей надежду. И получу с этой надежды свой процент.
Пришла домой, а тут как всегда – орет новорожденная Полина, ее мамашка носится с ней по квартире, ее старшая сестра десятилетняя Анжела сидит и плачет в голос на диване, отца семейства нет, он отдыхает от них на работе.
Марина вышла в коридор и, не переставая трясти орущего ребенка, постаралась его перекричать:
– Ты во время! Помоги смесь развести!
Я медленно снимала мокрые насквозь ботинки, куртку.
– У нее сотрясение мозга так будет – кивнула я на Полину.
Думаю, Марина с удовольствием бы кинула мне «Не твое дело!», но у нее не было сил на споры и ей очень нужна была моя помощь.
– Смесь и бутылочка на столе. Чайник я закипятила.
– Мне нужно переодеться.
– Соня!
Я демонстративно медленно прошла в зал, взяла из шкафа свой халат и ушла в ванную комнату. Сняла мокрое платье, колготки. И в халате, замершими ногами пошла на кухню. Марина все это время стояла в коридоре. Взгляд, которым она сопровождала меня, был переполнен отчаяния.
Через полчаса сытая малышка спала в своем манеже, Анжела обиженно пялилась в телевизор, я сидела в наушниках в углу дивана. Марина гремела посудой на кухне, я ждала, когда она приготовит ужин. В нетерпении зашла на кухню, а Марина моет посуду.
– Я думала, ты кушать готовишь.
– Яиц пожарь – кинула она мне через плечо, у раковины.
– Мужа тоже будешь яйцами кормить? – спросила я и открыла холодильник – не густо – заключила я.
Думаю, Марина в очередной раз с удовольствием заткнула бы меня резким словечком, но на мое удивление она снова и снова прощала мне мое отвратительное поведение.
Заметив на плите кастрюлю с кипящей водой, я со спокойной душой ушла на диван. Ужину быть, значит.
Как чудесно, что можно вот так жить в своем телефоне. Для уединения не нужна ни собственная жилплощадь, ни отдельная комната, и даже ни целый диван, а всего лишь его уголочек. Чтобы скрючиться там над своим телефоном.
Пришел Вася. Зашел на кухню поцеловать жену, проходя мимо спросил у Анжелы как дела и, не дождавшись ответа, скрылся в спальне. На меня даже не посмотрел. Не любит меня. Да и не за что, конечно.
Я вот тоже в одночасье поняла, что любить мне больше некого. Лет пять назад я узнала, что моя мама мне вовсе не мама, а мамой оказалась сестра Марина, которая родила меня в пятнадцать и за ненадобностью отдала своей. Сейчас и вспомнить смешно, как тяжело мне далось это знание на тот момент. Хотя, что такого-то? Какая разница, от чьих плотских утех я получилась? Мама-то трудилась, и по сей день трудится для меня. А Марина?
Выплакав и в меру выстрадав новое знание, я все-таки нашла в себе немного злости, чтобы испортить Марине жизнь. Я покинула родную деревню и переехала к Марине в город. Мне постелили на диване в надежде, что я ненадолго. Но я нашла работу, на деньги, что мама дала с собой, купила себе телефон, такой в котором можно жить. Васе мое присутствие было неприятно, Анжела, глядя на родителей, тоже старалась меня не любить, но ее ко мне тянуло.
Однажды Марина радостно сообщила мне, что ждет ребенка. Радостно, потому что считала это достаточно весомым доводом, чтобы указать мне на дверь. Я поздравила, сказала, что могу забрать Анжелку из родительской спальни к себе на диван, когда родится малыш. Марина изменилась в лице, но ничего не сказала.
С кухни доносились невыносимые запахи жаренного. В животе заурчало. Я не выдержала и пошла на запах. На плите стояла сковородка полная макарон с мясом. Я положила в тарелку побольше и направилась обратно в свой уголок.
– Ешь здесь – сказала Марина.
Кушать очень хотелось, и спорить не стала, села за стол. Марина резала хлеб.
– Сходишь завтра к Анжеле в школу?
– У меня работа.
– Можно вечером.
– Пусть Вася идет – парировала я с набитым ртом.
– Соня, пожалуйста…
Заплакала Полина. Выбегая из кухни, Марина попросила еще раз «пожалуйста». Я не ответила, но уже решила, что схожу.
В семь следующего дня было уже темно, но Анжелина учительница ждала меня. Когда я вошла в класс она проверяла тетради за учительским столом. Поздоровались. Она предложила присесть напротив. Протискиваясь между партой и скамьей, я заметила еще одну учительницу, седевшую за самой дальней партой. Я даже вздрогнула – снова это коричневое платье. Глупо, но неловко изогнувшись, я посмотрела на ее туфли, чтобы в конец убедиться, что такие совпадения бывают. И туфли те же. А она даже не подняла головы от своих занятий.
– Вы сестра? – спросила, та, что передо мной.
Я не задумываясь, кивнула.
– Анжела хорошо преуспевает в математике.
Я снова кивнула, как будто знала об этом.
– Я думаю если с ней позаниматься индивидуально, можно подготовить ее к школьной олимпиаде. А там уже возможно и к городской.
И снова кивнула.
– Индивидуальные дополнительные занятия у нас в школе не предусмотрены, но если вы хотите я могла бы с ней позаниматься на добровольной основе. За небольшую плату.
И на это я тоже кивнула.
Она мне озвучила стоимость. И спросила у коллеги:
– Мария Александровна, в пятницу у ваших шесть уроков?
Та взглянула на меня, потом на нее.
– Да.
– Тогда среда и пятница, по часу после уроков.
На том и разошлись.
Значит это коричневое платье – классная у Анжелы, думала я, покидая школу.
У нижней ступеньки школьного крыльца почти носом к носу я столкнулась с Васей. Вася казался ошарашенным. Значит, Марина мне не доверяет, и Васю отправила следом, решила я.
