Рассказы от первого лица
– И нужна ты ей там? – безразлично спросил я.
Ксюши не было с неделю. Я избегал встречи с ее родителями. Когда случалось увидеться, я отворачивался, не здоровался. Я читал ее записи, копался в ее вещах – не знаю, что я искал, но все это позволяло мне не так остро чувствовать ее отсутствие. Потом не выдержал, и поехал к Лене. Та жила на окраине города. У нее был большой дом с высоким забором. Из-за забора на меня лаяла разъяренная собака. И все во мне было за то чтобы убраться отсюда. Одна мысль о том, что в этот самый момент Лена на своей роскошной кухне поит чаем маленькую бедную Ксюшу и слушает рассказы о том, какой я плохой муж, и снова говорит, как тогда: «Что на нем свет клином сошелся что ли?» приводила меня в бешенство. Я уже собирался развернуться и уйти, но еще сильнее забарабанил в ворота.
Вышел Ленин муж.
– Здорово – пожал он мне руку.
– Ксюшу позови – сдавленным голосом проговорил я.
Внутри я весь жался. Он не закрывая двери, скрылся за забором. Через несколько минут вернулся.
– Заходи.
Он уходил привязать собаку.
Я никогда не был в их доме, несмотря на Ксюшины уговоры и приглашения Альберта на «шашлыки».
– Я здесь подожду – сказал я и не сдвинулся с места.
Альберт пожал плечами и снова ушел. Он был старше Лены на десять лет, ему было около тридцати. Низкий и коренастый, он всегда был спокоен и сдержан. Мы виделись с ним редко, только в доме Ксюшиных родителей. Когда он входил в их квартиру, она сразу становилась как будто меньше и беднее. Может, поэтому все, кроме Лены робели перед ним.
Вышла Ксюша. Прикрыла за собой тяжелую дверь, и мы остались стоять на улице. Было уже темно, над нами горел фонарь.
– Пошли домой – сказал я ей.
У меня не было доводов, у меня не было чувства вины, не было больше слов. У меня был только я. И я ее обнял. Ксюша не сопротивлялась. Она уткнулась лицом мне в грудь и жадно вдохнула мой запах. И этого ей было достаточно. Думаю, она очень соскучилась за эту неделю. Мы оба знали, как ей сейчас будет стыдно смотреть в глаза сестре. В миллионный раз стыдно за свою унизительную любовь ко мне. И зная это, с поникшей головой Ксюша пошла за своим узелком.
Когда она вышла, я взял у нее из рук сумку, и мы, молча, пошли домой.
Мы наклеили новые обои в спальне, сделали незначительную перестановку в доме. Мы оба чувствовали за собой неопределенную вину и от того были друг к другу внимательны и милы. Это был наш медовый месяц. Но та мучительная мысль с новой силой беспокоила меня – это в последний раз, Ксюша, я больше не верну тебя.
А потом все вернулась на круги своя, но мы были не против. Так, наверное, можно было бы прожить всю жизнь, но Ксюша начала взрослеть. Когда я это обнаружил, я удивился себе. Разве я не знал, что так будет? А почему тогда не подумал заранее, что с этим делать?
Ксюша стала лучше выглядеть, много читать, у нее появились новые друзья и собственное мнение. Теперь она позволяла себе иногда отвечать колкостями в ответ на мои, и признаться, у нее это неплохо получалось. А что, разве не дерзости я хотел от нее?
Тем не менее, мы прожили еще один год до того, как она снова ушла. Так же тихо, так же без объявления. Но на этот раз я не знал куда. Я выждал несколько дней, прислушивался к себе, может мне лучше одному? Одному было сложно уснуть, еда была не вкусной, студенты раздражали, стены квартиры давили. Все-таки, – не лучше, – решил я, и отправился в квартиру напротив. Я выждал, когда дядя Кирилл выйдет из дома.
– Здравствуйте, мама.
– Миша! – обрадовалась тетя Аня, но тут же потупила взгляд. Знает, что она снова ушла.
– Где Ксюша? – просто спросил я.
– Может у Лены…
– Ее там нет.
Этого я точно не знал, но почему то так решил для себя. Она бы постыдилась еще раз прийти к сестре.
Тетя Аня была растеряна и взволнована. Она завела меня в квартиру, и попросила подождать, сама вышла в соседнюю комнату. Наверное, она звонила Лене. Когда вышла, сказала:
– Лена говорит она у знакомой, своей бывшей учительницы… – она развела руками. Она не знала ничего о Ксюшиных знакомых, и вообще ничего о Ксюше. Думаю, ей было за это стыдно передо мной.
Я кивнул и вышел. Знаю я эту знакомую! Так значит, она продолжала с ней общаться за моей спиной!
До Ксюшиной школы было идти примерно пятнадцать минут. Было пять часов вечера, по моим расчетам – окончание второй смены. Шансов было немного встреть Марию Александровну, но других вариантов у меня не было. Я сел на скамью у входной двери в школу. Ждать пришлось долго. Примерно через час она вышла. Я взглядом проводил ее до школьных ворот. Уже за воротами догнал ее, и встал перед ней, она невольно остановилась.
– Здравствуйте – сказал я, и она в ответ тоже самое.
– Мне нужно увидеться с Ксюшей. Я ее муж.
Мария Александровна пристально смотрела мне в глаза. Я невольно почувствовал себя ее худшим учеником. Узнала или нет? Столько лет прошло.
– Ну, пойдем – наконец, сказала она.
Идти оказалось совсем недалеко. Шли мы молча. Я был зол. Зачем мне она, если мне приходиться идти рядом с этой ненавистной мне женщиной? Небось, Ксюша уже посвятила ее в тонкости нашей супружеской жизни, рассказала какой я плохой муж. Стоит ли она вообще моих унижений? А эта тоже хороша, небось, своих детей нету, вот Ксюшу и пригревает.
Мария Александровна жила в старом двухэтажном доме, на первом этаже. Облупленный, бесцветный, он будто отживал свое, последнее. Вошли в квартиру. Она оставила меня стоять в коридоре, а сама ушла в соседнюю комнату. Ко мне вышла Ксюша. Казалось, она совсем не была удивлена.
– Пойдем домой – снова сказал ей я.
Но мы оба чувствовали, что теперь все было по-другому. И даже эту незамысловатую фразу мне было произнести сложнее. Обнять я ее побоялся, и самое главное, я не был уверен, как в прошлый раз, что она пойдет за мной.
– Пойдем, Ксюш – взмолился я, и почти шепотом добавил – мы же семья.
Все же она пошла за мной. Но на этот раз мы не держались за руки. И та мысль снова мучила меня. И я решил говорить, чтобы не думать ее, да и молчание угнетало. Когда мы вошли на аллею, где было безлюдно, и нас никто не мог слышать, я сказал:
– Ты знала, что я еще на первом курсе понял, что у меня нет таланта, что я пишу, мягко сказать посредственно. И оставшиеся годы учебы я жил с этим. Я очень мучился. Но потом, я нашел себя в преподавании. Я понял и многие, кстати говоря, это признали, что я хороший преподаватель. Я нашел себя в этом.
Мы помолчали.
– Ты этого не знала.
– Нет – тихо ответила она – я этого не знала.
– Я это сказал, чтобы ты хоть что-нибудь узнала обо мне. Ты ничего не знаешь.
– И ты обо мне – еле слышно сказала она.
– Я читал твои записи. Где же ты настоящая?
– Везде – пожала она плечами.
И снова молчание, и снова эта навязчивая мысль! А аллея вот-вот кончится, и мы должны будем перейти через дорогу, пройти пару кварталов по шумной улице, а потом существовать по отдельности в одной квартире с обоюдным чувством вины. Нет, нет, не дадим ей кончиться. Я взял Ксюшу за руку и мы остановились. Дождался, когда она посмотрит мне в глаза. Пропустил человека проходящего мимо – моим словам не нужны свидетели. И моя давящая мысль вырвалась наружу – я сказал тихо и внушительно:
– Ксюша, ты же знаешь, что в следующий раз я за тобой не прейду. Я не смогу.
На удивление Ксюша не опустила грустных глаз.
– Я знаю – так же тихо и ясно сказала она мне.
И не разжимая рук, мы двинулись дальше.
Я не прейду больше за тобой, Ксюша, больше ни разу не верну тебя! – думал я и сильнее сжимал ее хрупкую кисть.
На оценку
– Ну, куда идем? – спросил Митька. Он ждал меня у подъезда. Оглядел меня красивую и опустил глаза. Его смущение меня отталкивает. Как он этого не понимает? Имеет на меня виды, а таких простых вещей не понимает.
– На море! – весело воскликнула я и пошла вперед. Митька за мной.
– Видишь, Митя, как в моей жизни все просто и прекрасно: захотела на море, и даже ты – мой бедный и никчемный друг можешь отвезти меня туда, хоть и на маршрутке.
Думаю, мое деланное веселье немного отвлечет его, и он не станет говорить со мной о вчерашнем. Мой расчет сработал, и Митька возбужденно затараторил о насущном:
– Ну почему на маршрутке? Я могу и на такси! – он машинально начал шарить по карманам.
– Верю, верю, – засмеялась я. Он и правда был смешон, да и мне нужно было поддерживать свое мнимое приподнятое настроение – но лучше на маршрутке. Я сама так хочу.
Молчать было опасно, Митька не очень находчив, и может заговорить на неприятную мне тему.
– На самом деле, Митька, когда не хватает денег на такси – это не страшно. Страшнее когда не хватает свободы. А любая поездка дает ощущение свободы, и на маршрутке в том числе. Давят только стены.
Митька не разделил моего философского настроения, и вяло забубнил:
– Да есть у меня деньги на такси, я же тебе предлагал…
– Дом – это тюрьма. Какой бы он ни был…
Неожиданно Митька включился:
– Даже большой и красивый? – перебил он меня.
– Тем более большой и красивый! Он тебя вообще никуда не отпустит. Свобода – это ветер в волосах, понимаешь?
Да что Митька вообще мог понять?
– Вот ты сейчас часть моей свободы, потому что мы с тобой едем на море. А море оно всегда разное и всегда нас ждет.
Митька молчал. Он чувствовал, что я недостижима, и это его печалило. Теперь он был скучен и задумчив, и вряд ли заговорит о вчерашнем, ну только если, конечно, не сделает этого специально, назло мне.
– Ты на завтра литературу готовила?
И он сделал это! Сейчас бы прогнать его от себя, наговорить гадостей или хотя бы одарить уничтожающим взглядом. Но нужно держать себя в руках, нужно быть умнее, нужно быть выше.
И я безразлично пожала плечами.
– Пока не садилась. Вечером чего-нибудь черкну.
Митька заулыбался во весь рот. И довольно спросил:
– А не боишься, что она теперь тебя засыпет?
– Ее право.
– Ну, ты жестко ее вчера.
– Просто дискуссия.
– А что на экзамене будет…
– А давай на такси, Мить! – повысила я голос – и мороженное на набережной!
– Ага, и шубу норковую – улыбка мигом сошла с его лица.
– Тогда на маршрутке и молча.
Мы дошли до остановки и сели на лавку под козырек.
– Не против? – спросила я, доставая из сумочки телефон с наушниками.
Митька кивнул, и я погрузилась в мир музыки. Подъехала маршрутка, и мы в нее сели. Я не смотрела на Митьку, потому что он скучал и от того выглядел глупо. Главное было не думать о вчерашней неприятности в школе, и, конечно же, о предстоящей мне еще завтра. Сегодняшнюю воскресную вылазку я придумала как раз для этого. Я хотела отвлечься, Митька навязался сам собой, но я как-то не приняла во внимание, что, не смотря на Митькино тихое обожание, он смакует вчерашнюю мою промашку, и так и норовит меня ткнуть в нее носом.
От мыслей, музыки и городских пейзажей за окном отвлек Митька, который сильно толкнул меня в плечо, потом еще раз. Я посмотрела на него и прочитала по губам «Катя, Катя!»
– Что? – я недовольно выдернула наушники.
– Кать, – он наклонился к моему уху и заговорчески прошептал – а купаться-то будем? Наши пацаны уже купались, я даже плавки взял.
В середине мая и, правда, уже купались.
– Нет, купаться мы не будем. Просто прогуляемся по набережной.
Я выключила музыку и убрала телефон вместе с наушниками в сумку. Впереди, спиной к нам сидели две женщины. Одна тучная, лет пятидесяти, в шляпке, она то и дело вытирала платочком вспотевшее лицо. Вторая – помоложе, лет тридцати. И уже специально для них я продолжила погромче:
– Купаться, Митька, это удел посредственного туриста. Плещутся как утки, глотают грязную воду, выйдут, поедят арбуз на бережку. Вот и все удовольствие. А мы с тобой – коренные жители черноморского побережья, будем созерцать, впитывать и отдыхать душой.
Женщины одновременно повернули головы назад. Я отвернулась к окну и позволила им разглядеть себя.
Митька помолчал, потом сказал:
– А мы надолго? Мне к четырем на тренировку.
Я не удостоила его ответа.
Через двадцать минут мы были уже на набережной. Да, море – оно всегда разное! Сегодня, вопреки моему настроению, оно было весело. И чайкам было весело – они вообще у моря на поводу, и небо ясное, ни одного облачка, и солнце и ветер раздувает юбку, волосы…
– Вот она, Митька, – свобода! – я закрыла глаза и вдохнула этот знакомый с детства воздух.
– Жарко – вяло ответил он.
– Тогда пошли за мороженым.
– Только это, – замялся он – не дорогое…
– Расслабься, я плачу.
Мы направились к палаткам с мороженым и прохладительными напитками.
– Тебе папа дал? – завистливо спросил он.
– Ага. А вообще я умею быть экономной. Ты знаешь, что богат не тот, у кого много денег, а тот, кто тратит мало. Так вот, я трачу мало. Так что у меня есть все шансы разбогатеть.
– Так не разбогатеешь!
Мы купили мороженое и двинулись дальше. Зачем на набережной лавки? – всегда удивлялась я. Она ведь создана, чтобы мерить ее неспешными шагами.
– А как разбогатеть, по-твоему? – спросила я – будешь много зарабатывать, будешь много тратить, здесь прямая зависимость, не выберешься из этого порочного круга.
– А что у папы брать и складывать лучше, что ли?
Я оценила Митькино колкое возражение.
– Хотя бы. Или зарабатывать немного, работая в свое удовольствие, и тратить лишь на необходимое, тогда денег будет хватать и на высокие цели.
– На машину так не накопишь!
Мы с Митькой здесь разошлись в главном – в понимании высокой цели. И дальше говорить стало как будто не о чем.
– У женщин все проще вообще, – неожиданно для меня продолжил тему Митя – вышла замуж за богатенького, и голову не ломаешь – зарабатывать или экономить.
– А у вас значит все сложнее?
– Ну да!
– А если за бедного вышла? – усмехнулась я.
– Ну, тебе-то, что переживать – замялся он – ты точно за богатого выйдешь!
В его голосе было все – и сожаление и ненависть и любовь.
– Скажу тебе по секрету – я замуж вообще не собираюсь. Я ничем свою свободу ограничивать не хочу.
Философия вообще не была сильной Митькиной стороной, а вот разговоры о простом, земном, понятном, это, пожалуйста!
– Ну а как же это… ну любовь там, отношения, тоже тебе, не надо что ли?
– Не-а.
А у самой сердце застучало быстро-быстро. Заиграл саксофон. Я нашла глазами источник чудесной музыки. Вокруг музыканта уже собрались люди, те, кто по старше расселись на лавки, молодежь устроилась прям на траве неподалеку. Прохожие улыбались музыке. А внутри меня все плакало. Я остановилась среди слушателей. А Митька, не понимая магии, в продолжение нашего разговора затараторил мне в ухо:
– А как без любви то? Так не бывает! – не унимался он.
Я шикнула на него, чтоб не мешал слушать.
Мое внимание неожиданно привлек другой человек. Я смотрела на него поверх Митькиной головы. Потом взяла дружка за руку и быстро повела в сторону от толпы
– Пойдем!
У бортика набережной к нам спиной стоял высокий мужчина. Мы быстрым шагом подошли к нему. Не знаю, зачем я так торопилась, он никуда уходить не собирался. Он стоял неподвижно и смотрел на море.
– Что вы здесь делаете, молодой человек? – громко спросила я, когда мы подошли поближе.
Мужчина обернулся, и удивление на его лице сменилось радостью.
– Катя! – улыбнулся он.
– Здравствуйте, дядя Вадим – мужчины пожали друг другу руки.
– Ты кого-то ждешь? – спросила я папу.
– Нет. Шел через набережную, да засмотрелся.
– Ты домой?
– Нет, по делам.
– Деловой ты у меня!
И тут, как довольно часто со мной это бывает, я последовала велению сердца.
– Я с тобой! – сказала я папе и повернулась к Митьке – не опоздай на тренировку!
Митя немного опешил. Папа тоже.
– Ну, можно с тобой, пап?
Папа немного замялся, что-то пробурчал, но я уже все решила за всех.
– До завтра Мить, в школе увидимся!
И я взяла папу под руку.
Митя невнятно с нами попрощался и немного постоял, размышляя в какую сторону ему идти. Потом сообразил и ушел.
– Куда идем?
– Домой.
– Как? Ты же по делам собирался. Я не хочу домой, я хочу с тобой по делам!
Папа как-то очень странно посмотрел на меня. Я не знала этого взгляда.
– Ну пап…
– Не канючь!
– Не буду! Но по делам – хочу.
И мы пошли в том направлении, откуда пришли с Митькой. Саксофона уже почти не было слышно. С папой мне разговаривать было особенно не о чем, поэтому я достала из сумочки телефон с наушниками.
– Ты не против?
Он отрицательно покачал головой. И я погрузилась в мир музыки.
Было приятно идти вот так с папой. Он был на голову выше меня, и был еще довольно красивым мужчиной. Вообще папа мне нравится. Он меня любит и он всегда на моей стороне. Я чувствую, как иногда, он хочет говорить со мной, но не знает о чем. Он не пытается принимать участие в моей жизни, и я ему за это благодарна, он это искренне. Много лет он дарил мне по две куклы в год – на день рождения и новый год. Он бы, наверное, продолжал это делать и по сей день, если бы бабуля его вовремя не остановила. Тогда он стал дарить мне деньги. Так я сама купила себе свой первый двухколесный велосипед, потом ролики, потом коньки, недавно телефон.
Папа – хороший, просто он рано сдался. Не то чтобы я считала жизнь вечной борьбой, но она должна быть наполнена целями, желаниями, в конце концов, проблемами и радостями. А папа как будто ничего не хочет, у него нет цели, нет радости и нет проблем. Он живет тихо и однообразно. А с мамой у них так вообще гармония. Они одинаково друг другу не нужны.
Мой дом – это мое подсобное помещение. Моя настоящая жизнь всегда за его пределами. Я много гуляю, одна, реже с друзьями. Кажется, я уже знаю каждый уголок, закуток нашего небольшого портового города. Но он каждый раз ухитряется меня удивить. Я гуляю по скверам и паркам, читаю сидя на траве или на лавках. Я знаю, когда и где по весне цветут заросли душистой, нарядной сирени, потом акации, потом каштаны; знаю, где самая красивая осень. А дом – это стол и кровать.
Мы шли достаточно долго. Свернули с главной улицы в старый жилой массив. Потом все двориками, двориками. Наконец, видимо, пришли. Папа остановился у одного из подъездов облупленного двухэтажного дома.
– Я тебя познакомлю – сказал он.
– С кем?
Он не ответил и зашел в подъезд, я за ним. Папа постучал в дверь на первом этаже. Открыла нам женщина, лет сорока, худенькая, в очках, бесцветная.
– Я только зашла – сказала она, оставила открытой дверь, а сама ушла в другую комнату.
Я зашла за папой, разулась, он провел меня на тесную кухню. Я села за стол, а папа встал у окна и закурил сигарету. Папа, обычно, при мне не курит.
Женщина появилась в дверях кухни, уже одетая в домашние штаны и футболку.
– Не кури в доме – сказала она папе.
Папа выкинул недокуренную сигарету в окно.
– Это Катя – сказал он ей и посмотрел на меня своим отрешенным, уставшим взглядом.
Не давая возможности представить мне хозяйку квартиры, я сказала, обращаясь к ней:
– Вы папина любовница.
– Мария Александровна, если будет удобно – невозмутимо ответила папина любовница.
Она прошла к холодильнику и стала вынимать из него кастрюльки. Папа, с трудом протиснувшись, сел за стол напротив меня.
– Маша работает в школе – негромко сказал мне папа.
– А-а – я безучастно кивнула.
Признаться, папа меня удивил. Мне бы, может, обрадоваться за папу, не такой уж он скучный и неинтересный оказался. Нет, мне не было обидно за маму, я же не маленькая, я все понимаю. Но, почему-то, было неприятно сидеть здесь.
Тем временем, Мария Александровна накрыла на стол, поставила перед нами тарелки с картофельным пюре и котлетами, даже успела нарезать салат. Села сама и принялась за еду. Папа взял вилку, но есть не начинал, взглянул на меня.
– Я выйду – сказала я.
Вышла на улицу и села на лавке у подъезда. Неподалеку сидели дети кружком на корточках и рассматривали большого мертвого жука; чуть дальше, у мусорного бака расположилась компания темных, небритых лиц и с одноразовыми стаканчиками. Дул приятный, теплый ветерок. Уже почти лето. А я сидела и ревела как дитя.
Я решила уйти. Предоставила ветру осушить свои слезы. Шла быстро, не определившись окончательно с направлением. Не из-за этой женщины я плачу, снова говорила я с собой. Просто я плохо спала ночью, а все из-за вчерашнего. Это просто нервы, наконец, решила я.
А дело было так. Вчера на уроке литературы Нинель Сергеевна, опершись рукой об учительский стол, пересказывала повесть Тургенева «Первая Любовь». Я не слушала ее. Я слушала музыку, что лилась мне в уши из наушников и рисовала на последнем листе тетради причудливые узоры. А не слушала, потому что рассказывала она скучно, близко к тексту, без личного мнения, оценок и заключений, это, во-первых, а во-вторых «Первую любовь» я прочла еще на летних каникулах среди прочих произведений Тургенева. И, в-третьих, мне не понравилось, и я решила, что не люблю Тургенева. И когда меня начали пихать со всех сторон одноклассники, и я подняла удивленный взгляд на Нинель Сергеевну, которая в упор глядела на меня, я так и сказала:
– Я не люблю Тургенева.
Класс заржал. Как мне уже после рассказал Митька, спрашивала она о другом. Ее пересказ не слушала не только я, но и весь класс. А громче всех не слушал Васька Парасюков. Его она и спросила первого:
– Тебе Вася, не интересно? Тебе, я смотрю, ни литература в жизни не пригодится, ни русский язык!
На что Васька бодро ответил:
– А зачем мне русский? Английский учить надо. Нас американцы завоюют, а я уже свой!
Класс и на это одобрительно засмеялся. Разъяренная Нинель Сергеевна решила переключить свое внимания с непатриотично настроенного Васи на меня. Может потому что я единственная не смеялась Васиной шутки, потому что не слышала ее. Тогда она меня и спросила:
– И тебе, Алехина, русский язык тоже не нужен?
На что я, на смех и радость класса, невпопад ответила: «Я не люблю Тургенева».
– Я спросила, Алехина, тебе русский язык тоже не нужен? – переспросила Нинель Сергеевна, когда смех стих.
Я убрала наушники в сумку и ответила:
– Нужен. Я им зарабатывать собираюсь.
Класс затих. Им было интересно. Да и нарушать диалога им не хотелось, так как он был альтернативой ее скучному пересказу.
– Каким это образом? – спросила Нинель Сергеевна.
– Я буду международным журналистом.
– Та-ак, – обрадовалась она чудесной возможности унизить меня – то есть деньги ты зарабатывать хочешь, но считаешь, что Тургенев тебе никак в этом не поможет?
Тут в дискуссию вмешался Васька Парасюков:
– Боюсь вас огорчить, Нинель Сергеевна, но Тургенев давно умер.
Класс снова засмеялся, а Нинель Сергеевна стала дышать тяжелее. На Васю она не взглянула, зато с меня глаз не сводила.
– Так Тургенев не нужен тебе, Алехина? – настаивала она, – как и все прочие гении русской литературы? Как и правила русского языка? Да ты в слове по две ошибке делаешь, ни одного сносного сочинения за все эти годы! Двух слов связать не можешь. Ты как на экзамене собираешься сочинение писать? А я постараюсь, чтобы ты его писала по Тургеневу! Посмотрим, какой из тебя журналист выйдет!
И она продолжила уже для всего класса и убрала с меня свой призирающий взгляд.
– У вас вообще на уме кроме денег что-нибудь есть? Вам не нужен русский язык, вы английский учите, не нужна литература, потому что, то чему она учит вам не интересно, у вас только деньги! А, Алехина?
И честное слово, если бы не последнее « А, Алехина?», после которого она снова на меня уставилась, я бы промолчала. Потому что нотация для всего класса, это, по сути, нотация без адреса, слова на ветер, а здесь – все мне.
– И вам, Нинель Сергеевна, по-хорошему бы они не помешали, третий год в одних туфлях ходите.
Я думала, ее глаза вылезут из орбит. Класс не посмел смеяться. Все выглядело зло и неприлично. Воцарилась тишина. Но я выдержала ее уничтожающий взгляд.
– Записываем тему для домашнего сочинения по сегодняшней теме – «Тема любви в повести И.С. Тургенева «Первая любовь». Оценки за него пойдут в журнал – сказала она ледяным тоном и села за учительский стол. А потом в абсолютной тишине продолжила свой пересказ.
Я дошла до сквера, который тянулся на несколько кварталов вдоль дороги. Тенистый, и почти безлюдный, он был засажен каштанами и елями. На лавочку я не села, не могу сидеть. Просто шла по вымощенной брусчаткой дорожке и размышляла.
Что мне эти туфли дались? Они просто случайно соскочили с языка. На уроках Нинель Сергеевны я частенько слушала музыку, и, погрузившись в нее, я находила очень удобным пялиться на ее туфли. На одноклассников смотреть противно, на учительницу скучно и я смотрела на пол, никого не смущая. А там ее туфли – старые, из кожзаменителя, со сбитыми каблуками, обшарпанными носами. И как-то они осели у меня в голове, и так неудачно вырвались наружу.
