Узники Птичьей башни

– Ну наконец-то ты взялась за голову, – сказала Лера. – Я боялась, что ты решила стать вечным студентом, как тот парниша из Нидерландов. Я встретила его летом на пляже в Барселоне. Ему перевалило за тридцатник, а он всё на пары ходит с тетрадкой под мышкой, живёт в общаге, подрабатывает в кофейне. Ни стабильной работы, ни квартиры, ни жены, ни детей, а его всё устраивает. – Она закатила глаза. – Мало того, он набрался наглости подъехать ко мне на своем двухколёсном драндулете. Я думала, ещё пара семестров, и ты превратишься в нечто подобное, начнёшь одеваться в секонд-хендах и рассуждать, как перекочевать со стипендии прямиком на социальное пособие, – Лера пыталась одновременно красить ногти на ноге, разговаривать со мной и смотреть «Комеди-Вуман».

– Я надеюсь, ты шутишь.

– Нет, я действительно начала беспокоиться, что у тебя поехала крыша, когда ты заикнулась о докторской. Теперь я спокойна. Молодец! А я тебе ещё два года назад говорила, что не надо учиться, что работать надо! – Она неудачно взмахнула кисточкой и капнула лаком на пол. – Послушала бы меня, купила бы уже тачку и пару шуб.

– А тебя не пугает, что на верхней ступеньке моей карьерной лестницы может скрываться сияющий унитаз? – Я представила себе, как во время короткого перерыва гордо восседаю на белоснежном троне, в правой руке скипетр-ёршик, в левой – держава-вантуз.23

– Кир, ну что ты несёшь, уже двадцать лет прошло, Япония на месте не стоит – от щупалец глобализации укрыться теперь можно разве что в Северной Корее, да и то вряд ли.

Настороженно к моему триумфу отнёсся бывший начальник, шеф-кор газеты Ямада-сан. Его вернули в головной токийский офис за пару месяцев до того, как я поставила красную печать24 на контракт найма в Птичью башню.

– Кира, я, честно говоря, удивлён. Когда ты увольнялась, ты сказала, что хочешь поехать учиться в магистратуру, защитить диссертацию, и стать первоклассным экспертом-японоведом. Помнишь? Ты еще тогда кинула мне на стол несколько книжек о нравах японцев и пожаловалась, что в стране не осталось ни одного толкового специалиста по Японии. Я думал, ты хотела стать вторым Овчинниковым25. У тебя на стене даже его цитата висела. Как там? Что он говорил?

– «Журналистика – это неустанное стремление тянуть вверх духовную планку читателей, делать их зорче и мудрее, просвещеннее и добрее. А обогатить других может лишь тот, кто многое познал сам, именно поэтому компетентность журналиста – залог его творческой самостоятельности,» – без запинки выдала я по-русски.

– Вот! Я правда не всё понял – слишком быстро ты говоришь, но суть уловил. – Ямада-сан откинулся на спинку кресла и отёр лоб. – Поэтому я тебя и отпустил. Видел, что у тебя есть цель, есть мечта, есть стержень. Ты этим жила. Что случилось, Кира-сан?

«Японистикой своей ты себя не прокормишь», – вспомнились слова Ники. Я пожала плечами. Мне было стыдно признаться.

– Ну ничего. Как вы там говорите, «усё ку руччему дэраитуся», – Ямада-сан отпил кофе, а затем положил обе руки на стол и пододвинулся ко мне, – Кира, не забывай, что тебе в жизни открыты любые дороги. Если будет тяжело, не стесняйся, пиши мне или звони. Знай, что ты всегда можешь ко мне обратиться. Если станет невыносимо, помни, что нет ничего постыдного в том, чтобы уволиться.

– Неужели они и правда такие страшные? Большие корпорации?

– Я просто хочу, чтобы ты понимала, что работа в японской компании за границей и работа в японской компании в Японии – это, как вы в России говорите, – он кашлянул, – «цубеточики и ягодуки». Совершенно разный уровень стресса. Но ты не бойся. Просто постарайся продержаться там пару лет.

– Почему пару лет?

– Два года – это как срок службы в российской армии до реформы. Первый год – сплошная дедовщина, а потом становится чуть легче. За два года ты поймёшь, как там всё устроено, освоишься, а твой следующий работодатель получит сигнал, что ты твёрдый боевой солдат, крепкий орешек, кто выдержал весь срок, не сбежав. А вообще я очень надеюсь, что когда-нибудь мы снова станем коллегами, я буду звонить тебе и консультироваться по российской внутренней политике, а ты мне – по японской. Знаешь, Кира, если бы у меня была возможность поработать в российской компании, я бы ни секунды не думал, особенно если бы мне выпал шанс попасть в структуру коррумпированную, под бочок к боссу, живущему на откатах и кумовстве. Это такой опыт, Кира, это настоящее расследование! Вытерпи два года, просто представь, что ты шпион, и не принимай всё происходящее близко к сердцу. За это время ты многое узнаешь, ты увидишь ту Японию, которую не видел даже Овчинников-сан.

Я и правда увидела много. Так много, что никак не могла это осмыслить и принять. Уже через пару месяцев после того, как меня приняли на Птицефабрику, кратковременая радость от получения долгожданного оффера сменилась паникой. Я сомневалась до последнего, и только когда срок подачи документов в докторантуру прошёл, я смирилась с мыслью, что следующие как минимум два года буду винтиком в большой корпоративной машине.

После пары недель заточения в Птичьей башне я начала жалеть о содеянном. Мне хотелось собрать вещи и сбежать, но слово, данное Мише и самой себе, заставляло меня скрепя сердце, стиснув зубы, каждое утро садиться в жёлтый поезд и ехать на работу, которую я возненавидела раньше, чем успела облететь сакура.26

Птичья башня стала моим личным Вавилоном, прорезающей облака твердыней, замашкой на большее, чем следовало. Я перешла границы здравого смысла, я потеряла контроль над своей жизнью.

В первую офисную зиму мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. На десятом месяце каторги я лежала у Платона в гостиной на тканном ковре, скрестив руки на груди и устремив отсутствующий взгляд в потолок. В тот вечер мне даже пить не хотелось.

– Может, хватит? – спросил Платон. Он сел на пол рядом, сжимая в руке бокал, почти до краёв наполненный «Чёрным Никкой». Возле меня стояла бутылка «Ямазаки» – хозяин излишне гостеприимный, Платон давился дешёвым вискарем, а мне предлагал дорогой. – Кира, пора завязывать. Пора это прекращать. Ты должна уволиться. – Он сделал большой глоток и не поморщился – видимо, уже дошёл до нужного градуса. – Это не будет означать поражения, Кира. Глупо играть с психами. Даже если ты дойдёшь до конца, победа твоя на деле окажется липовой. Победа не в том, чтобы не сдаться, Кира, и дослужиться до зарплаты в три раза больше, чем у курицы, сидящей рядом, а в том, чтобы не играть с птицеводами по правилам, которые они установили. Ты не обязана с ними играть по их дурацким правилам. Ты в любой момент можешь выйти из игры, и это не будет означать их победы над тобой – напротив, это будет твоя победа над системой. Кира, выходи из игры. Не играй с этими сектантами, прошу тебя.

– Я потерялась, – это всё, что я могла ему сказать. Это всё, что я могла сказать себе. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь нашёл меня и вывел из темнющего лабиринта салариманской жизни, но я знала, что никто не придёт, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. Я занималась тем, что ждала корабль на аэродроме, зная, что он не причалит, что на аэродроме нет выходов ни к рекам, ни к морю, что там нет ни одного водоёма, где спасательное судно могло бы бросить якорь. У меня не было сил попытаться найти новую работу, у меня не было сил собрать вещи и вернуться домой, у меня не было сил даже привстать на локте, развернуться на бок, плеснуть в бокал с толстым дном вискаря и напиться в дрова. Я просто тянула время, приближая конец. Я ждала дня, когда какой-нибудь несчастный случай поставит жирную точку в веренице этих бездарно проведённых секунд, минут, часов и дней.

– Ты когда-нибудь думал о метеорите? – спросила я Платона, всё ещё глядя в потолок.

– В каком плане?

– Ну что он свалится на Токио и прикончит нас всех к чертям, как тысячи лет назад убил динозавров. Прикинь, ты тащишься на работу в битком набитой электричке. Костюм липнет к телу, на лбу испарина, японец слева умудряется в давке ковырять в носу, а тот, что справа, тянет руку под юбку старшеклассницы. Ты держишься за поручень и мечтаешь о пятничном вечере. И тут внезапно хмурое небо озаряет вспышка. Искры летят в разные стороны – бум, пшик – точь-в-точь как июльские фейерверки на реке Сумида, с той лишь разницей, что девушки вокруг не в кимоно, а в чёрном. Золотой змей с длинным полыхающим хвостом летит прямо в сторону Синдзюку, ты видишь, как он уходит в крутое пике и врезается в здание-яйцо, ну в Кокон, как вы все его называете. Голубое стеклянное яйцо раскалывается на две части, и из него начинает медленно вытекать поток огненной лавы – это гнев заточённых в синдзюкских небоскрёбах рабов рвётся наружу. Огромная волна растекается по городу, как большой блин по сковородке, а у тебя места в первом ряду, и ты во все глаза следишь за этим нереальным зрелищем. Поезд мчится навстречу потоку лавы, пока волна не сшибает его с рельсов и не превращает пассажиров в полыхающий сгусток тел, надежд и страхов. А за секунду до столкновения, в адской жаре, когда твоему мозгу приходится изрядно напрягаться, чтобы рождать хоть какие-то нейронные цепочки, ты ловишь себя на мысли, что метеорит – это мессия, ниспосланный свыше, чтобы спасти тебя, и ты застываешь в лаве на веки вечные с довольной улыбкой на лице, такой, какая была у тебя лишь пару раз в глубоком детстве: когда твоя любимая команда по футболу выиграла национальный чемпионат, или когда отец в первый раз в жизни позволил тебе сесть за руль его «Тойоты».

– У него был «Ниссан», и я больше загонялся по бейсболу.

– Неважно, ты меня понял.

– Кира, ты ждешь метеорит?

– А ты нет? – Я всё же перевернулась на бок и внимательно посмотрела ему в глаза. Они были красные, точь-в-точь как поток лавы, что рисовало моё больное воображение практически каждое январское утро. Платон страдал от бессонницы уже второй месяц. Усилием воли он слез с антидепрессантов, прописанных психотерапевтом, и теперь не мог спать. Спустя полгода после устройства на новую работу у Платона началась мания преследования, ему казалось, что все в офисе постоянно его обсуждают. Не удивлюсь, если это были не глюки, а правда, но как бы то ни было, таблетки рождали море побочных эффектов – так много, что о полноценной жизни не могло быть и речи. В один прекрасный день Платон выкинул в урну банку с пилюлялми, твёрдо решив бороться с недугом своими силами. Он лишь изредка призывал на помощь богатырскую силу Чёрного Никки, то ли пирата, то ли купца, изображённого на бутылке самого дешёвого японского виски.

Примечания