Дух времени

Фимочка совсем переконфузилась и пригорюнилась даже.

Анна Порфирьевна на другой день передала ключи Катерине Федоровне, и та назначила дежурства… Но уже через две недели выяснилась такая непрактичность Лизы и Фимочки, такое их «разгильдяйство», что обе они упросили «Катю» взять на себя всю обузу.

– А мы тебе помогать будем, – говорила Фимочка – Ты прикажи, мы выполним. А где ж нам управиться с целым домом? На это талант нужен… Не так просто…

– То-то и оно-то! Возьму на себя все, только уж не мешаться! Чур!.. И не хвататься за чайник! А то одна схватит, чай сольет, другая тоже… Глядь, новый надо заваривать…

– Ладно, ладно! – ластясь к ней, ворковала Фимочка. – Мы за тобой, как за каменной стеной, будем!

– И уж вы меня извините!.. Три раза буду вам чай давать, больше ни-ни!

– Вот так зелье!.. Когда я жить без чаю не могу! Особенно на даче…

– То-то и разнесло тебя… Молодая женщина, а шесть пудов, гляди, весишь? Сердце себе испортила… Умрешь до сорока лет.

Фимочка испуганно закрестилась.

Незаметно Катерина Федоровна изменила и весь строй их жизни.

– Очень нелепо у вас едят, маменька, уж вы меня извините, – заговорила она через неделю после того, как получила ключи.

– Три поколения так жили на моей памяти, Катенька…

– Не обижайтесь, голубушка! Да ведь жизнь-то вперед идет? Наука тоже? Надо и с ними считаться… Вредно так много и нелепо есть, маменька! Ну, к чему у вас, например, два раза в день горячее едят да мясное? И я понимаю: очень хорошо было обедать в старину в двенадцать, когда весь дом вставал в шесть, и все неукоснительно дома ели. А ведь летом наши мужья раньше семи домой не возвращаются. И обедать надо в эти часы… Без них наедаться нам, женам, даже неудобно как-то.

– А как же до тех-то пор! – Фимочка даже побледнела.

– Завтракайте в двенадцать, в два пейте чай, в семь обедайте, потом в десять опять чай с легкой закуской, и в одиннадцать все должны быть в постели. А то ты (она обернулась к Фимочке) – ложишься в два, встаешь в двенадцать, за обедом ничего не ешь. А через час тебе есть хочется, давай тебе самовар!.. Этакая безалаберщина татарская!.. Лиза, та податливее. Я её приучила рано вставать. И что это за жизнь?.. Летом утренние часы самые дорогие. А вы… дрыхнете…

– Верно, – вздохнула свекровь. – Все верно, Катенька… Совсем эта молодежь жить не умеет…

– Ха!.. Ха!.. А в жару за грибами и ягодами идет, когда все давно босяки обобрали… Нет, ты встань в семь, тогда тебе день-то каким красивым покажется! Спроси Лизу вот, как мы с ней по грибы ходим на заре, босиком, платочками повязамшись…

– Идиллия! – Фимочка презрительно оттопырила нижнюю губу. – Смотрите, как бы вместе с грибами босяки вас-то не обобрали!

И месяца не прошло, однако, как все в доме стали жить «по новому раписанию», язвила Федосеюшка. Ей с вечера молодая хозяйка отпускала чай, кофе, сахар, хлеб и бутерброды для мужчин с телятиной, холодным мясом или ветчиной.

– Нельзя, нельзя, – строго сказала она им на их недоуменные протесты. – Целый день работаете, надо силы подкреплять…

– Да мы чайком, Катерина Федоровна, балуемся… с баранками…

– Что вы мне этим чайком всюду в глаза тычете? Подумаешь, польза какая! Только жиреете вы с чаю. Сердцу вредно, а желудок пустой. Вот ешьте бутерброды, коли не соглашаетесь тратиться на горячие завтраки!

В сущности, «мужики» были очень тронуты этой, заботой.

– От вас вот не дождались пальца даже пососать, не токмо что ветчины али что там, – с сердцем сказал Капитон Фимочке. Та расхохоталась, а за завтраком в лицах и с огромным комизмом изобразила эту сценку.

Анна Порфирьевна вставала в шесть. Оба «братца» – тоже. После чаю они ехали в Москву, по конке. Сама Катерина Федоровна, как ни хотелось ей спать от беременности, все же подымалась в восемь, чтобы напоить кофеем мужа, который ехал с своим неизменным Сергеем к десяти часам в банк. В девять в большую столовую, внизу, подавали самовар, и Катерина Федоровна шла будить весь дом. Беспощадно срывала она одеяло с нежившейся Фимочки, прыскала на неё с хохотом свежей водой, тащила у неё из-под головы подушку.

Фимочка ругалась целую неделю, но на другую к девяти уже вскакивала сама и запиралась на задвижку.

– Встаешь? – за дверью спрашивала Катерина Федоровна.

– Сплю! – сердито кричала Фимочка.

– То-то… Самовар на столе. Остынет, второго не будет. Пей холодный… И кофе сейчас подают…

– Тиранка…Инспектриса! – ворчала Фимочка, покорно натягивая чулки. Она любила утром кофе с жирными сливками, с сдобными домашними булочками, и лишиться этого ей было бы тяжело.

Катерина Федоровна за месяц изучила вкусы всей семьи, и всем старалась доставить удовольствие. Но за это требовала порядка и дисциплины. На третью неделю Фимочка вставала сама. «В пансион благородных девиц поступила…» – язвила она.

Лиза очень ценила утренние часы, когда они с Катей шли в лес и вели задушевные, поэтичные беседы. О чем? О прошлом Кати, об её лишениях, об её робких, придушенных мечтах… Потом о встрече с Тобольцевым, об её будущем ребенке, которого обе они любили уже всем сердцем. Никогда только не касалась их беседа одного – страсти Тобольцева к его жене… Но каждый день Лиза говорила себе: «Нынче спрошу… нынче…» И сердце её замирало.

– Фимочка! Утренний кофе пей в дезабилье, – говорила Катерина Федоровна. – Мы тут все в капотах, мужчин нет. Навести красу да кудельки завить потом успеешь. А меня отпусти… Мне только до двенадцати погулять можно, пока мясник с зеленщиком не приехали…

Она и мясо, и зелень выбирала сама, учась у опытной кухарки. Это избавляло её от необходимости вести запутанные счета и книги. Она все брала за наличные и на этом выгадывала очень много, что с удовольствием констатировал Капитон, подводя итоги месячного бюджета. Оба братца, видя практичность и «систему» сестрицы, прониклись к ней ещё большим уважением, а Николай прямо-таки её бояться начал.

– Вот это хозяйка, – не раз говорил Капитон матери. – Уж за что такую жену Бог Андрею послал, не знаю! Но с такой даже он не пропадет.

В двенадцать ровно на даче подавали завтрак, без горячего, но легкий и питательный, с массой зелени и овощей, что полезно было Анне Порфирьевне. Когда к ней приехал её домашний доктор, Катерина Федоровна, хорошо зная значение гигиенического стола, подробно расспросила его, как кормить его пациентку, и потом от системы она уже не отступала.

– Клад эта невестка у меня! – растроганно сказала Анна Порфирьевна доктору и вытерла влажные глаза. – От скольких хлопот и волнений меня избавила! Дома не узнаю за один месяц… Это Господь мне её послал!

– Одно слово – министр! – смеялся Тобольцев.

После двенадцати до трех каждый мог делать что хотел. Катерина Федоровна купила огромный колокольчик, и дворник звонил в определенные часы, сзывая семью к завтраку и обеду.

– Нельзя ли чайку? – раз после завтрака взмолилась Фимочка.

– В три часа будет чай… Не знаешь разве?

– Катенька, сейчас до смерти хочется… После соленого…

– Не дам сейчас! Ешь ягоды!.. Нарочно для этого ягоды покупаю… Пей молоко! Вреден чай после еды. Перетерпи! Через недельку отвыкнешь…

И Фимочка, с видом жертвы, ела сперва клубнику, потом малину… И все вздыхала.

Но иногда Фимочка не могла или не хотела стерпеть. Неукоснительно в первом часу Катерина Федоровна садилась за рояль и два часа играла гаммы и этюды. Фимочка ложилась в блузе на кушетку, с романом в руках. Прислуга за кухней, под соснами, пила в это время чай. Фимочка звонила Стеше и шепотом, хотя целый этаж отделял её от «молодой», умоляла её принести ей чашечку.

– И вареньица твоего, Стеша, пожалуйста…

– Ладно, ладно… Уж лежите, – шептала Стеша. И обе они смеялись, когда Фимочка с ужимками и гримасками, кладя палец на губы и поглядывая в потолок, где гудел рояль, с наслаждением потягивала горячую влагу.

Стеша недолюбливала молодую хозяйку и была рада её обмануть, недовольная гнетом железной руки.

– Кабы Федосеюшка только не подглядела! Ох, уж и лиса же эта девка!.. Видит, что «сама» обмирает над невесткой… И Боже мой! Так хвостом и виляет перед молодой! Так и стелется!.. И помяните мое слово, Серафима Антоновна, она уж свое возьмет! В душу вползет змеей… И обойдет молодую, как старую обошла…

А Фимочка блаженствовала, «полоща себе кишочки», и думала, слушая гул наверху «В этакую-то жарищу да по роялю кулаками стучать!.. Два часа „запузыривает"… Что значит немка-то! Не наша кровь!..»