Дух времени

«Какое дитя! Трогательное дитя…» – подумал Тобольцев.

– Не могу, Стёпушка… Мне очень жаль отказать тебе, но не могу!

Потапов только тут обернулся к нему лицом.

– Почему? Разве она тебе так нравится?

– Видишь ли… Мне её подарила Лиза… И её непременным условием было, чтобы она стояла тут, на столе…

– Ага!..

– И потом… куда ты её денешь, такую хрупкую вещицу?.. В карман сунешь? В чемодане будешь держать? Когда у тебя даже угла постоянного нет?.. Я лучше достану тебе её портрет…

Потапов вспыхнул до белка глаз. Открыл было рот. Но закусил губы и отошел от стола. Проницательность Тобольцева испугала и почти оскорбила его. Он сделал, насупив брови, несколько шагов и вдруг остановился перед портретом Бакунина.

– Кто это?

– Хорош?

– Да… удивительное лицо!.. Кто. это?

– Бакунин… – Тобольцев вдруг рассмеялся. – Не ищи, брат, знакомых лиц, не ищи!.. Ха!.. Ха!.. Когда я был в Arbeiterheim’e, в Вене, в великолепном дворце рабочих, который они выстроили исключительно на свои трудовые гроши и который им обошелся в двести пятьдесят тысяч крон, – я всюду, где рабочие слушают лекции, видел на стенах портрет святой троицы: Лассаль, Маркс и Энгельс… Когда я был в дешевых квартирах рабочих, в этом же доме, на стене у каждого семейства я видел те же лица. Но ведь я не рабочий… И чужие убеждения для меня не обязательны. Да!.. Мне хочется быть оригинальным, Стёпушка… Пусть мой кабинет украшает голова того, кто первый бросил в лицо Марксу упрек в буржуазности его учения!

– Эге-ге!.. Вон оно что! Так и сказал бы… Теперь ясно, что на двух берегах стоим, и, хоть лопни, друг друга не поймем! И перекликаться не стоит… И тово… отчаливай, друг!.. Я и слушать-то тебя не стану…

Потапов покраснел, и синяя жилка вздулась на его лбу.

– Я тебе не навязываю своих мнений, – с живостью перебил его Тобольцев. – Позволь же ты и мне оставаться при своих!

– Нет, не позволю! – рявкнул Потапов и стукнул кулаком по столу так, что все на нем зазвенело… С секунду они смотрели большими глазами друг другу в лицо. Потом вдруг расхохотались, первый Тобольцев, за ним Потапов.

– Вот, вот именно это ваше партийное насилие отшатнуло меня от вас навсегда…

– Кто не с нами, тот против нас! – страстно и твердо сорвалось у Потапова.

– Ну, ещё бы!.. И кому будет легче от того, что, свергнув одно правительство, вы дадите нам другое? Теперь вас теснят, ссылают и сажают в тюрьму. Будете вы у власти, вы будете сажать в одиночку…

– И вешать будем, не беспокойся! Особенно этих, черт возьми… анархистов… В первую голову!

– Вот, вот!.. О чем я-то говорю?.. Ваш Либкнехт[155 - Либхнехт Вильгельм (1826–1900) – деятель немецкого рабочего движения, один из основателей германской социал-демократической партии.] это публично на съезде заявил одному анархисту… Вот его слова: «Мы не остановимся ни перед какими мерами, чтобы вас уничтожить…» Читал небось?.. Ну, так вот скажи по совести, Степан, чем может пленить ваше царство демократии с его железной дисциплиной и нивелировкой, которое сохранит тюрьмы, ссылки, гонения, армию, священные права государства…

– Врешь, врешь!.. А Бебеля[156 - Бебель Август (1840–1913) – деятель немецкого и международного рабочего движения, один из основателей и руководителей германской социал-демократии и II Интернационала.]… А Энгельса забыл, что они говорят о коллективизме? Разве не он – наша конечная цель?

– …сохранить частную собственность, – не слушая, продолжал Тобольцев, – институт брака… словом, все те элементы, из которых создалась трагедия человека и причины порабощения одних лиц другими…. Ведь вы все – удивительные оппортунисты с этим вашим «научным» социализмом!

– Так… Так… А кто-то, я слышал, скоро женится… Это как же назвать? Отрицанием института брака?

– Это глупо, Стёпушка! Ведь мы говорили принципиально сейчас… И где ты потерял хорошую привычку не сводить теоретические споры на личную почву?

– А черт меня знает, где!.. Может, у меня и не было ее, этой «хорошей привычки»?.. Молчал ты передо мной раньше либо соглашался. И я тебя своим считал… Ох, Андрей! Такого удара, признаюсь, я от тебя не ждал. Это почище твоей женитьбы будет…

Они заспорили страстно, горячо. Раскаты Стёпушкина баса гремели по квартире и будили нянюшку и её петуха. Вся боевая непримиримость, таившаяся в его душе, вспыхнула в этот вечер… И такой оригинальной красотой веяло от него, что, как и в памятное объяснение с невестой, Тобольцев, несмотря на задор спора и досаду на односторонность товарища, не мог отрешиться все-таки от тайного восторга перед этой силой и цельностью Степана.

– Врешь, врешь! – гремел он. – Не смеешь говорить, что мы не считаемся с личностью и не видим людей за доктриной! Мы не хотим крови и гибели масс… Да!.. И если мы изменяем постоянно тактику, то ведь жизнь-то эволюционирует, а не стоит на месте. Не можем стоять и мы… Не спорю, и ошибки делаем, и заблуждаемся. Но кто же не ошибается?.. Тот, кто за печкой сидит… И этих упреков ты нам бросать не смеешь! Бросай их террористам и анархистам, льющим кровь и проповедующим разрушение, бессмысленное и стихийное…

А Тобольцев кричал на высоких нотах, каким-то тонким голосом:

– Что ты мне толкуешь? Кровь… Кровь!. Разве анархизм в терроре? Он борется с учреждениями, а не с людьми… Он стремится к идейной революции, к свержению старых идолов, к борьбе с кошмарами, которые нас душат. Разве не учреждения воспитывают людей и создают нравы?.. Анархизм – это свобода и равенство… А что вы сделаете для изменения человеческой души, для роста личности, для борьбы с предрассудками? Ваш мнимый социализм не освободит женщину, которую вы по-старому будете обременять заботой о детях… Потому что, борясь за ваш восьмичасовой рабочий день, вы махнули рукой на широкие задачи истинного социализма. А я тебе говорю: золотой век наступит на земле, когда не будет солдат и белых рабов фабрики, когда исчезнут браки, когда будет общественное воспитание детей…

Потапов свистнул:

– Эва!.. Чего захотелось! С неба он, что ли, нам свалится, твой золотой век?.. всё это – анархические утопии… А я с детства ни в чертей, ни в чудеса не верю…

Он вдруг сделся серьезным.

– Вот в том-то, Андрей, и разница наших взглядов… Не может этот золотой век наступить завтра, да ещё шагнув через наши головы. Не может общество сделать скачок из царства необходимости в царство свободы. Ты ставишь нам в упрек программу minimum! Но ты забываешь, что социал-демократия, как боевая партия, не может в настоящее время долго останавливаться на задачах, которые ты ей предлагаешь… Мы не социалисты-революционеры, не романтики… Наша партия – реалистическая. Когда наступит новый строй, которого мы добиваемся, пусть другие разрешат все эти вопросы… при этом, исходя из новых условий жизни, о которых сейчас мы с тобой даже не можем составить точного представления… А пока я твердо знаю одно: что каждая победа демократии, как бы ничтожна она ни казалась, создает благоприятную среду для развития пролетариата и вооружает его для будущей борьбы…

– Какой борьбы? С кем?.. Все той же классовой?.. А если завтра разразится революция и рухнет старый строй – где ваша программа нового? Окажетесь ли вы на высоте? Что у вас найдется, чтоб исчерпать океан материальной и моральной нищеты? При чем тут будет завтра ваша программа minimum, за которую вы уцепились, как за панацею от всех зол?.. Как из этой программы выведете вы такую победу духа, как свободная любовь, как свободное творчество, как безграничный простор человеческой души?

– Вот, вот! Тебе легко, на готовом сидя, кричать о расцвете личности… Да разве в этом центр тяжести сейчас? А насчет будущего строя, перечти-ка, брат, Бебеля… Не ломишься ли ты… тово… в открытую дверь?.. Там и об общественном воспитании помянуто, и обо всех жупелах, которыми ты меня стращаешь. Да, наконец… кто в настоящую минуту борется за создание тех условий, при которых личность может развиваться? Ты, что ли? – крикнул он, и ноздри его затрепетали.

– Во всяком случае, не вы, государственники… Не за расцвет человеческой личности боретесь вы, а за власть над этой личностью и порабощение её в новых формах… Да!.. Нечего сверкать глазами!.. Вы эту свободную душу человека опять зажмете в кулак, как только очутитесь у власти…

Потапов сорвал салфетку и бросил её на стол, чуть не опрокинув стакан с чаем. Он был поразительно красив в это мгновение.

– Барин… Чертов сын!.. Купеческое отродье! – завопил он не своим голосом, так что рояль охнул рядом в комнате.

Тобольцев вздрогнул. И вдруг закатился смехом.

Потапов побагровел.

– Тово… Этакая подлость!.. В тысячной квартире… тово… за стаканом вина… духу имеет мне о какой-то там свободной душе разглагольствовать… Миллионы с голода дохнут, на фабриках медленной смертью умирают… дети, женщины… А он… «Творчество! – необычайно тонко подхватил он тоном Тобольцева. – Красота!.. Свободная любовь!..» Муха тебя заешь!.. Ну, чего трясешься от смеха?

Тобольцев по-старому кинулся ему на грудь.

– Стёпушка!.. Красота моя… Если б ты видел себя, какая ты красота! – Его голос вдруг затрепетал. – Мое сердце дрожит от умиления, когда я тебя слышу!.. Такой светлый, пламенный… Стильный… И весь из одного куска… без единой трещины… Ха-ха! – нервно смеялся Тобольцев, бледнея от волнения.

– Ну, ты… тово… Сам треснул по всем швам. – Смех задрожал и в лице Степана, и нежность, против воли, зазвучала в голосе. – Неправду, нешто, говорю? – после короткой паузы продолжал он сразу упавшим тоном. – Миллионы людей не знают, что такое «личность»… Собачьей доле завидуют… Вот ты прежде устрани нужду… те материальные условия, которые давят и губят личность… А потом и толкуй!.. Разве наша задача не в том, чтоб уничтожить эти условия? Но мы должны не в облаках витать… тово… а применяться к обстоятельствам…

Тобольцев задумчиво шагал по комнате. Он чувствовал, что тает лед между ними, и душа его расширялась от счастья.

– Скользкий путь, Стёпушка!.. – заговорил он мягко. – Путь компромиссов не может быть путем революции. Она головы не гнет… Важно воспитать в массах революционное настроение и удержать его на высоте, не мешая его на чечевичную похлебку сегодняшней мелкой, личной выгоды. Боюсь, что эту именно ошибку сделали вы… Вы заслоняете кругозор… Вы стремитесь к парламентскому большинству… Вы бросаетесь в политику, а спасение не в ней!

– А в чем же, по-вашему?

– В социальной революции.

– Гм!.. Тэк-с… Сейчас, чувствую, Бабёфа с Бланки[157 - Бабёф Гракх (наст, имя Франсуа Ноэль) (1760–1797) – французский реолюционер, руководитель заговора «Во имя равенства». Обосновывал необходимость революционной диктатуры. Бланки Луи Огюст (1805–1881) – французский революционер. Связывал успех революции с заговором революционной организации, которая затем установит диктатуру.] преподнесешь мне на подносе…