Дух времени

– Маменька! – позвал Капитон. – Глядите-ка, кто впереди идет, перед гробом!..

Огромная фигура Потапова с торжественным и грустным лицом выделялась у самого древка малинового знамени среди небольшой группы лиц, шедших впереди. Сердце Тобольцева забилось, и он крепче сжал плечи Анны Порфирьевны…

– Никак красный гроб? – крикнула Фимочка. – Что за гадость такая!..

– Венков-то! Венков! – слышалось кругом. – И цветы все красные… – Точно кровь… – Зачем это?

Гроб белый должен быть… – А почему причта нет? – Потому, жида хоронят… – Нешто он не православный? – Жи-да?[246 - О семье Николая Эрнестовича Баумана, его детстве не сохранилось почти никаких сведений. Известно только, что он родился в семье обойного мастера, немца, учился в Казанской гимназии, вышел из 7 класса в 1891 и поступил в Казанский ветеринарный ин-т, который окончил в 1895.] – разочарованно спрашивали кругом. Многие надели опять шапки. В том числе и мрачный ломовик. Капитон поглядел на него и тоже покрыл голову.

А толпа все шла…

– Барин, а барин! – восторженно говорил извозчик, оборачиваясь взволнованным лицом к Тобольцеву. – Это что же такое будет?.. Народу-то? Сила!.. Сорок лет на свете живу, таких похорон не видал… Кого же это хоронят-то?

– Одно слово – вещество! – растерянно твердил парень.

Тобольцев даже не слышал. Он следил за фигурой Потапова, который шел со склоненной головой под малиновым знаменем. Только раз в жизни видел Тобольцев человека, которого хоронили сейчас, но он знал, какими тесными узами общей цели и работы был с ним связан Стёпушка…

А толпа все шла…

Тобольцев погнал лошадь к Театральной площади, потом на Моховую… Всюду огромные толпы ждали процессию в торжественном молчании и присоединялись к ней на пути… Из ворот консерватории вышел навстречу хор певчих и оркестр, и это особенно поразило Тобольцева.

– Довольно, Андрюша! Я устала, – сказала ему мать. Они повернули в Таганку и молчали весь путь. Только один раз у Анны Порфирьевны сорвалось слово: «Это сон…» Тобольцев, сдав мать на руки нянюшки, помчался к Зоологическому саду и там, войдя в цепь, расступившуюся перед ним, очутился в толпе.

То, что было пережито потом, в эти ужасные три дня[247 - …в эти ужасные три дня… – С 17 по 28 октября от рук черносотенцев погибло до 4 тысяч человек.], Катерина Федоровна не забудет до могилы.

* * *

Уже наутро весь город знал, какой трагедией закончился этот удивительный день… Катерина Федоровна поняла только тогда, почему так поздно вернулся муж, почему у него было такое ужасное лицо… Она не поверила ему, что он устал… Теперь все было ясно… Его жизнь вчера была тоже на волоске. И спасся он случайно… С ней сделалась истерика…

– О чем ты? Помилуй Бог! Ведь жив я и здоров…

– А они? Кто воскресит их? Кто вернет их матери?.. Ах, если б вы хоть детей за собой не тащили на эту гибель!..

– Кто их тащит?

– Вы… все вы… с вашими митингами, зажигательными речами, вашим бредом проклятым… Бунтуйте сами… Рабочих привлекайте, коли это их интересы вы защищаете… Но зачем студентов, гимназистов, ребят несчастных вы втягиваете в этот омут?.. Почему вы не гоните их?.. Поймите: ведь каждая такая смерть подростка, каждая такая слеза и мука матери – проклятием ложатся на ваше имя, на дело ваших рук…

Тобольцев не возражал. Он был слишком потрясен все виденным и чувствовал себя больным. К тому же на кладбище, в этот холодный, ненастный день, он простудился. Но надо было показаться матери. Он уехал к ней обедать.

В воскресенье Засецкая с Конкиной приехали с визитом. На них обеих "лица не было". Шляпа с страусовыми перьями съехала у Конкиной на затылок. Тобольцев вынул ее в истерике из коляски и на руках внес в дом. Засецкая с расцарапанной в кровь щекой крепилась все-таки. В передней она села на стул и попросила стакан воды. Зубы ее стучали по стеклу, но она силилась улыбаться.

– Да что такое? – ахала бледная хозяйка.

– Mer?i… пустяки… Царапина… Но… я была на волос от смерти… Ах, не волнуйтесь, chere Катерина Федоровна!.. Все прошло… Мне бросили в голову огромным камнем, и если б я не дернулась вперед, удар пришелся бы по виску…

– Боже мой!.. Да кто же это?

– Толпа… Я не знаю кто… Если б не мои лошади, нам не спастись бы… Они бежали за нами с полверсты, кричали что-то…

– Это ужасно! – рыдала Конкина. – Хорошо, что я не надела красного… Они бы меня убили…

– Соня! – вдруг дико закричала хозяйка. – Где Соня? Не вернулась?.. Боже мой!.. Куда она делась?.. Андрей, где ты?

– Да здесь я, здесь… успокойся, пожалуйста!..

За кофе Засецкая с увлечением вспоминала о похоронах.

– Какие лица!.. Речи! Какие настроения!

– А вы почем знаете? – Глаза хозяйки сверкнули.

– Как почему?.. Я тоже шла в толпе…

– Без вас не похоронили бы! – угрюмо усмехнулась хозяйка и подумала: "Ах, и убили бы такую балаболку, не было бы жаль!.."

Соня примчалась через час, запыхавшаяся, испуганная…

– Что делается! Ужас!.. Я ехала по Тверскому бульвару, смотрю, на другой стороне громадная толпа идет навстречу… Я было не поняла… А извозчик хлестнул лошадь и свернул в переулок налево, крестится и весь дрожит. "Не поеду я, говорит, туда… Еще изувечат!.." Так я ничего не купила.

Дамы, бледные, глядели друг на друга.

– Как же мы вернемся теперь?

– Пустяки, mesdames… Я вас провожу…

– Нет, уж вы подождите ездить! Если мне всякий раз за Андрея еще дрожать… Вы не забывайте, что я кормлю…

Засецкая просила скрыть этот случай от Мятлева.

Когда на другое утро Катерина Федоровна из газет узнала, чем ознаменовались эти дни, с ней сделалось дурно. "И зачем ты читаешь?" – кричал на нее муж.

Но у него тоже задрожали руки, когда он пробежал газету. Сорвалось восклицание ужаса. Он невольно закрыл глаза… "Что я за идиот был!.. Что мы за безумцы были все, веря и радуясь?.." Словно что ударило его в сердце… Словно свет больно брызнул в глаза… Закрыв лицо, он опустился на диван. Сквозь угар пережитого, сквозь золотистый туман волшебных грез он уже различал уродливое лицо действительности, страшную маску в застывшей циничной гримасе…

Весь день жена цеплялась за него, не пуская его выйти. Ночью она просыпалась с диким криком и звала мужа:

– Не уходи!.. Мне такой ужас снится!.. Его лицо…

– Ты ж его никогда не видала, Катя…

– Твое лицо… твое, пойми! Вижу, как тонет… Его пальто, твоя голова… То всплывет, то скроется под водой… Боже мой!.. У меня сердце разорвется от тоски!

Тобольцев лег рядом, держа ее за руку, и чувствовал, как она содрогалась во сне.

– Мать-то… Родители несчастные! – говорила она на другой день. – Думали ли они, когда он уходил на прогулку?..

Вечером нянька прибежала рассказать, как хоронили одну из жертв. Ее кума жила в Девятинском переулке. И процессия шла мимо… Гроб белый… Товарищи-гимназисты, взявшись за руки, цепь образовали. Крадучись идут, закоулками… Все плачут, все мальчики… А уж мать! Так и шатается, как былинка… Вся согнулась и слез уж нет… "Каково ли!.. Один сын был… Одна надежда…"

С Катериной Федоровной опять сделалась истерика. Вне себя Тобольцев кинулся на няньку: "Я вас изобью, если вы еще раз придете расстраивать барыню!"