Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор
Возвращаясь домой с работы, он беседовал с матерью о жизни, о планах. Мать подсказывала, как обустроиться на новом месте, решили попросить девчат-сестер – Настю и Тасю – помочь посадить картошку в усадьбе, не говоря об этом Ане. Огород Федор вспахал сам, взяв на час трактор из мастерских, не взирая на запрет председателя использовать технику для своих нужд. Знал парень, чем отчитаться перед главой колхоза: тому же сами вспахали огород, а Федор все дни и почти ночи был в полях, некому заниматься, кроме него, хозяйством. Урезонить нашлось бы чем, да председателю никто и не доложил о самоуправстве парня. С посадкой управились быстро, помогли и ребята из мастерских. Теперь надо обнести огород хоть просто проволокой, чтобы скот не заходил и не делал ущерба, обсадить деревьями вроде забора. Девчата-сестры обещали помочь с побелкой внутри домика. Осталось за малым: надо идти к родителям Анны.
***
Аня же, возвратившись домой после осмотра усадьбы, все рассказала отцу и Нине Ивановне, ожидая их реакции.
– Знаешь, дочка, ты сама хорошо подумала о своем решении выйти за Федора?– начал отец, глядя на нее.– Ты уже согласилась сама с собой? Не думаешь же ты, что мы тебя гоним? На Шурку внимания не обращай, ее слова – это только слова.
– Да нет: Шура еще та змея, ее слова могут так испортить жизнь, что не успеешь оглянуться, как в тюрьме можешь оказаться. Вот и думай тут – сама я решила или она меня выталкивает… Мне страшно уже в одном дворе с нею жить. Я же вам рассказывала, что пишет Маня… А Шура может такой удар нанести, что охнуть не успеешь…
– Да что ж это такое? Ты сама подумай, что говоришь: какая-то Шурка будет указывать нам, как жить!?– вскинулся отец.
– Закрывает она мне всю радость от жизни. Кто ее знает, что у нее в голове. Не хочу я замуж идти, нет у меня никакой нужды в этом… И Федор пока что не готов тоже, вижу: напрягает его устройство семейной жизни. Конечно, жить у маменьки на всем готовом, считай, при малых его трудах, это легко и просто. Нет, не готова я тянуть это одна… И в колхозе я никто: ни трудодней, ни прав каких-то не имею… Горько мне вообще…
Нина Ивановна подсела к девушке, прижала к себе, гладя по голове, тихонько проговорила:
– А давай-ка мы сообразим чайку, я пирожок испекла… Потом поговорим, настроение поднимется, глядишь, что-то и решим сообща…
– Что тут решать… Придется скрепя сердце замуж идти, чтобы как-то выжить…
– Ну что же ты так… Без любви? Как в старину… Не могу за тебя решать, но ты сама подумай: кому будет радость от этого? Шуре только, ни тебе, ни нам от такого решения нет выгоды, тебе – в первую очередь… Как же жить без малейшей привязанности к человеку? Это же каторга: ни улыбнуться лишний раз, ни порадоваться чему-то вместе… Молча жить не будешь, надо какие-то разговоры вести, а о чем, если нет общих интересов? Так не годится… Мы старые, а всегда даже просто помолчать нам нетрудно, мы не обижаем этим друг друга… А если все время молчать, потому что не о чем говорить, так и умом можно тронуться…– тихо проронил отец.
– Я понимаю,– с горечью ответила Аня.– Только сердцу не прикажешь. Он вроде человек простой, и в то же время какая-то смута у меня на душе. Как-то не верю я ему, хотя он хорошо говорит, уверяет, что никого у него нет… Но ведь слово сказано, и, видно, неспроста…
– Будешь Шуру слушать – по жизни не будешь никому верить… А так нельзя,– тоже вмешалась Нина Ивановна.
Аня промолчала, стала накрывать на стол, готовить чай. Тяжело было у нее на душе, но свои мысли она уже не стала озвучивать: устала от всех дум, от необходимости принимать какое-то решение. Хотя выбора нет: сама решила для себя то, что выразила Федору. Покорилась судьбе – будь что будет… Маню с дочкой надо защитить – она о них не забывала.
***
Федор в скором времени напомнил о себе. Зарудные посадили картошку, так сказать, закончились их «полевые» работы. Осталось ухаживать да ждать дождя, или чистить арыки, по которым с горной речки побежит живительная влага. Под самыми горами было место, где начинались споры о воде, его называли Разводное. А тяжбы заключались в том, кому сколько воды в первую очередь надо будет выделять на две части поселка, потому что в разные концы его проводили два арыка. Но вне очереди был колхозный плодовый сад, который нуждался в восстановлении культур. Кустарники, деревья окапывали, поливали долго, и почти вся вода уходила туда. Жители сердились, спорили, доходило до драк, пока в дело не вмешался сельсовет: назначили разводного, который регулировал подачу воды по очереди, а в сад только ночью. Аня представляла себе бурную горную речку, с которой начинался такой арык. Вот этими арыками и занимался Сергей со своим сыном Володей, который подрос и был хорошим помощником отцу. Мало их прочистить, надо «довести» воду до огорода в нужное время, когда картофель начинал завязываться, так нужно два раза полить посадки, чтобы получить урожай.
Когда Федор пришел к Зарудным представить все, так сказать, что он сделал для будущей женитьбы, Аня спросила его об арыках, которые должны были пройти к огороду усадьбы. Федор немного замялся, сказав, что он позаботится об этом. Видно было, что это немалая забота для ведения хозяйства, так как усадьба находилась на не очень удобной для этого территории: слишком далеко была развязка арыков. Позже Федор возил ее под Разводное, она воочию увидела, как расходятся в две стороны потоки по вырытым канавам, называемым арыками, почувствовала, какая ледяная вода поступала с вечной мерзлоты гор, нагреваясь по пути к огородам.
Состоялся серьезный разговор между Аней и Федором, и девушка еще раз спросила его: действительно ли он готов жениться, осознает ли в полной мере, какую ответственность берет на себя. Спросила, как судья, и вроде не она должна была идти замуж, а кто-то посторонний.
Ведя с ним беседу, она до конца не осознавала, что выносит себе приговор. А когда Федор пришел к отцу, Филиппу Федоровичу, и должным образом объявил, что он любит Аню и хочет жениться, просит их благословения, снова Зарудный спросил его: готов ли он быть мужем, защитником. Федор покраснел и сказал, как-то нахмурившись:
– Я уже в который раз прихожу к вам, обо всем переговорил с вашей дочкой, уже выкупили усадьбу, кое-что сделали там с сестрами, немного обставил домик. Осталось дело за малым: благословите нас.
Аня сидела здесь же ни жива ни мертва, как будто застыла. Отец повернулся к ней:
– Что скажешь, дочка? Согласна ты идти за него? Обо всем договорились?
Девушка молча кивнула, не в силах произнести ни слова. Федор с удивлением смотрел на нее и не понимал, что с ней происходит, не выдержал и снова спросил ее:
– Анечка, скажи правду: ты согласна быть моей женой?
– Я согласна,– чуть помолчав, тихо проронила девушка.– Только никакого шума из этого делать не надо.
– Ты о чем? Что за шум? Не понимаю,– удивился парень.
– Мы с тобой просто перейдем в дом, будем жить, об этом я говорю.
– Аня, я хочу, чтобы все было, как положено: мы зарегистрируемся в сельсовете, получим свидетельство. Ты же возьмешь мою фамилию?
Аня молча кивнула. Отец смотрел на нее и понимал, что все, что она сейчас делает, – это все через силу, переступая через себя, смиряя сердце. Он был в замешательстве: знал же, что дочь не любит парня, а вынуждена согласиться на замужество, возможно, спасая себя и сестру от преследования. Но кто об этом знал, кроме них. Федор тоже ничего не должен был почувствовать. Филипп Федорович повернулся к парню и спросил:
– Думаю, что нам не до свадеб, не до пира: надо как-то помочь вам устраиваться на новом месте. Мы соберем все, что можем, посмотрим, как вы уживетесь, тогда видно будет, какая помощь от нас потребуется. Смотри, парень: ты в прошлый раз сказал, что сделаешь все для жены, я это помню. Если обидишь, прощения тебе не будет: ей и так досталось на веку, хоть и молода, но через столько прошла, что другому и не снилось. Пусть же вам будет спокойная жизнь, а мы, старые, порадуемся вашему счастью. На том и порешим, думаю? Ты как, согласен?
Федор не то, чтобы опешил, он был и рад, и озадачен напоминанием о том разговоре. И не жалел о сказанном тогда, у него сложилась уже ясная картина будущей семейной жизни, но неприятно кольнуло то, что отец задел его самолюбие. И все же он спокойно ответил:
– Я все помню. И у нас все будет хорошо. Вы сами увидите. Давайте договоримся, когда мы уже перейдем в свою усадьбу. Там все готово для жизни. На первых порах будет чего-то не хватать, так уже мы сами там разберемся: одна голова хорошо, а две – лучше. Правда, Анечка? Ты когда будешь готова, чтобы я приехал и забрал твои вещи? Будем жить семьей, все будет хорошо, я обещаю.
– Я верю тебе, Федя. Думаю, мне три дня хватит, чтобы закончить все дела здесь, помочь, собраться, а через три дня – это будет суббота – приходи сюда к обеду. Я надеюсь, пироги будут вкусными, правда, Нина Ивановна?
Мачеха заплакала и кивнула:
– Конечно, дочка. Все сделаем с тобой, ты уже многое умеешь. Приходи, Федор, как сказала Аня. Думаю, что тебе нужно поговорить со своими, что мама твоя скажет.
– Ну что вы… Так говорите, будто навсегда прощаетесь, не плачьте – это лишнее. А мама уже все знает, она давно согласна со мной, Аня ей понравилась. Я надеюсь, что никто мешаться не будет.
***
Обыкновенно женятся на надеждах и выходят замуж за обещания. Так и получилось. Но все еще будет впереди…
***
Когда Федор и его мать появились в субботний день у Зарудных, у них был готов почти праздничный обед: домашняя лапша с курицей, пироги с капустой, картошкой, компот из сухофруктов, заготовленных с прошлого года. Все присели за стол. Мать, чинно поздоровавшись, сказала:
– Не мастерица я долго говорить, да думаю, что и не надо. В народе сваты говорят: у вас товар, у нас купец. Раз я сама пришла к вам, скажу так: ваша дочка нам по нраву, и договорились они меж собой полюбовно, давайте не будем мешать им жить вместе. Благословим их.
Филипп Федорович покивал и ответил:
– Давайте благословим. Мы согласны, раз они договорились меж собой. Чем можем, на первых порах поможем, а там сами пусть строят свою жизнь. Даст бог, все будет хорошо, мы их счастью мешать не станем. Вас мы знаем, он – парень работящий, наша дочка небесталанная, все к делу, к ладу. Мы только рады будем, что все сложится. Благословляем вас, молодые, живите дружно.
Нина Ивановна поднесла икону Казанской Божьей матери, перекрестила ею вставших рядом Аню и Федора, поцеловала их и, не выдержав, заплакала.
– Ну что ж вы так-то? Мы в радости, что все складывается, как молодые хотят, что ж вы слезы льете?– с улыбкой проговорила мать парня.– Благословляю вас, дети, будьте здоровы, а богатство наживете. Родителей не забывайте и сами себя держите в чести. А мы будем радоваться вашему счастью.
***
Так началась замужняя жизнь Ани. Все свершилось быстро, она и оглянуться не успела. Переехали в свой домик, отец купил по тогдашней моде красивый сундук, уложили туда все ее вещи, собрали постельное белье, занавески на окна, которые девушка сама сшила. Сестры Федора – Настя и Тася – помогли с побелкой домика внутри, обновили немного глиняный пол, печь русскую, плиту. Аня и радовалась помощи, и стеснялась ее, поскольку сама этого ничего не сумела бы сделать. Она не видела, как это делается: то ли жила у сестры, как у бога за пазухой, то ли не придавала значения облагораживанию жилища. А может, просто молода была… Но за помощь благодарила, улыбаясь и всплескивая руками, удивлялась, как у девушек споро получается, хвалила их, а те в свою очередь посмеивались и обещали прийти с заказами, когда все устроится в домике.
Пока Федор наводил порядок во дворе, она ходила на родник, приносила ледяную воду в ведерке для чая и пыталась разжечь печку – плиту, как называли в поселке. Не сразу получалось это сделать, но постепенно она приноровилась. В чугунке, который выделила им мать Федора, она приготовила немудреный обед, но он получился не совсем таким, какой готовили они вместе с мачехой: не хватало приправ – лука, чеснока, чего-то другого. Но Федор поел и похвалил молодую жену, потому что видел, как она старалась быть при деле. А сам думал, что еще долго у них не будет уюта, хорошей еды, потому что не хватало продуктов, из которых можно готовить что-то разнообразное. Даже картошки не было, не говоря о крупах или каких-то макаронах. Поэтому претензий не высказывал, знал, что сам оплошал: не подготовился как надо к жизни. Чего ж винить девушку: не могла она с неба взять что-то съедобное.
По совету мачехи Аня вскопала небольшую грядочку, посадила укропчик, лучок, чеснок из остатков их заготовок, попыталась приспособить какую-то загородку для рассады. Но получилось никчемно, попусту только поранила руку. Федор даже заругался на ее усилия, подумав, что таким образом она хотела показать, что он несостоятелен как мужчина. Но ей же хотелось хоть что-то делать для дома. Жизнь потихоньку как-то налаживалась. Мачеха иногда приходила к ним, приносила пирожки с картошкой, свежеиспеченный хлеб. Именно она предложила Ане попробовать печь свой хлеб, принесла дрожжи из хмеля, которые делали сельчане, зная секрет их приготовления. Свекровь ни разу не пришла к ним в усадьбу, да Аня и в не претензии была.
Она знала, что Федор запасся мукой, взяв со склада несколько пустых фляг, куда можно поместить продукты и хлеб для сохранности от разных жучков и мышей, которые шмыгали по двору в поисках пропитания. Чтобы отпугнуть такую живность, взяли котенка, приручив его к дому, и назвали его Муркой. Во дворе завели собачку Сеньку, посадив на цепь рядом с небольшой будочкой. Ане было весело глядеть на игры котенка, на песика. Она словно оттаивала душой.
Потихоньку стала привыкать к Федору, а он, довольный тем, что не ошибся в девушке – она и вправду была чиста, – лаская ее, часто расплетая косу, зарываясь лицом в пушистые волосы, шептал:
– Анечка моя, женушка моя, красавица…
Аня не могла отвечать ему такой же лаской, молча прижималась к нему, сдерживая слезы. Федор чувствовал ее холодок, но думал, что она не привыкла еще к семейной жизни, что все со временем уладится и настраивал ее на лучшее, стараясь пораньше возвращаться с работы. Она старалась готовить ему завтраки, придумывая блюда из скромных продуктов, которые можно приобрести. Отец дал немного денег, чтобы смогли покупать какую-никакую еду, кое-что из домашней утвари. Женщины приходили с заказами, она с удовольствием принималась за работу, тем более что часто расплачивались провизией. Это все налаживало быт.
Первым из родни, кроме Таисии и Насти, их навестил Марк, принеся так называемую скатерть на стол: грубоватое белое полотно с оттиском нелепых цветов по краям, сделанных масляной краской по трафарету. Аня удивилась такому подарку, но ничего не сказала, только улыбнулась и кивнула в благодарность. А свекровь принесла старую выщербленную сковородку, правда, вычищенную мелким песком до блеска, сказав, что они дома ею уже не пользуются, может, в хозяйстве сгодится. И Аня нашла ей применение: поставила у будки Сеньки. Больше свекровь ничем их не одарила.
Отец и Нина Ивановна выделили из запасов новые пиалы, эмалированные тарелки, ложки и вилки, две большие чашки для замеса теста на хлеба. Когда Федор увидел, как распорядилась Аня сковородкой, поднял брови, обнял ее и улыбнулся:
– Ничего, жена, обживемся – не такая будет у нас посуда.
Она пожала плечами, ничего не сказав, только грустно вздохнула.
Некоторое время спустя пошли дожди. С одной стороны, это хорошо для урожая в колхозе, и на своем огороде начала вылезать картошка, тыква, кукуруза, растениям требовалась влага. А с другой – начала протекать крыша, которая была просто смазана глиной с соломой, как многие дома в поселке, и надо подставлять всю посуду под ручьи с потолка. Видя разочарованные глаза жены, Федор успокаивал ее, шутил, что такого они еще не испытывали, что на войне было хуже. Пришлось ему покрутиться, доставая в районе рубероид, чтобы накрыть крышу сверху, спасая добро внутри. Как-то обошлось.
Работая так же допоздна, Федор все равно старался приезжать пораньше, но так уж получалось, что Аня оставалась одна, боялась находиться в доме.
Раз, вернувшись домой около полуночи, он увидел ее во дворе сидящей возле собачьей будки с котенком на руках, ужаснулся, вспомнив, что она боится темноты, что нехотя остается одна на весь день. Они поговорили об этом, он предложил пригласить кого-то из знакомых девочек-подростков. Аня подумала и согласилась. Так в их маленькой семье появилась Надя, дочь Марейки, жившей со вторым мужем чуть выше по улице. Надя приходила вечером. Аня хоть стала высыпаться, днем не чувствовала себя разбитой после ночи. И Федору стало спокойнее за нее, хотя он недоумевал: случись что, как могла бы защитить Аню та маленькая девочка.
***
Шура снова родила мальчика, назвали Серегой, как отца. Она не приходила к Ане с Федором, и совсем не показывалась около их усадьбы, как и ее дети. Сергей только изредка днем захаживал к ним, принося нехитрые подарки: то банку молока с фермы, где он продолжал быть сторожем, то кусок мяса со свинофермы, где так же подрабатывал.
Аня наловчилась печь свой хлеб, получались булки пышные. Она делилась ими с отцом и мачехой, когда Нина Ивановна приходила к ней и хвалила за работу. Но к Шуре не испытывала ничего, кроме затаенной горечи и некоторого страха: ведь могли же быть действительно родней, дружить, помогать друг другу.
В поселке стали проводить электричество, так появилась возможность до одиннадцати вечера что-то шить, потому что свет выключался, когда переставал работать генератор в МТМ6. Но и это радовало, спать она долго не ложилась, работая до усталости, отгоняя разные мысли. А позже уставала так, что и засыпала без сил: пришла пора полоть, окучивать картофель. А перед окучиванием как раз и выпала нужда в поливе, то есть прокладка и чистка арыков. Так она познакомилась с Разводным, откуда шла горная вода.
Когда Федор понял, какую оплошность совершил с покупкой усадьбы в том месте, было поздно, приходилось приноравливаться. Аня и знакомилась с жителями в борьбе за воду, пока он был на работе. Нужно поливать посадки на грядках, огород, маленькие плодовые деревца, кустарники, которые добыли из сада, а воду приходилось прогонять почти через весь поселок, что крайне неудобно и неприятно.
В колхозе работать Аня еще не решалась, была занята домашними делами почти весь день. Работы подходящей не предвиделось.
Снова Дуся принесла письмо от Мани. На этот раз новости были более-менее приятными, хотя восторгаться особо нечем. Сестра писала, что деньги получила, приобрела в районе рубероид для крыши, купила ткани на платья дочке, заготовила дров на зиму. Писала, что в село пригнали трактор с плугом, женщин обучали пахать. Аня радовалась, что хоть как-то смогла помочь сестре. С тех пор у нее всегда была так называемая «заначка», так – на всякий случай. И о ней никто не знал.
Она задумывалась: поторопилась с замужеством или нет… Но вспоминая слова-угрозы Шуры, успокаивала себя. Жизнь налаживалась, не хуже, чем у других, но пока ничего непонятно в дальнейшем.
Неожиданным сюрпризом стало посещение – в момент отсутствия мужа – его брата Николая. С ним она еще не была знакома, как и с остальными членами его семьи. Высокий грузноватый мужчина без разрешения степенно вошел в калитку, окинул хмурым взглядом из-под низко опущенных бровей двор, собаку, прошел к крыльцу. Аня, подметавшая дворик, стала столбом около будки задыхающегося в лае Сеньки, от неожиданности не в силах вымолвить ни слова.
– Ну, здравствуй, красавица… В дом-то пустишь?
– Вы кто?– настороженно проговорила она, боясь двинуться с места.– Зачем пришли?
– Вот те раз: родню свою не знаешь?
– Не знаю… первый раз вас вижу. Какая вы мне родня?
– Мужу твоему я братом прихожусь. Деверь, значит, я тебе… Николаем меня зовут.
– Ну тогда входите, если Федин брат. Проходите.
Николай прошел в сени, остановился, оглянувшись на нее, входящую вслед за ним, прошел дальше в комнату. Встал посреди и огляделся.
–Ты, кажется, Анна? Как поживаешь?– бесцеремонно начал он.– Вроде недавно познакомились с братом, а уже окрутила его? Когда успела-то?
– А вы мне претензии предъявляете, что ли? Почему?– не испугалась Аня его слов.
– Как – почему? Незнакомая девица моего брата прибрала к рукам, а я и слова не могу сказать? Так дела не делаются. Я – старший брат, должен все знать в первую очередь. Я вместо отца ему был, в армию провожал, с войны ждал, а он тут, понимаешь, женился и молчит? Кабы мать не сказала, не знали бы… Так дело не пойдет…
Аня не понимала, шутит он или правда на что-то намекает. Она молчала, ожидая, что будет дальше. А тот прошелся в другую комнату, увидел стоящую на столе швейную машинку, потрогал ее, покрутил ручку.
– Не трогайте машинку, не надо. Вы не мастер. Разладите, потом дела не будет,– вскинулась Аня и подошла к столу, отводя его руку.
– Ишь ты, сама мастер или кто научил? Да ты меня не бойся, теперь часто видеться будем. Я тут живу, по этой же улице в самом конце, возле кладбища. Не была там?
– Там – это где? Возле кладбища? Нет, не была, не приходилось. Да я многого не знаю в поселке. И вас не видела, и никто мне из ваших не говорил, что есть брат. А как вашу жену зовут?
– Вишь ты, и этого не знаешь. Татьяной ее зовут. Ну, надо как-то знакомиться.
– Вот и познакомились с вами. Расспрошу Федю о вашей семье. А дети есть у вас?
Николай помотал головой, будто осуждая неведомо кого, сказал с усмешкой:
– Конечно, есть, а как же. Семья большая: две дочки, два сына. Еще скоро кто-то будет. Да ладно, увидел, что хотел, пойду. Федьке скажи, что приходил. А он то работал, то теперь от твоей юбки не отстает. Работяга… И давай не испорти мне брата…
Сказал, как ударил… Николай повернулся, словно какая-то машина, отодвинул Анну в сторону, на кухоньке заглянул в чугунок, стоявший на краю русской печи, вышел из дома, хлопнув дверью. Аня увидела в окно, как он прошелся по двору, заглянул на огород и вышел в калитку. Она в недоумении ничего не понимала: такие бесцеремонность и невежество не понравились ей. Одно пришло в голову, что Николай этот – опасный для нее человек и надо быть с ним осторожной. К тому времени она не знала, что все еще впереди…
***
Время шло. Огород убрали, урожай был не ахти, но все сложено в погреб, выкопанный еще прежним хозяином. Федор заложил и почти построил сарай для коровы, отдельный загон для поросенка, накосил сена, привез соломы для подстилки. Выкопали колодец, чтобы иметь свою воду, а то приходилось носить из колодца соседской бабуси Бурдюжки, как ее называли.
Таисия ходила уже беременная. Принесли с Павлом как-то две коробки: в одной сидела сердитая наседка, в другой – малые цыплята. Курица села поздно выводить – на дворе осень, а это плохо для цыплят-малышей, но надеются, что у них будет теплое местечко для молодняка. Аня увлеклась хозяйством. Все это впервые для нее – любопытно и интересно.
Наблюдая за квочкой, она стала выхаживать цыплят и всех сохранила. Поместили их в сарае, отгородив место. Во многом ей помогала Малайя, которая приносила молока от своей коровы, иногда сливок, подсказывала, как делать то или иное. Аня делилась с ней своим хлебом, предлагала ей сшить одежду. И себе тоже сшила платья попроще, юбку и кофту, чтобы управляться по хозяйству.
Когда она в первый раз надела на себя эту обнову, Федор недоуменно оглядывал ее и улыбался. Он привык видеть ее всегда нарядной, а тут увидел в почти старушечьей одежде – настолько темной была выбрана ткань. Аня глядела на его реакцию и смеялась: не ходить же по огороду в белом. Но позже сшила платье повеселее, смастерила душегрейку, потому что и вечерами, и по утрам прохладно: поселок был рядом с горами. Федор тоже потом осмыслил это, успокоился. Остальная одежда была выстирана, аккуратно сложена в сундук. Много позже эти наряды, как и туфельки, достались старшей дочери.
Федору в колхозе выдавали спецовки, в которых он и ездил в поля, работал в мастерской на ремонте техники. Часто Ане приходилось стирать ту грязную, пропахшую соляром, бензином грубую одежду, сбивая в кровь руки. Приобрели корыто, стиральную доску, которая облегчала этот процесс. Но в качестве моющего средства была кальцинированная сода, которая смягчала воду и отстирывала грязь, но она же и портила кожу рук. Редко можно достать хозяйственное и туалетное мыло.
Мылись в тазу, воду нагревали на той же печке-плитке, которая отапливала и вторую комнату, мечтали построить в будущем свою баньку. Была в доме и керосинка, но Аня просто боялась трогать, только Федор мог ее разжечь и учил пользоваться. А пока же она поливала Федору из кружки, когда он, приезжая с работы, старался ополоснуться от дневной жары, от пыли и копоти.
Аня мыла свои чудесные волосы хозяйственным мылом, не промывая их до конца, ополаскивая потом водой с разведенной содой. Волосы уже не блестели после мытья, как раньше. Но Малайя и тут подсказала, что можно ополаскивать их водой с уксусом, с крапивой, с ромашкой, потому что это позволяло не портить красивый пшеничный цвет волос. Так Аня училась жить по-новому. Но она смирялась, часто приговаривая себе, что сама выбрала такую жизнь. Главное, Федор был добр и ласков с нею – это многое решало, успокаивало, отводило на дальний план. Она видела, что он старается устраивать их быт, занимается хозяйством, как заправский хозяин, ей нравилось наблюдать за ним, когда он был дома, напрашиваясь на помощь, которую он с шутками отвергал.
