Коллекция королевы

– Красота, а? – радовался биолог. – Я тут сначала упал, провалился и увидел! А уж потом для вас расчистил!

Петька, просветлевший милой улыбкой, тихо сказал:

– Что за страна! Весна подо льдом. – Потом он вздохнул – Здорово. Но я уже не прочь дома на нормальную весну взглянуть.

Бледный Кирилл, держащийся за плечо Решевского от слабости, сначала не сказал ничего. Он судорожно сжал руку, наклонился вперёд и сорвал четырёхлепестковый цветок. Затем он начал еле слышно что-то шептать.

Занятые полярным дивом Пётр и Тимофей не обратили на это внимание. Тима был доволен успехом своей затеи. Положительные эмоции лечат не хуже таблеток!

– А сейчас потихоньку обратно. Может, у вас от прогулки аппетит появился? У нас ещё мясо осталось.

– А что? Я поем. Кирилл Игнатьевич, а Вы?

– Ну разве самую малость.

– А я прилягу, пожалуй. Что-то голова разболелась, – беззаботно бросил Решевский, в то время как Кирилл с тревогой на него поглядел.

Они добрались до лагеря и вправду поели. А через несколько часов все трое, полностью измочаленные рецидивом болезни два ветерана, и беспрерывно в голос стонущая новая жертва, уже почти не поднимали головы.

Кирилл бредил. Человек, прислушавшийся к тихим словам, что он бормотал, с трудом разобрал бы…

– Снег. Прости. Прости и меня не зови.

Но никого не было на затерянном островке архипелага. Некому было услышать Кирилла, некому и прощать.

Громадные льдины со скрежетом и визгом тёрлись друг о друга, ломались, становились на ребро, торосились и снова рушились под собственной тяжестью. Небольшая артель промышленников-зверобоев отправилась на промысел гренландского тюленя по дрейфующим льдам. Лодка-ледянка – «Бурса» то плавно скользила по ровному ледяному полю, оставляя за собой прямой след, то, не задерживаясь ни на секунду, с ходу соскальзывала в полынью, по инерции переплывала на другую её сторону, и снова выбиралась на лёд. Затем она с разгона выскакивала на торосистый барьер, а перевалив его, быстро опускалась на гладкие льдины. Вот так и шла «Бурса» по дрейфующим льдам, как по суше, не боясь преград.

Лодку-ледянку на полозьях вели четверо. Они шли по двое с лямками по бортам, а еще один был впереди на «шишке». Лодка была почти до краёв заполнена шкурами тюленей. За ней следовала другая – меньше, ведомая только тремя. Она так и называлась – «тройничок», и полозом для неё служил окованный железом киль. В этой лодке среди прочего помещалась лёгкая походная нарта и сидели, повизгивая, ездовые лайки.

Зверобои отмахали уже сегодня километров двадцать и теперь взяли курс на остров Альджера, чтобы сделать привал, переночевать и навестить последнюю в этот рейс тюленью залёжку. Ещё немного, и они высадились на берег и разбили лагерь. Над лодками натянули брезент в виде двускатной крыши. На поставленных вертикально баграх проветривалась меховая одежда и обувь. А сами промышленники занялись разделкой добытых ими тюленей.

Дядя Федя, шедший через льды впереди, однако, распрощался с охотниками, снарядил нарту, запряг собак и отправился отыскивать группу Решевского. Собаки резво бежали вдоль берега. Было поздно. Над северным горизонтом в туманной дымке моря повисло полуночное солнце, распространяя ни с чем не сравнимый таинственный свет. Всё вокруг словно вымерло. Ни один звук не нарушал тишины бесконечного полярного дня. Вдали над морем бесшумно, словно духи, парили буревестники. Постепенно становилось холоднее, и наконец пошёл снег.

Каюр начал уже подумывать о ночёвке, как вдруг за очередном поворотом крутого берега увидел палатку. Каюр обрадовался – нашел! Но рядом с ней были многочисленные следы песцов, и только. Он объехал вокруг – с наветренной стороны на свежем снегу снова ни единого признака присутствия человека. Фёдор соскочил с нарты, привязал собак к валуну морены, в несколько прыжков добежал до застёгнутого клапана и попробовал открыть защитную створку. Он возился довольно долго, всё время окликая жильцов, но ответа не получил. Наконец ему удалось справиться с клевантами и завязками -молнии на крайнем севере лучше не применять – и увидел… Трое друзей неподвижно лежали в спальных мешках. И охотник, повидавший на своём веку немало смертей, решил, что люди мертвы.

Он включил фонарь, всмотрелся в изжелта-бледные лица, прислушался и не услышал дыхания. В палатке стоял ледяной холод. Москвичи не подавали признаков жизни.

– Эх, ёж твою двадцать! Робяты, да что же это вы, а? Лихоманка что ли какая? – с досадай и жалостью бормотал каюр. Он нагнулся и прикоснулся к щеке Тимофея. – Однако, Тимка живой! И мужики его тожа… Щщас, вот так… вот эдак, парень! И огоньку! И… поглядим ишшо, чья возьмёт!

Казалось, Фёдоров было много. Не мог один человек одновременно вытащить всех троих на свежий воздух, устроить их, разжечь коптелку – как он называл примус – соорудить чай и лапшевник и позаботиться о собаках.

Первым делом он уложил больных на выдубленные волчьи шкуры и тепло укрыл. Не скованные больше спальными мешками, его подопечные слегка задвигались и застонали. Потом он принялся их поить и приговаривать:

– Ничо, ничо, ишшо глотушку, ишшо маненечко… пузу и полегчает! Потом Фёдор вдруг хлопнул себя по лбу, откинул меховое одеяло, укутывавшее москвичей, и стал осматривать ладони у одного за другим. Кожа всех троих между пальцами рук и на ладонях одинакого сильно шелушилась. Всмотревшись попристальней, он заметил, что у Пети кожа начала шелушиться и на лице. У его товарищей, правда, ничего подобного заметить было нельзя.

– Хозяин, никак, кому другому и быть! Ах ты незадача какая… Знамо дело, молодежь… А и я – старый дурак! Ну да ладно. Это мы быстро. Я вот щас ишшо пошурую, чтоб без осечки, значит.

Каюр осмотрелся, побегал вокруг и быстро нашёл на высокой пальцеобразной скале свёрнутую шкуру медведя, маркированную красным лоскутом.

«Глянь-к, востёр ты, Федька!» похвалил он себя. Тем временем больные понемногу оживали и уже пытались вступить в разговор со своим спасителем. И когда он вернулся после разведки назад, Тимофей прошептал, будучи, впрочем, в полной уверенности, что он кричит во всё горло:

– Федя, здорово! Что это с нами? Я думал, тут и помрём… Не знаю, сколько вот так лежим.

Кирилл и Петя тоже старались что-то сказать, но разобрать их шелестящие речи было нельзя.

Каюр обрадовался и удвоил свои усилия. Он успокаивал больных, трогательно заботился обо всех сразу и каждом в отдельности, беспрерывно поил их слегка подсоленным чаем и очень скоро, узнав, что рвота у них давно прекратилась, начал понемногу кормить. Путешественникам становилось легче на глазах. Они охотно ели маленькие сухарики, пили куриный бульон из кубиков, и, наконец, Кирилл попросил:

– Федь, не поверишь! Аппетит появился. Может, мяса? У нас там наморожено полно. Если всё песцы не украли, можно сварить. Ты как?

– Я-то? Ты мне скажи, Кирюха, потрох ты ел? Эвон-то, Хозяина шкура. Это уж вы без меня – и добыли и кухмарили. Вы все потрох евонный ели? Во-о-о-о! От того и болешь, робяты!

И каюр объяснил постепенно приходящим в себя москвичам, что с ними произошло. Печень морских животных – нерпы и даже моржа, у северян считается лакомством. Да, кроме того, она хорошее противоцинготное средство. Местные едят печень и в сыром, и в варёном виде. Всем хороша печёнка, но! Не белых медведей. У «Хозяина» она ядовита так сильно, что если съесть даже немножко, то получишь сильное отравление. И симптомы как раз такие: головная боль, резь в желудке, рвота, страшная слабость. И ещё! Начинается сильное шелушение кожи рук, а иногда и лица. Он сетовал и ругал себя, что не предупредил неопытных москвичей.

– Понимашь, Тимоша, вот ты возьми собачек. Жрёт что не поподя, о дай ты ёй потрох, ливер-от ентот, не есть! Нюхать-нюхат, а не есть. Зверь, он всё-о-о сображат!

– Ну конечно! Теперь я понял, – несколько приободрился Решевский. – Я поначалу вообще мяса не ел – не хотел. Я гречку лопал. А был как раз дежурный, вот и решил: возьму печёнку. Сделаю ребятам побольше. Пусть поедят – полезно, вкусно! А то ещё упрёт кто-нибудь, не песцы, так поморник. Слышь, Федь, они поели и обоим стало хреново, особенно Петровану. Я носился как угорелый, их лечил. и им полегчало.

– Сколь они промаялись, Тима? – прищурился Фёдор.

– Дня так три, потом стало лучше. В самый раз. Дня три, дольше редко. И тут, я, болван, им снова добавил и сам на этот раз вляпался. Они, слава богу, есть захотели. Ну я и постарался – сварил печёнки, и мы её вместе умяли. Остальное ты видел.

– Кирилл Игнатьевич, – попросил Петя. – Может хватит? Поехали отсюда. Мы тут вместо… – он запнулся, посмотрев на каюра, и продолжил уже другим тоном, – в общем, мы тут три креста оставим однажды. Верно, Тим?

Решевский промолчал, но было видно, что он «согласен с предыдущим оратором».

– Хорошо, – после небольшой паузы кивнул Кирилл, читавший переданное ему Федей письмо от Лизы, которая тоже звала его домой. – Мы немного окрепли. И раз все твёрдо решили отправляться в Москву, так и сделаем. Выспимся, а завтра по коням.

– Пойду собачек кормить, однако. Дать им пеммикана… Не, хватит чаек. Тех розовых, что я по дороге подстрелил, – Фёдор повернулся к своим стоящим в стороне нартам, как вдруг Решевский вскочил, как ужаленный.

– Каких розовых чаек? – воскликнул он, – ты видел когда-нибудь розовых чаек?

– Не! Таких? У них перо как… Сам погляди. Розовые, знаш…

– Покажи! – потребовал, всё больше возбуждаясь, орнитолог.

– Вот, гляди. Я и то подумал, больно уж красивые птицы. Но как жахнул дробью в упор, так не больно много осталось. Я уж ощипал их всех разом.

Он извлёк три маленькие ощипанные птичьи тушки и подал Решевскому. Только агатового цвета клювы и кораллово-красные лапки отличали их от обычных моёвок. Петя, заинтригованный волнением Тимофея, тоже стал разглядывать чаек. Никто не смотрел на Кирилла, глаза которого выдавали неподдельный интерес к разговору.

– Вы не понимаете ни черта, – волновался орнитолог, у которого даже порозовели щёки. – Это же редчайшие птицы! Их вообще встретить – огромная удача. До сих пор я видел только их яйца в Зоомузее. Они такие… оливково-зелёные, два-три яичка всего самка кладёт. А тут… Да где же ты их нашёл?

Но видно орнитолог был всё-таки слишком слаб. Он было привстал, так хотелось поскорей действовать, чтобы тоже увидеть птиц, но не смог даже толком сесть, а откинулся снова на спину. Кровь снова отлила от его лица, голова закружилась, и Тимофей устало прикрыл глаза.

– Тимка, лежи уж. Я те ишшо найду, не сумлевайся. А теперя – спать. И я сосну, устал, однако.

Все забрались в хорошо проветренные, высушенные и согретые спальные мешки и впервые за время болезни уснули спокойным сном.

Следующим утром раньше всех проснулся Кирилл и осторожно выбрался из палатки. Он чувствовал себя отдохнувшим и окрепшим и решил попробовать прогуляться. Вдруг до него донеслись непривычные уху крики каких-то птиц: «куу-ик-куик, куу-ик-куик» и снова: «куу-ик-куик». Он посмотрел в сторону моря и замер от восторга. В двадцати метрах от палатки, над самым обрывом берега плавно кружились в голубоватом небе розовые как утренняя заря чайки! «Как их много… Одна, две, три, четыре…» он насчитал двадцать шесть этих изумительных созданий полярной природы. Лёгкие и нежные, словно лепестки роз, они то плавно кружились на одном месте, то розовыми комочками стремительно опускались вниз, припадая к самой поверхности моря, и, не коснувшись ни единым пёрышком воды, снова взмывали вверх, оглашая воздух своими характерными грудными криками: куу-ик-куик, куу-ик-куик…

Некоторое время Бисер не в состоянии был двинутся с места. Потом подумал, что надо скорей будить Решевского, и тут радостное выражение на его лице сменилось задумчивостью. Он повернулся к палатке, затем снова взглянул на море – розовые феи растворились как мираж или грёза. Кирилл охнул от огорчения и вдруг заметил мелькнувшую розовую тень около россыпи скал шагах в ста впереди. Птица, отставшая от товарок, спикировала на прибрежную косу, затем опять взлетела и опустилась среди зубчатых скал, окаймлявших небольшую, впереди лежащую бухту. Её силуэт чётко вырисовывался на фоне моря.

Кирилл, как заворожённый, двинулся вперёд, раздумав возвращаться в палатку, и довольно скоро добрался до заветного места. Ещё шаг, ещё один… Ах во оно что! Она сидит на гнезде. А какая антрацитовая с синими проблесками скала – круглый верх, складчатое тело старого камня, и слева острый выход гранита. Словно клюв. Интересная, вообще фигура выветривания! Она похожа…

Чайка шевельнулась и завертела головкой. Розовая чайка на серой скале…

Обратно Кирилл шёл куда быстрее. Его друзья уже встали. Они приветствовали Бисера, и Решевский сказал:

– Здорово, начальник! Да ты совсем молодцом. Мы тут «посоветовались с товарищами» и решили, что не готовы бороться с трудностями обратного пути, кишка после болезни тонка. Вот Федя и отправился за подмогой. Они прибудут к концу дня или утром и нас троих заберут.

– Так Фёдор уже уехал?

– А он парень не ленивый. Тут же собрался, и в путь.

– А вы как, ленивые парни? Нет серьёзно! Доберётесь, не спеша до бережка? Тут недалёко. Я там интересную птицу нашёл, ты ж у нас орнитолог. Петрусь тоже посмотрит и Лизе расскажет. А потом и домой. Ну, идёт?

– А чего? Попробуем! Домой страшно хочется, но надо же привыкать двигаться вертикально, – Петя потянулся и встал. – А ты, Тимоша?

– Я б, может, и не сдюжил, но ведь ты сказал – птица! Пошли, однако, – улыбнулся Кирилл.

Глава 51

– Слушайте, Стасик, Вы мне очень помогли. Теперь моя очередь. Мы с Вами – музейные крысы, книжные черви, тихие люди кулис – попали в этакий вихрь. Поток несёт нас вперёд, водовороты, воронки водопады, а нам надо не растеряться и устоять. Вот мы сейчас тут сидим перед гравюрой. Собор и рядом древний раскоп. А сам храм, чего тут только нет. Витражи, росписи и фрески, лепнина… Что только не переплеталось здесь, не случалось под этими сводами. Вот так и мы… – Старый искусствовед битых два часа пытался вывести молодого из состояния самой чёрной меланхолии и особым успехом, откровенно сказать, похвастаться не мог. Он сыпал анекдотами, прибаутками, водил его в банк продемонстрировать переведённый уже гонорар.

Небылицын слушал безучастно, смотрел в пол и, если уж совсем невозможно было молчать, иногда вымучивал междометия или вздыхал. Старик же, казалось, чего-то ждал. Он не заговаривал со Стасом о самом главном, не объяснял своего внезапного появления и время от времени поглядывал на маленький плоский телефончик, болтающийся у него на шее на толстеньком ремешке, сдублированном надёжной цепочкой, совсем как у породистого домашнего пса или современного мальчишки – пижона, на которых солидному добродушному Бруку негоже бы походить. Надо было его знать, чтобы по-настоящему оценить эту, для других банальную, «деталь туалета».

Старик новации не любил, техники побаивался и ожидал от неё подвоха. Небылицын прежний такое непременно бы уж заметил, удивился, начал острить – «ах, не ждёте ли вы свидания, дорогой ментор? Нет? Но тогда не иначе как лауреатства?» Этот – новый хмуро безмолвствовал, его мысли явно были далеко.

Телефончик зажужжал, словно рассерженный майский жук, а потом и заиграл. «Сердце красавицы, – вызванивал ксилофон, – склонно к изме-ене! И к перемене, – поддержала свирель, – как ветер мая!» Оскар Исаевич вздрогнул, засуетился, явно забыв, какую кнопку сперва нажать, однако, справился, поздоровался, затем, глянув на Стаса, извинился и отошёл в сторонку. Было слышно, как он живо задавал вопросы, удивлялся, охал, а потом перешёл на французский. Но вот старик победно улыбнулся, поблагодарил собеседника и попрощался.

– Так, мой дорогой, – совсем другим тоном обратился он к молодому человеку, – я узнал очень важные для нас вещи. А теперь мне дали добро, и я могу Вам кое-что объяснить. Кончено, вылезайте из своего кокона наружу. Мы будем действовать. Вы слышите меня, юноша? Мы будем действовать как современные люди. Но! С полным уважением к истории, традиции, наивным верованиям, а также, между прочим, упрямым фактам, тем, что часто вылезают из рациональных границ. А как ещё может поступать образованный и опытный музейный работник? Вам уже кое-что рассказали? Так Вы услышите историю от меня до конца.

Рассказ Брука

Аугсбург город не очень большой, и конечно, кое-что просочилось. Рассказывали совершенно невероятные истории о персидском шахе, захотевшем заказать себе золотую чашу. Нет! Меч с драгоценным эфесом, утверждали другие. А один горожанин совершенно серьёзно уверял, что слышал, как кондитер, поставщик Гольдшмидта, по секрету нашептывал хозяину монастырской пивоварни: Китайский Император хочет жениться. Ну так вот, для невесты Гольдшмидт сделал нагрудник и ножные браслеты! Но потом… понимаете, императоры так капризны! Он раздумал, и тогда Михаэль продал буйному Карлу по дешёвке всё разом. Что вы говорите? Китаянки не носят браслеты на ногах? Вы уверены? Вот незадача… А что?

Со временем стало известно, что семья хранит ЭТО в тайне. Тайна будоражила умы. И надежды грабителей. Тем долго не везло. Но однажды воры достигли известного успеха. Они подкупили мальчишку в доме. Тот забрался в подвал без окон, где в полной темноте хранился «Римский заказ». Он проник в дом через водосток и через узкий лаз передал, что нашёл.

После истории с кражей семья поместила своё загадочное наследство в банк. Было решено сделать это подальше от досужих глаз, они выбрали Дрезден, и больше нам об этой стороне дела никаких подробностей не известно.

А воришка попался. Он стащил старый кожаный кошелёк и серебряный колокольчик у толстого лавочника. Но был пойман, уличён и высечен нещадно розгами на городской площади под бой барабанов. Тогда он сознался заодно во всех своих прегрешениях сразу. Быстро отыскали двоих взрослых висельников, для которых старался малец. Нашлась и добыча. Ей оказалась звезда с огромной чёрной жемчужиной. Вернее, золотая витая цепь в виде змеи со звездой. Долго-ли, коротко-ли, но чёрная звезда вернулась назад…

Через месяц старший Фельзер сорвался с крепостной стены, где осматривал городские укрепления. Его дочь бежала с французским офицером, а жена, не выдержав позора, попыталась наложить на себя руки. Её удалось спасти, но она потеряла дар речи и молчала до конца жизни.

Младший брат, однако, не хотел верить в злую судьбу и считал семейные беды простым стечением обстоятельств. Он сказал родным, что если они бояться родового проклятия, то он может, так и быть, облегчить их бремя. Младший забрал цепь и положил подарить её будущему зятю. Его дочь должны были скоро выдать замуж, и вовсю шли приготовления к свадьбе. Младший даже смеялся над сказками о «проклятье Гольдшмидта» и, действительно, поначалу в его доме всё шло благополучно. Приданое было готово, на подвенечное платье наложили последние стежки, изысканный свадебный обед ожидал множество именитых гостей. Даже погода в День свадьбы стояла солнечная, безветренная и, казалось, радовалась вместе со всеми.

После венчания новобрачные сели в великолепный выезд. На груди жениха красовалась цепь, и восхищённый шепот пробежал по толпе, собравшейся у церкви поглазеть, поклянчить милостыню и поорать: «Виват!». Зацокали подковы, и лошади торжественно двинулись по улице. Прохожие приветствовали молодых, а мальчишки бежали за каретой и визжали.

Как вдруг впереди послышался какой-то необычный гомон. Загремел барабан, запели трубы, толпа загудела и колыхнулась. Бродячий передвижной зверинец Леонелло въехал в город, и любопытные горожане тут же облепили его. Маленькие ослики с колокольчиками трусили впереди, за ними важно двигался печальный одногорбый верблюд, а на широкой телеге, запряжённой быками, стояли клетки.

В небольшой клетке сидел рыжеватый волк с облезлой лисой. В клетке побольше – бурый молодой медведь. И наконец, в самой большой – лев! Всамделишний лев с хвостом, гривой и грозной пастью, все видели, как он зевал. Такой запросто проглотит барана и не заметит!

Льва не кормили, чтобы он не выглядел сонным, и зверь был раздражён. Под колёсами загремели камни, и он недовольно заворчал. А когда попалась особенно большая колдобина, подал голос по-настоящему. Привычные животные зверинца не испугались грозного львиного рычания. Но лошади, что везли новобрачных…

Обезумевшие от страха кровные жеребцы покалечили несколько человек, разнесли в щепки карету и выбросили новобрачных с высокого моста вниз в пересохший ручей. Они оба погибли на месте и были похоронены в одной могиле, чтобы не разлучать их хоть после смерти, раз уж горькая судьба отказала им в счастии.

Деньги – большая сила. Злосчастная цепь осталась невредима. И хотя выплакавший все глаза отец не хотел о ней больше слышать, на семейном совете всё же решили её продать. Кроме чёрной жемчужины, там имелись и другие очень ценные камни. Червонное золото, змея, усыпанная каменьями, с глазами в виде двух огромных рубинов…

Аугсбург был городом золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров. Украшение разобрали, разняли и распродали потихоньку. Многие ювелиры не побоялись худой славы. Продавали ведь без запроса…

Так вот, предание гласит, что ни один из купивших не остался без наказания. На них сыпались беды: разорения, болезни, пожары и увечья. И с тех самых пор повелось. Это превратилось постепенно в цеховой манифест или лучше сказать – цеховой завет. Ни один уважающий себя ювелир Города не хочет ничего знать про «Римский заказ». А семья Фельзер имеет и своё собственное горе.

– Анна-Мари не рассказывала вам, что у неё есть брат? Видите ли, сама звезда попала в конце-концов в Нюрнберг в музей. Там зловещий хвост этой кометы оборвался. Ни одну неприятность больше не связывали с нею. Казалось, старое заклятье выцвело от времени, потускнело и выдохлось. В семье о нем стали забывать.

Младший Фельзер очень интересовался историей своей семьи и решил взглянуть на роковую романтическую драгоценность. Он совершено буднично подошёл к витрине, сделал несколько снимков и поехал домой. Но по дороге он оступился на скользком месте, упал и сломал руку. А потом – неудачное лечение, сепсис… Словом, левую руку пришлось отнять. Это произошло два года назад. Теперь вы понимаете, мой молодой друг…

– Оскар Исаевич, – Небылицын взглянул совершенно больными глазами на старика. – Я не знаю, кому я наступил на мозоль, самому дьяволу или младшему бесу. Я бежал оттуда, как от чумы, потому что приношу несчастия, словно ящик Пандоры. Она попала в беду, а я не мог позволить себе даже под окнами походить, чтобы хоть издали увидеть её. Я ей боюсь написать… Я не знаю, кто и что меня преследует. Я понимаю только одно. Моя жизнь… разбита – это не то слово, она просто потеряла всякий смысл. Я не могу даже вам сказать, зачем вы меня во всё это втравили? Я встретил Анну-Мари благодаря вам и начал – Жить! Без неё я был раньше… э, да что там, я и теперь без неё. Можно я пойду?

– Идите, это не страшно, – неожиданно легко согласился тот и встал с места. – Вы сидите безвылазно дома? Тоже не страшно. Боитесь встречаться? Хорошо – не встречайтесь! Знаменитый лётчик-испытатель сказал однажды: «Если ты чихнул, а после этого у самолёта отвалился хвост, попробуй чихнуть назад!»

– Правильно, вы меня не упрекали, это делал я сам. Но я же не провидец! Я только хотел, чтоб умная и красивая девушка вас встретила там и помогла. А что вышло? С другой стороны я ничегошеньки не знал про «Римский заказ»! Никто из Фельзер мне ни единым словом… Впрочем, довольно об этом. Теперь слушайте меня, -Брук сделался необычайно серьезен. Глаза его блестели от волнения. Он возвысил голос и взял Стаса за руку.

– Не теряйте надежду! Был бы я мушкетёром, я бы сказал – положитесь на мою шпагу! Кулачным бойцом или борцом – на мои бицепсы, стрелком – на мою меткость. Но я музейщик и ещё архивариус, и я буду действовать своим оружием. И уверяю вас, оно есть! Я напал на след одного важного документа. Мало того, замаячила возможность – чем чёрт не шутит, даже и саму статуэтку найти! А тогда… Нет, рано! Я ничего пока не скажу. Прощайте! Надейтесь, Вы меня поняли? Надейтесь!

С этими словами старик пожал Стасу руку еще раз и быстро вышел из комнаты.

Глава 52

Над большим ледником возвышалась тёмная гора. Несколько восточнее выступала ещё одна гряда. На ней виднелись сверкающие глетчеры и две островерхие вершины. Большая часть гряды была покрыта белым туманом, который постоянно менял свои очертания. Путешественники пошли по плоскому фьордовому льду, тянувшемуся от соседнего маленького островка. Туман немного рассеялся, и показалась полоска голой земли. Ещё несколько минут, и Кирилл, возглавлявший маленькую колонну, остановился.

Чайка, как ни в чём не бывало, сидела на месте. Но причуды освещения не давали заметить её необычного цвета. Птица из-за скрывшегося за горами светила казалась тёмной, зато антрацитового цвета скала…