Коллекция королевы

– Ну ясно! Чего тянуть? – Рыжий был рад, что Лиза молча смотрела в сторону, словно всё это её не касалось.

– Да… Тянуть, верно, нечего, «Это» отдай собаке, – подытожил Кирилл. – Давай варить, все голодные.

Глава 46

Слава Телотта уже гремела по всей Европе Ему делали заказы из Мюнхена и Дрездена, Вены и Праги. Даже из самого Парижа – хоть там были свои прекрасные мастера. Конечно, он имел подмастерьев. Дело процветало, состоятельные горожане и даже члены гильдии охотно отдавали к нему в обучение своих сыновей, да он не каждого брал. Он мог себе уже это позволить.

В мастерской изготовляли серебряную и золотую посуду, для епископа – церковную утварь. А украшения мастер не доверял никому. Он сам выбирал камни, занимался огранкой, сам любовно делал оправу, и порой ворчал, что де «это тонкое дело», и «горшечникам» – не по силам. Однажды в зимний ветреный День старший подмастерье пошёл запирать на ночь ворота. Надрывно лаяла собака. Он огляделся. У коновязи в плетеной корзинке он наткнулся на пищащий маленький свёрток. Когда находку развернули…

Весь дом сбежался поглядеть на подкидыша. Крошечный мальчонка плакал и хотел есть, и его отнесли кухарке, у которой был свой младенец. Наутро они устроили семейный совет, позвали священника и положили – ребёнка крестить и оставить в доме. Мальчика назвали Георгом, он рос толковым и прилежным, и скоро Мастер, у которого была только дочка, привязался к нему как с сыну.

Мы не так много знаем о нём самом. Но известно, что через три года у Телотта родилась ещё одна дочь, и когда старшая вышла замуж и уехала к мужу в Нюрнберг, то вскоре любимый подмастерье Георг, ставший к тому времени прекрасным ювелиром, женился на юной Эмме и сделался со временем совладельцем, а потом наследником тестя. Как нередко, бывало, в старое время, люди называли Георга по занятию. Получил он прозвище – «гольдшмидт», и оно-то стало фамилией.

Клара встала, подошла к угловому шкафу и достала старый альбом.

– Посмотрите, как работали раньше.

На мелованной плотной бумаге «ин фолио» художник изобразил помещение с большим арочным решётчатым окном. По стенам были развешаны инструменты. Слева у высокой печи работник раздувал меха. Люди стояли и сидели по периметру у глиняных тиглей, ящичков, верстаков и станочков. Короткие пышные штаны, ноги в чулках…

– Видите, как их много, это шестнадцатый век. Но и позже было не меньше. Ну так вот, у Георга с Эммой родилось пятеро детей: две дочери и три сына. Но из двух старших сыновей ни один не проявил интереса к отцовской работе.

Старший решил посвятить себя богу, средний попросился в ученики к своему дяде аптекарю. И Георг был огорчён и разочарован. Зато самый младший Михаэль вознаградил сторицей отца. Он был талантлив, трудолюбив, терпелив и всей душой стремился стать достойным его учеником.

Состоятельный Георг дал сыну хорошее домашнее образование. Мальчик умел играть на музыкальных инструментах, знал французский и итальянский. Но ещё важней, что он прекрасно рисовал и лепил. В моду тогда вошли подарки из драгоценных металлов – фигурки античных богов, птиц, животных, украшенных крупным жемчугом, в алмазах и сапфирах. И со временем в этом Михаэлю не стало равных.

В мастерской Георга любили заказы богатых монастырей. Воображение его помощников будили церковные ризы, торжественные чаши для причастия, ковчежцы и изукрашенные эмалью золотые кресты. А его сын как отец превосходно делал перстни, ожерелья, диадемы и браслеты. Но особенно удавалось ему другое – мелкая пластика – как сейчас это называют. И на него посыпались заказы. Золотые, изготовившиеся к прыжку, бенгальские тигры с изумрудными глазами и серебряными когтями, сокол ли с агатовым клювом, Афродита, Посейдон или Нике…

Мастерская стала еще известней. Сперва Михаэля называли – молодой Гольдшмидт, позже стали говорить – Большой. Он уже давно был женат, да не просто так, а на племяннице бургомистра, купил участок земли за городом и подумывал послать сына в Венецию, чтобы присмотреть там палаццо. Тогда и приключилась эта история, что не даёт покоя даже сейчас.

Милое неправильное лицо Клары с мелкими морщинками около карих глаз потемнело и напряглось, каштановая прядка волос упала на лоб. Чувствовалось, как не хотелось ей продолжать.

– Господин Небылицын, я происхожу из католической семьи. И у нас дома к этому всегда относились серьёзно. А Михаэль Гольдшмидт был не просто католик. Он был образцовый прихожанин, жертвовал на церковные нужды, сидел на почётном месте на церковной скамье и хотел сделать священником своего младшего, отдав к брату на воспитание. И к такому ревностному сыну католической церкви постучался однажды запылённый курьер.

В эти годы на престоле был Папа, имени которого называть я не стану. О нём ходили дурные слухи. Однако то, что Вы узнаете от меня, никто не смог подтвердить или опровергнуть. Было это его желание или кто-то хотел ему сделал подарок? Был курьер от члена курии или от Понтифика самолично? По крайней мере, семейная легенда такова:

Три раза Михаэль говорил: «нет». Три раза курьер выходил за ворота и возвращался. Наконец, мастер не устоял. Перед ним лежали камни изумительной красоты, редкой чистоты воды и величины. Он никогда не видел таких. Он не смог отказаться сделать из них заказ. Мастер начал работать. Он всё делал один, в полнейшей тайне, только глубокой ночью. И чем дальше продвигалась работа, тем с большим страхом и неохотой он думал, что придётся её однажды отдать. Значит рано или поздно люди увидят… ЭТО и узнают, кто его автор. Примерный отец семейства… образцовый католик!

Всему на свете наступает конец, и Михаэль закончил заказ. Но шло время – из Рима никто не появлялся. Мастер выжидал, потом попробовал окольным путём навести справки, как вдруг пришла весть, что Папа умер, его приемник строг и суров, а окружение боится вздохнуть. Наконец последние сомнения отпали. Брат Михаэля – аббат по делам попал в Ватикан и услышал, что посредник, заказавший работу, отстранён, с позором изгнан, и умер в изгнании в тюрьме.

А что с работой? Михаэль запрятал её подальше и постарался о ней забыть. Но не тут-то было. На их дом посыпались беды. Тяжело заболела жена. В доме случился пожар. Подмастерье упал с лошади и повредил руку. Михаэля мучили мысли, будто всё это – наказание. Мысль о позоре тоже не давала ему покоя. И он решил избавиться от своей работы любой ценой.

– Вы не устали, может сделаем перерыв? – нервно спросила Клара. Но не успели мужчины что-то сказать, а Стас запротестовать, она махнула рукой. – Что ж, Вы наверно правы. Лучше покончим с этим. Мы оставим ненадолго нашего ювелира и обратимся к семье моего мужа. Это были люди другого общественного положения. Они принадлежали к старинному владетельному роду, состояли в родстве с баронами Штокман, имели земли, рудники в колониях, купили право чеканить монеты. Нечего и говорить, что они были в теснейших отношениях с церковной городской властью. В его семье очень ценилась военная доблесть. Фельзер больше заботились о репутации, чем о Деньгах. Это были достойные люди в большинстве. Только в семье не без урода.

«Урод», семейный изгой нередко беден, но Карл как раз был очень богат. Казалось, не было порока, которого бы не имел этот монстр. Он был жесток, жаден и развращён до крайности. О нём гуляли смутные страшные слухи, но золото всем затыкало рты. Да и могущественные родственники не хотели огласки. Когда не удавалось скрыть очередную историю о соблазнениях и измывательствах, они старались замять скандал. Он завел в доме гарем из купленных в Иране рабынь. Он устраивал битвы егерей и диких зверей. В доме у него жил медведь. Зверь был злой, дикий, признавал только Карла и бросался на остальных.

О попойках буйного Карла ходили легенды. Далеко за городом он построил дом с башней, обнёс его высокой стеной и в нём особенно свирепствовал и оскорблял небеса. Но нас сейчас интересует другое. У негодяя была слабость к искусству, хотя тоже и особого рода. Он собирал эротические картины и другие подобные вещи. Вот ему-то и решил Михаэль продать свою «редкость».

Мы не знаем, как они сговорились. Однако сделка состоялась, Карл заплатил огромные деньги, а Гольдшмидт все их до последнего гроша пожертвовал на церковь, вдов и сирот. Он исповедался, отправился пешком паломником в храм Франциска Ассизского, а когда вернулся, бедствия прекратились. Михаэль окончательно уверился, что ещё легко отделался. А Карл, в ус не дуя, продолжал в том же духе. Но если до сих пор его хранил Люцифер, как шептались люди вокруг, теперь удача отвернулась совсем. Он заболел дурной болезнью – слуги говорили, что он гниёт заживо. Он стал пить ещё больше, если это только возможно.

Вот однажды он поехал кататься вдвоём с медведем. Что-то привело Карла в ярость. Он ударил палашом зверя, тот в ответ огрел хозяина лапой, и мерзавец испустил дух на месте. Он не был женат, не имел законно признанных детей. Поэтому, когда он умер, всё, что имел Карл, унаследовал брат. Земли, как полагалось, остались в семье. Сброд, что служил у Карла, старший брат распустил. Собрание же богомерзкой дряни, как он это назвал, брат Эвальд решил, не глядя, спалить, а дом снести. Да посоветовался прежде со своим духовным отцом.

Тот был холёный полный аббат, носивший роскошные сутаны, перстни, драгоценные пряжки и полновесную золотую цепь с тяжёлым крестом, украшенным зелёным большим александритом, загадочно менявшим цвет на свету. Он задумался, пристально посмотрел на Эвальда и предложил показать ему всё, что за свою жизнь собрал Карл. В ответ на робкие возражения об оскорблении взоров служителя господа аббат пожал плечами. Пустое! Не думает ли достойный господин Фельзер, что можно поколебать в вере или коснуться грязью ЕГО! А вот прежде, чем предать имущество Карла огню, следует понять, не принесёт ли оно пользу Матери Церкви?

Сказано – сделано. Аббат поднялся на башню и скользнул равнодушным взглядом по увешенным картинами бурым стенам, хотя среди авторов попадались знаменитые живописцы. Не заинтересовали его ни скульптуры из мрамора, гипса и алебастра, ни резьба по слоновой кости. «Надо продать, – равнодушно пробормотал он, – зачем добру пропадать?» Но перед альковом, под бархатным балдахином, он остановился. Аббат осторожно отодвинул тёмно-красную ткань. Вокруг горели толстые восковые свечи. Триптих с изображениями козлоногих сатиров и фавнов открылся вверху. Он перевёл глаза на небольшой постамент из каррарского мрамора и.. бросился, как ошпаренный, вниз к ожидавшему его наследнику.

«Святые угодники, господин Фельзер! Этому нет цены! Только одна чёрная жемчужина, даже если бы ничего другого не было в помине!!!

Но там же изумруды, уж Вы мне поверьте, я в этом знаю толк, и… бриллианты! Вы должны понять, это… это бриллианты, достойные разве только короны! Кайзера или Папы!

Тут почтенный прелат прикусил язык и постарался неловкость замять. Сколько времени пролетело, пока Клара начала свой рассказ? За окном стемнело. Уже вечер, или это облака, скоро начнётся гроза? Он ли слушает аугсбургские легенды с чувством, что сейчас решается его судьба?

Происходящее плохо умещалась в сознании Стаса. Он потихоньку ущипнул себя за ухо. А Клара, тем временем, замолчала, теребя пустую чёрную чашку. И тогда Дитмар, несколько оттаявший за это время, тихо спросил:

– Хочешь, чтоб я закончил? – Она кивнула, и начал брат. – Эвальд и аббат сговорились. Всё остальное было осторожно и анонимно распродано в Италии. Деньги отданы церкви. Ну а грешную «ценность» спрятали под замок. Было решено, что её наследует всегда старший сын, и только он один видит ее и знает о ней. С тех пор старших сыновей этой семьи начал преследовать рок. Существует также поверие, что для всей семьи Фельзер очень опасно даже упоминать об истории «заказа». Тому было много примеров. Ювелиры со своей стороны страшно не любят…

За это время несколько раз звонил телефон, дверь открывалась и притворялась тихонько. Мертели, брат и сестра только отмахивались и продолжали рассказ. Но наступил, наконец, момент, когда они должны были вернуться к повседневным делам. Помощник в дверном проёме явно не собирался на этот раз уступать. Дитмар встал, обменялся с ним парой слов, а затем обратился к Стасу.

– Извините, нам придётся продолжить позже. Мне осталось не так уж много. Я подумал, что для Вас как раз будет важно, что… – Внезапно он обернулся к Кларе и хлопнул себя по лбу. – Как ты сказала? В конце концов, ты Фельзер, а остальные – суеверные идиоты? Сестричка – один из них это я. Разрази меня гром, если я скажу еще хоть одно слово! Ты спокойно направлялась домой, когда сзади случайно оказался господин Небылицын. Он шёл к нам, чтобы узнать по «Римский заказ». Между вами оставалось несколько метров. Тут случилось нечто такое, что тебя чуть не погубило. Станислав, до свидания, всего лучшего, до свидания!

С этими словами Мертель схватил за руку растерявшуюся Клару, увлёк её к выходу соседнюю комнату и плотно затворил за собою дверь.

Глава 47

Прошло несколько дней. Погода постепенно улучшилась. В просветах облаков появилось чистое небо и, наконец, засверкало яркое солнце. На траве заблестели капли дождя, а от мокрой нагревшейся гальки на берегу ручья пошёл лёгкий пар. Решевский с ночи ушёл ловить леммингов для приманки, и Бисер, проснувшись рано, оказался в палатке один. Он расстегнул спальник и покрутил головой по сторонам, удивившись, что молодняк уже усвистал. Они так любят поспать!

Сквозь палатку светило солнце. Только около шести, так не подремать ли ещё? И тут до него донеслись негромкие голоса. Кирилл прислушался. У костра разговаривали двое.

– Он считает меня дебилом, я сажусь регулярно в лужу. Ты думаешь, я не понимаю? Может, лучше уж мне всё бросить и вернуться…

– Петь, да что ты? Возьмём вчерашний вечер. Ты гречку сварил нормально, для Тимки сделал ловушки.

– А-а-а, гречку просто. Крупу насыпал, добавил соли…

– А манку – сложно. Ну правда! Я тебе покажу. Мы можем вместе попробовать пару раз, а уж потом ты один. Её вообще-то лучше вдвоём. Один в кипящую жидкость то-о-оненькой струйкой сыпет крупу, а другой всё время мешает. Над костром это трудно.

– Кирилл Игнатьич и Решевский по одному умеют.

– Ну и что? Когда мы тоже… ну я говорю, лет через десять…

Они засмеялись. Стало слышно, как затрещали сучья в огне. Лиза закашлялась от дыма и сказала

– Подвинься.

– Ох, а костры! И это правда – мужская работа, – вздохнул тот.

– Папа считает, что есть просто – Работа. Не мужская и не женская. Нет, не так. Есть такое правило. На привале, в походе и экспедиции, каждый ищет себе работу. Понимаешь, не ждёт, пока скажут, а сам. В этом весь фокус. Но тяжёлое делают мужчины. И это нормально. А костры… Вот смотри. Есть костёр «Пионерский», есть «Таёжный», есть «Нодья» и «Колодец». Хочешь, я покажу, какой попроще.

Снаружи снова послышался треск – это ломали ветки, потом стук топора.

– Петь, сейчас галька ещё мокрая. Мы можем начать прямо на ней. Так будет наглядней.

– Интересное кино! Всё сразу станет немедленно гаснуть. Нужно как раз сухое место искать.

– Вот именно! Но не всегда оно есть. Значит, например, летом ты или снимаешь дёрн, или должен что-то вниз подложить. Кстати, хорошо с собой сухую растопку иметь. И немного спирта или бензина, если очень уж мокро. Мы на байдарке возили металлический лист, чтобы на нем костёр разжигать. Так, ладно, это теория. Гляди и делай как я.

– Ой, колется! – вскрикнул неожиданно Петька.

– Петь, здесь ёлок-то почти нет, да и эти – чудные, но ничего. На них в самом низу под лапами, как и в нормальном лесу, такие тонкие веточки есть. Называется – паутинка. Они сухие. Ты их и бери. Ага! Молодец, довольно.

– Годится, Лиз. Что теперь делать?

– Шалашиком их поставь и снизу… Ох, нет, постой. Наделай щепок потолще, сможешь?

– Запросто. Такие подойдут?

– Отлично. Теперь совсем просто. Ты подожжёшь шалашик – он загорится. Тогда ты снаружи ставишь щепки потолще – также опять шалашом. Когда разгорится сильнее, можно брать другие дровишки, даже если они сырые. Ставишь их вокруг, они сохнут.

– Полундра! От них пар идёт, как от чайника. А костёрчик горит, просто класс! Слушай, я тебя всё спросить хотел. А почему у меня другая бурда горькая вышла? Эта, ну..

– Пшёнка? Ты пойми, здесь не деревня даже, а просто край света. Мы крупу тут купили. Не потащишь же всё на свете? А такую крупу надо перебирать, мыть, и потом шпарить.

– Чего? Куда шпарить? Зачем?

– Петька, чудо гороховое! Кипятком! Крупу! Шпарить! А потом воду слить и тогда горечь сойдёт.

– Понял. Лиз, ты не злись. У меня все ступни в волдырях, я…

– А это твои пижонской крупной вязки носки. Носки надо, конечно, шерстяные носить, но гладенькие – ноги беречь. Я тебе папины дам. Ты свои сними, ради бога.

– Сама, небось, колготки носишь?

– А вот и нет. Колготки вообще нельзя.

– Это ещё почему?

– Если ноги промокли, надо обувь и прочее быстро снять, а колготки, сам понимаешь…

– М-м-м, Лизка! Я чувствую себя полным идиотом, неучем и младенцем.

– Тише, папу разбудишь. Пойдём побродим? Костёр наш пробный только залей, а в общем угли прикрой. Снаружи зашуршали шаги, что-то звякнуло пару раз, и всё стихло.

Между двух гор тёмным мрачным провалом зияло озеро. Оно было всё ещё покрыто льдом, лишь кое-где блестели языки свободной воды. В некоторых местах лёд подходил вплотную к берегу и был достаточно крепок, чтоб по нему пройти. Но не везде. Местами он был сильно изъеден, и не вынес бы тяжести человека. Двухметровой толщины льдины, обтаяв с поверхности, сохранили широкие скользкие подводные выступы. Вскарабкаться из воды на такую льдину без посторонней помощи почти невозможно.

Ребята, обходя подозрительные тёмные пятна, метров на сто отошли от берега. Они заглянули в небольшую полынью. Перед ними открылась неповторимая картина! Сначала ничего нельзя было разобрать, кроме голубоватого мерцания, исходившего из глубины озера. Солнечные лучи, проникая под лёд около берегов, где имелась полоска чистой воды, пронизывали водную толщу. У нее был от этого непередаваемый изумрудно-голубой мерцающий цвет.

Вода озера была совершенно чиста и прозрачна. В него не впадали реки. Само оно девять месяцев в году находилось подо льдом. Так что любая примесь за это время оседала. Тающие льдинки у берегов, колеблемые ветерком, издавали лёгкий и мелодичный звук, напоминающий звон хрустальных подвесок люстр.

Лиза сделала ещё один осторожный шажок и всмотрелась. Постепенно стало можно различить лежащее на большой глубине усеянное мелкими камешками дно.

– Слушай, я о таком даже мечтать не могла. Это же царство царя Берендея. Нет, это Снежная королева и её…

– Погоди они все – земные. Они ходят или летают: Берендеи, Королева… А у нас с тобой подводное царство.

– Петруч-ч-ч-ио, -расшалилась не на шутку Лиза, – Молодец! Это зачарованное подводное царство. Здесь всё застыло в абсолютной неподвижности. Под нами покоится голубая пучина. Тут никогда не ступала нога… нет, опять не годится. Нога по воде…?

– Не плескало хвоста! Не мелькал ни плавник! – Петя, держа Лизу за руку, низко наклонился над водной гладью. – Лизка, а вот и рыба! Прямо подо льдом, здоровая как акула!

– Ты куда, здесь же скользко! – с этими словами девушка потянула Петю обратно и, неловко повернувшись, потеряла равновесие.

Её ноги заскользили, рука оторвалась от Петиной и попыталась ухватиться за снег, но от этого стало только хуже. Она проехала, словно на лыжах, несколько шагов и боком сползла в полынью. От испуга Лиза даже не пыталась сопротивляться. «Голубая пучина» с тихим плеском расступилась и сомкнулась над её головой.

– Собака моя, как нарочно, охотиться перестала, когда корм на исходе. Бывало, не дозовёшься из тундры. А теперь жмётся к палатке или, понурив голову, слоняется у лагеря, – озабоченно сказал Тимофей.

Они недавно перешли с Кириллом на «ты», и он ещё немного запинался, когда нужно было обратиться к Бисеру напрямую.

– А как охотятся ездовые собаки? Я знаю такое слово – «мышкуют». Ох, бред, я вспомнил. Лиса мышкует! А лайки?

– Они раскапывают норы леммингов и гоняются за дичью. Надо будет пойти подстрелить пару чаек, пока мой Песец совсем не оголодал. Отличная собака, этот Песец. Двухлеток, чистопородный, красивый, выносливый! Пока я летел, один мужик на него всю дорогу любовался. Просил всё, может, продам? Хороший, кстати, мужик. Ошейник мне подарил.

Он похлопал по толстому кожаному коричневому ошейнику с блестящими бляшками и потрепал по уху крупную белую лайку с чёрным ухом. Она радостно завиляла хвостом и, понюхав следы на снегу, потрусила куда-то по своим делам.

– Со мной, знаешь, пёстрый народец летел. Оленеводы, врач с акушеркой, буровики, охотники и два маримана. Этот был, конечно, охотник. Предлагал охотиться вместе. Слушай, винчестер у него… обалдеть!

– У тебя тоже ничего. Тим, а ты какие гнёзда сейчас смотрел? – спросил Кирилл.

– Есть такая птаха в Арктике. Зовётся – чистик. Они тут на скалистых островах живут. Чистики не улетают даже полярной ночью. А яйца кладут прямо в расщелины скал без всякой подстилки. Там же насиживают яйца и выводят птенцов.

– Тут надо насиживать так уж насиживать! Холодно ведь. В лучшем случае температура может подняться немного выше нуля.

– И я так думал, но оказалось – они странным образом не спешат садиться на яйца. И даже когда наконец приступают к делу, часто оставляют их надолго неприкрытыми. Вот я и стал это фиксировать. Хотел посмотреть, зависит ли вылупление от поведения самок.

– Так им же тоже есть надо. Ты подумай, Тим, это не юг. Здесь чтобы пропитание твоим самкам добыть, надо далеко от островов улететь, найти разводья и рыбку поймать.

– Видишь, на яйцах сидят самки. А кормят их, оказывается, самцы. И самочки, если уходят из своих тёмных щелей, идут не кормиться, а просто греться на солнышке и «болтать» на карнизах со своими соседями по гнездовью. Эй, глянь вперёд!

Решевский взял болтавшийся у него на шее полевой бинокль и навёл его на кочку с буровато-чёрной птицей с крючковатым клювом и белой грудкой.

– Это «фомка-разбойник», короткохвостый поморник. Гнёзда гаги нашёл, ворюга. Он их высасывает. И так ловко, что ты пустые от полных не отличишь. Послал бы Песца его спугнуть, да он удрал как на грех.

– А что, Песец обычно с тобой? Лиза мне чудные вещи рассказывала. Я не особенно поверил. Подумал, интересничает перед девчонкой мужик, – подначил Бисер Тимофея.

– Про чистиков? Трудно поверить, но это правда. Песец всегда увязывался со мной, когда я на обследования ходил. Я думал сначала, если будет мешать, то стану привязывать. Только гляжу, он птиц с гнездовий не сгоняет и яиц без разрешения не трогает. Бывало, я уйду без него, так он меня найдёт и сидит в сторонке, ждёт, когда я позову. Ну, правда, если я его не замечаю, начинает подвывать.

– А птицы как, не пугаются? – удивился Кирилл.

– Сначала страшно пугались, но быстро привыкли. И у меня такая трудность была. Я сам не хотел самок спугнуть, и старался обследовать только те гнёзда, откуда они «гулять» улетели. Но в чёрной расщелине трудно заметить чёрного чистика! И я выучить Песца!

– Значит, верно! Тимка – ты просто Дуров, – Бисер восхищённо хлопнул по плечу Тимофея, – и что?

– Ну, псина сначала не рубила, какого хрена мне надо, и подводила меня к занятым гнёздам. Зато, когда он понял, дело у нас пошло отлично. Он стал приводить меня тогда только к гнёздам без самок.

– И яйца не трогает?

– Нет! Только обнюхает и бежит дальше. Иногда, правда, всунет в щель лапу, на меня глянет виновато, и назад.

– Да-а-а, это номер! А что же чистик?

– Представь себе, вылупились птенцы как ни в чём не бывало. Не все, конечно. Но никакой особенной связи с гулёнами самками-мамками.

«Фомка» поморник тем временем взлетел и погнался за крупной чайкой больше его самого раза в два. Он несколько раз клюнул её в голову на лету, и обе птицы скрылись из виду.

– И правда – разбойник. Э, Кирилл… стой, что за пропасть! Смотри-ка, Песец! Что это с ним? Хромает… Что-то тащит в зубах…

Песец приближался не слишком быстро. Он припадал на одну лапу и скулил. В зубах он нёс что-то серое. Собака двигалась наискось со стороны озера, и вскоре стало видно, что она оставляет за собой капельки крови на снегу. Мужчины побежали навстречу. И через несколько минут Песец, вывалив наружу красный язык, прыгал рядом с хозяином, положив у его ног… мокрую тряпку?

– Тимка, это – Лизы… Лизы шапка с помпоном!

– Эта бурая штука?

– Да-да-да! Но мокрая и в грязи. Бежим, там беда!

Оба бросились по следам Песца, прихватив по пути оружие и аптечку. Собака, словно поняв, тоже поспешила назад, вскоре далеко опередив людей. Бежать было нелегко. По обветренным лицам мужчин струился пот. Они дышали тяжело. Но не прошло и четверти часа бега с препятствиями по камням и снежным языкам, как они увидели движущуюся им навстречу процессию.