Коллекция королевы

Она опять заплакала, и Петька почувствовал, что у него тоже защипало в носу. Не хватало ещё тут разреветься на глазах у Кирилла. А тот, тем временем пересел к тёте Глаше, взял её за руку и напрягся. Он не сомневался, «что-то случилось. Как это связано с Андреем? И, похоже, всюду опасность. Что же тут в Москве происходит? Собственно, не только в Москве…»

– Вот я и говорю, – тётя Глаша, повздыхав, продолжала, – Димочка тут поблизости и работал. У меня бывал, всё как надо. Только стал он вдруг похаживать в церкву. И, знаешь, чаще и чаще. Меня тоже звал, уговаривал, дочку свою Уленьку водил то к заутрене, то к вечерне…

– Димка? В церковь? Да быть не может! Он совсем не такого склада. Он насмешник и скоморошник, – не поверил Кирилл, с трудом переключившийся на неторопливый горестный рассказ старушки.

– Эх сыночек, был насмешник, а стал… Да что там. Это он уж давно был болен. Мы не знали, а он-то чуял. Умер Димочка в прошлом году…

Кирилл Бисер, за короткое время узнавший о второй смерти среди своих одноклассников, потрясённо молчал. Он также молча выслушал печальные подробности и попытался собраться с мыслями.

«Просто умер. Что я навыдумывал? У человека рак почки был. Сначала врачи пытались спасти, а потом выяснилось – неоперабельный, поздно. Просто бьёт и бьёт по своим. Бьёт всё ближе и бьёт прицельно. Да, и никакого Синицы. Стой, Синица! Глафира Савельевна ведь сказала… У меня совсем из головы выскочило после такой новости. Ничего не поделаешь, надо спросить.»

– Тётя Глаша, я никак в себя прийти не могу. Димка – совсем молодой. До чего несправедлива судьба! Вы знаете, я когда все эти книги и альбомы увидел, ещё тех времён, когда он геологом был, и другие, он указал рукой на ряды фотоальбомов. Он же потом профессиональным фотографом стал. Я всё ожидал, может он тут с Вами остался. А что? Могло ведь случиться, что и со второй женой не заладилось. Или думал, Вы скажете, в командировку уехал.

– А это, правда, всё Димочкино. Не могу, говорит, выбросить, это же часть моей жизни. Танина мама, тёща Димина, его не больно жаловала. Книжки, камешки, говорила, только пыль собирают.

– Значит, он Вам всё оставил, – уточнил Бисер.

– Верно, сыночек. Он сюда приходил. Здесь, говорил, личный мой кабинет.

Прямо над головой Пети располагалась большая витрина с прекрасными тропическими раковинами. Огромные тридакны соседствовали с красными и белыми кораллами, морским ежом и слегка тронутой полировкой бирюзой.

– Да, Вы сказали, что наш Андрюша тоже к Вам приходил? – осторожно спросил Кирилл.

– Это было чудное дело. Я вообще боюсь посторонних. И сегодня бы не открыла. Но ты сразу сказал, как нужно.

– Клавдия Савельевна, а как нужно было сказать? У Вас разве пароль есть? – открыл рот Петька, которому после приключения в Аланье всюду мерещились засады и шифровки.

Тётя Глаша засмеялась ещё сквозь слёзы:

– Так папа твой сразу Диму назвал, имя его, отчество и фамилию.

Парень, чуть не подавившийся райским яблочком, сразу замолк, а Бисер заторопился с вопросом, чтобы сгладить неловкость.

– Петя, имей терпение! Извините пожалуйста, Вы сказали – дверь не открыли бы, если бы не…

– А вот послушай. Я утром в булошную пошла за хлебом. Ещё кефиру взяла, а для Пушка…

За спиной тёти Глаши раздалось звонкое мяуканье и пушистый серый клубочек с белым носом вспрыгнул на колени к Кириллу.

– Ну, значит, для Пушка фаршу немножко. Я ему с кашей мешаю, – оживилась немного тётя Глаша и погладила выгнутую колесом спинку. – Он уж знает и ждёт под дверью, да орёт всегда, мявкает. Я по лестнице – трюх, трюх – лифт у нас опять не работал. И уж снизу мяв этот слышу. Только собралась ему крикнуть: «Ах ты бесёнок! Не тревожь добрых людей. Иду, чай не молодка!» Как вдруг слышу голос такой девчоночий: «Котофеич! Не плачь, маленький. Сейчас твоя хозяйка придёт». А в ответ басом: «Дуся, не морочь животному голову. Какая хозяйка? Да может это кот Мамая. Настоящий арбатский дворовый зверь!» Тут она не стерпела: «Андрюша, Мамай-не Мамай, а он – котишка. Я же слышу, один боится. Давай ему песню споём». И что ты думаешь? Запели! Вдвоём, да так складно! – тётя Глаша приосанилась, набрала воздуху и завела вполне музыкально:

Прибежали котики, толстые животики,

Выгнутые спинки, пёстрые ботинки

И пушистые хвосты, небывалой красоты!

– А дальше не помню… – она развела руками.

– У Вас голос – класс, Глафира Савельевна, – восхитился Петька.

– Это катькина. Детская ещё. Там дальше про щенка, – отозвался Кирилл,

и прочёл:

Я сижу у ваших ног, белый с пятнышком щенок,

Сделал лужу на дорожке, лучше я, чем эта кошка!

– А дальше, что было? – не выдержал Петька.

– Дальше я подоспела. Это кто же с моим котом разговоры разговаривает? Вижу – девонька сидит вроде Пети. Пегонькая девонька. Худющая-я-я – страсть! А рядом такой… Кудреватый. Из себя ничего. Но солидности нет. И не скажешь. Парень ли? Дядя? На обоих джинсики эти. А при нём ещё и гитара. Стало быть, думаю, Андрюша и Дуся. С чем пожаловали? Он первый начал: «Здравствуйте, меня зовут Андрей Синица. Я ищу Мамаева Диму». И девчонка тоже кивает. Он, заметь, лет на двадцать старше, но сейчас видать, что не дочка!

Кирилл, несколько раз пытавшийся прервать разговорчивую Савельевну, почувствовал, что разговор принимает нежелательный оборот, и вмешался:

– Вы Андрею, конечно, всё объяснили. Но он всё-таки к Вам в гости зашёл?

– Да, мы тоже чайку попили. С пирогами, втроём, а как же. Вот, сидим, и я замечаю, что Андрюша этот… Ну… Мнётся. Будто что-то сказать мне хочет, но не знает, как приступиться. Его Дуся, та всё с Пушком играла. А Пушок – возьми, да в моё лукошко и залезь. Я там вязанье держу. Он синий клубочек схватил и дёру. Дуся – за ним!

На этих словах тётя Глаша замолкла и, помедлив, произнесла сахарным голосом:

– Петенька, принеси ты мне, солнышко, очки. Как войдёшь в спальню, по левую руку комод. На салфетке чёрный такой очешник.

А когда Петя неохотно, но безропотно скрылся за дверью, она горячо зашептала.

– Только Дуся вот эта вышла, Андрей мне сразу: «Глафира Степановна, у меня была к Диме просьба. А теперь считаю, вы за него. И хоть это опасное дело, сердцем чую, что вам могу доверить». – Она снова утёрла слезу. Глазки – черносливинки глядели серьёзно и требовательно. – Слушай внимательно, я ему побожилась. Ты как фамилию свою назвал, я сразу поняла. Он сказал: «Бисер должен прийти.» Э, а паспорт у тебя есть? А то я почём знаю!

Кирилл, улыбаясь, открыл свой заграничный паспорт на последней странице и показал ей фотографию вместе с фамилией.

– А ещё ты мне должен стишок сказать про трёх котов и мыша! Я записала.

День и ночь

И там, и тут,

Мыши Ваську стерегут.

Кто же в норке, как же дети?

А наверно кто-то третий.

Продекламировал Кирилл и спросил:

– Что – правильно? Только это, скорее, про третьего. Не про кота, а про… Впрочем, не важно.

– Погодь, Кирюша, теперь можно, – старушка открыла потёртую сумку и вручила Кириллу знакомый уже конверт из плотной коричневой бумаги. На этот раз он открыл письмо сразу. В нём лежала географическая карта, разрезанная зигзагом. Очевидно, без отсутствующей части прочитать её было невозможно. Ему стало снова тревожно.

– А где же я Димкин стишок найду? Мне ж ещё четвёртого надо, а кто четвёртый? Может быть, Андрей не сообразил? – Кирилл покрутил карту в руках. Потом опять заглянул в конверт и понял, что эти опасения напрасны. На тыльной его стороне неровным почерком было нацарапано: «Димка ушёл туда, куда я тоже собираюсь. Может, скоро встретимся. Стишок такой:

Ловко кот ушёл от нас,

Искры сыпятся из глаз.

День ли, ночь ли – мыши ждут,

А четвёртый тут как тут.

Дверь открылась, и в комнату вернулся Петя, держа в руках чёрный очешник. Бисер поднял голову, убрал бумаги и обратился к старушке, чтобы переключиться.

– Так Вы наш стишок записали?

– Ещё чего, я пока на память не жалуюсь. А записала на всякий случай, да. Но не каждый поймёт!

И тётя Глаша с победным видом извлекла из деревянной шкатулки с нитками и иголками открытку с изображением пасхальных яичек и кулича. На ней было что-то написано большими буквами. Кирилл всмотрелся.

– «Нужен бисер для трикотажа» – прочитал он с недоумением. – Что-то я не совсем… Нет, «бисер» с маленькой буквы, это я понимаю. Но трикотаж? А-а-а! Ох ты! Ну Глафира Савельевна, ну Штирлиц! – в полном восторге рассмеялся Кирилл.

Он указал на открытку чайной ложкой, пожимая левой пухлую старушечью ручку. В слове «ТРИКОТАЖ» после гласных «И» и «А» стояли жирные точки.

Глава 28

Русоволосая худенькая Лида была отличницей по всем предметам. Никто не учился так ровно и успешно, как Пирогова все десять лет подряд. Она, конечно, получила медаль, и недобрав одного балла в университет, тут же перевелась в Менделеевский, блестяще его окончила, была оставлена там на кафедре, чтобы поступить вскоре в аспирантуру, затем… А вот затем всё пошло на спад.

Не ладилось с начальством. Аспирантура всё отодвигалась. «Кандидатская» – нормальный карьерный академический путь из старших лаборантов в младшие научные «и далее везде» не давалась. Профессиональная жизнь прилежной и толковой молодой сотрудницы необъяснимо и фатально не складывалась.

Шли годы. Она вышла замуж за простого тихого парня, и друзья шептались: «Витька Лиде не пара», мезальянс – да и только. Опять шли годы, они растили детей, жили скромно и трудно впятером в двухкомнатной жуткой хрущёбе, муж работал инженером на производстве. Но наступили новые времена, социализм приказал долго жить, и пришлось искать работу, чтобы как-то кормила.

В конце концов она обнаружила себя главным бухгалтером медицинского управления: разведена, двое взрослых детей, у них семьи, а у ней уже внуки. Собственно, только внучек! Школьная подруга, тоже одинокая хирургиня «Екатерина – инвалидус синичкис», как звала её Лида, решительно заявила однажды.

«Лидка, мы молодые, у молодых женщин не бывает внучат! Называй его – Янек!»

Лида только смеялась. Она от души радовалась ребёнку, до которого, как это нередко бывает, у совсем зелёных родителей руки не доходили, а вот у… М-м-м, родственницы постарше Лидии Александровны Пироговой руки и сердце, и душа доходили, если не до точки кипения, то до точки таяния точно. Она таяла, гладя маленькие лапки и ножки, слушая его воркование. И старалась именно о нём думать больше, чем о не сложившейся жизни, вечной нервотрёпке с работой или об убогой зарплате. Когда позвонил Кирилл, она как раз думала о Янеке. Искала выход из житейской проблемы и не находила. Ну не находила, и точка!

– Лидок, мне разрешили позвонить из конторы, которая продаёт телефоны. Я сегодня всё растерял, что можно, и свой позабыл. Ты все знаешь от Кати. А я знаю, что ты страшно занята, да ещё с малышом на вахте. Скажи мне, где и когда тебе удобно. Я постараюсь не создавать тебе проблем.

– Что ты Кира, я очень хочу тебя повидать. Но у меня «баланс»! От нас всех дым идёт, и мы работаем день и ночь. А тут ещё…

– Что такое? Да расскажи спокойно, может я чем смогу? – спросил Бисер. И добавил, услышав взволнованный рассказ. Ах, вот что! Так у меня же есть.

– Нет брат, не получится. Это тебе не «чикагщина» твоя, понимаешь? Главное, без вещей, совсем налегке, и всё равно.

– У меня «мюнхенщина», между прочим! – засмеялся Кирилл.

Они проговорили ещё несколько минут. Наконец, Бисер сказал.

– Не бери в голову. Встретимся и обсудим.

– Слушай, знаешь, приходи-ка на службу! – предложила Лида. – Я себе устрою перерыв, мы пообедаем вместе, и я тебе всё отдам. А заодно, если уж ты так любезен…

– Да брось, ну какие могут быть, между нами, счёты!

Они быстро договорились, и Кирилл распрощался.

Глава 29

– Данилыч, гляди-ко, едет! Хорошо видно, даже без бинокля. Я тебе говорил… Отличное место, а ты повыше хотел.

– Лады Матвеич, твоя взяла. Хотя тут не пропустишь, кто здесь ездит вообще по этим ухабам? Деревня Лукашка – двенадцать дворов. Я пошустрил и всё, что мог разузнал. Половину домов скупили для дач, а в остальных неплохо живут, разводят птицу, парники завели, один бывший пожарник пасеку держит. Лафа! Домики аккуратные, знаешь, любо-дорого, баньки стоят, там же река! Но вот добраться сюда зело тяжело… Они или оказию ищут и грузовую берут, или вот на такой Ниве, смотри прёт, что твой танк, только не быстро.

– Да, наш пижон по городу на фольксвагене ездит, его одёжка к нему больше подходит, – хмыкнул Матвеич.

– И чего ты на него взъелся, по-моему, симпатичный дядька, школьной подружке своей помогает внука за город доставить, вот и Ниву добыли. Сколько мы за ним ходим? Что он делал плохого? Кстати, ты вообще понял, что им от него надо?

– Они, конечно, темнят. Всего я сам не знаю, начальство не снизошло. Но дело не в нём, он сам для них лишь канал. Смотри, мы кое-что нарыли, сами боссы, ну и наш – Цокотуха. Вот сейчас он велел машину обыскать, и документы…

– Постой, Матвеич, ты обещал рассказать мне про «пастилку». Ты её куда присобачил? – поинтересовался Данилыч.

– Я – что, мы люди подневольные, как Цокотуха велел, под рулевую колонку, так я и сделал. Эта штука с сильным магнитом, подлипает как жвачка. Я почему её пастилкой назвал… Она такая, знаешь, розовая пористая гадость, а футлярчик зелёный, – ответил тот.

– И что?

– Что-что! Наш сейчас карьер одолеет, а мы подождём и погодя, пристроимся в хвост. Потом провал, помнишь? Карстовая такая промоина. Он там должен остановиться, я доски убрал. Он выйдет, и тут мы подмогнём. Тогда и я «пастилку» включу. Он снова в кабину сядет и тут же уснёт на два часа. Мы с тобой всё успеем. Клиент проснётся и ничего не вспомнит. Поди плохо? Заметь, совсем без членовредительства. Цокотуха нас с информацией ждет. И премию обещал, «полевые», так сказать. Тоже не помешает, как ты мыслишь? Ну а «пастилка»?

– У меня пульт. От включения идёт разогрев термопары, рабочее вещество просто испарится, и всё.

Два мужичка простецкой наружности угнездились за бугорком на высоченной горе, что образовалась рядом с заброшенным карьером, из которого раньше добывали камень. Далеко внизу плескалась вода. Озеро в выработке образовали грунтовые воды. Небольшая местная речка изменила старое русло и добавила свою лепту. Старая дорога карабкалась серпантином по склону у крутого обрыва и, перевалив через хребет, уходила дальше к густому лесу, что тянулся дальше километров на десять. Вокруг было совершенно безлюдно.

Генке-Полундре всё неделю везло. У свояка праздновали свадьбу в субботу, было вволю самогонки и браги. Как проспался, удалось стибрить и загнать провода. Потом, правда, дали пару раз прямо в рыло, но и выпили тоже знатно. А вчера увёл поросёнка, и они его с Кешкой частью съели, частью тоже загнали, знамо дело, за водку. И вот тут-то вышла промашка. Жена – Раиса знала про порося. Она костерила Генку, как обычно: за пьянку, за стыдобищу от соседей, ну и до кучи, что мясца не оставил. Полундра перебранки не вынес и утёк от дома подалее. Он спал в придорожных кустах, когда начал понемногу накрапывать дождь. Струйки побежали по драной куртке, затекли за воротник, и Генка сел. Он встряхнулся, словно пёс после лужи, и увидел прямо перед собой дивное диво.

На просёлке стояла запылённая, но почти что новая Нива. Дверца её была открыта, мотор урчал, словно сытый кот. Ключ, и тот торчал в зажигании, а шофёр… Почти рядом, не видя Генки, в кустах стоял мужик. Он уже застёгивал брюки. Полундра только успел подумать, что такую клёвую куртку и бейсболку чёрную с красным он совсем не прочь подмостырить, и его руки сами потянулись к бутылке, что лежала у него рядом с шапкой.

Одного удара хватило… Мужик без звука упал. Полундра стащил с него куртку и не спеша надел на себя. Бейсболка последовала за ней.

«Машина!» – Она спокойно ждала у обочина настоящего парня, и он не задержался и сел. Полундра ударил по газам, железный конь рванул, а наездник запел. Так продолжалось метров пятьсот.

«Жизнь была так прекрасна, но, блин, всё-тки самогонка есть самогонка! Если бы это была водка, разве повело б его сперва вправо, потом впритирку прижало к откосу и опять вынесло в колею, но теперь по косой, а там обрыв, лететь метров пять…

Жёлтая Нива, потеряв управление, повисла над озером, передние колёса её некоторое время вращались в воздухе, она медленно накренилась, водитель, опёршись на руль, грудью нажал на клаксон, и он загудел. Затем машина сорвалась, и, грохнув о камни, загорелась как свечка. Прогремело несколько взрывов, живой факел, набирая скорость, полетел вниз. Наконец он последний раз ударился о землю и ухнул в воду.

Тяжёлый раскат грома прокатился над озером. Но человек, лежащий под густой раскидистой елью не слышал грозы. Из глубокой раны на затылке струилось кровь, от которой густые седые волосы потемнели и слиплись. Дождь, наверно, и не сумел бы его разбудить, не проник бы под широкие еловые лапы, но гроза прошла стороной. Некоторое время ещё сухие разряды прорезали наэлектризованный воздух, потом зарницы ушли к горизонту и осветили тёмный бор за рекой.

– Слышь, Матвеич, Бисер этот, пьяный он, что ли? Ох, да       Ма-а-а-твеич!

– Да, брат, – вздохнул его товарищ. – Вот те раз! Тут уж ничего не попишешь. Надо доложить… Я сейчас, мы это мигом… – растерянно бормотал его собеседник, потрясённый не меньше товарища увиденной катастрофой. Он был старшим по званию и понимал, решение должен принимать он.

Тот, кого называли Матвеичем, позвонил и быстро что-то сказал. Можно было разобрать только: «Не по плану. Да, нештатно. Есть, я понял. Полчаса, не больше». Однако они добрались да места даже быстрей.

Не доезжая нескольких километров до районного городишки на полянке около Явы с коляской на бревне, сидели и беседовали трое мужчин. На обочине виднелось кострище и две чёрные слеги. Сухопарый блондин мрачно выслушал взволнованный доклад, помолчал, потом взял себя в руки и встал.

– Ладно, время не терпит. Мне пора. Вот, как договорились, – и он протянул Матвеичу пачку банкнот, перетянутую резинкой.

– Да как же, товарищ, – начал тот, но был остановлен.

– Попрошу без чинов. Не звучит в телогрейке. Я тебе – Цокотуха, и пока что довольно. У меня к вам обоим нет претензий. Язык за зубами держали?

– Мы ж себе не враги! – в один голос заверили его «телогреечники», и он кивнул.

– Порядок. Гляньте, нет ли на дороге помехи. Если всё путём, поезжайте. А как же Вы?

– А у меня свои средства передвижения. Может попутным вертолётом доберусь, или на волке верхом, – холодно усмехнулся блондин.

Данилыч с Матвеичем кивнули и послушно повернули к дороге. Как только они исчезли между деревьев, Цокотуха подошёл к мотоциклу, присел около него и подвёл руки под днище. Когда двое вскоре вернулись, он уже сидел спокойно на пне и крутил в руках ветку бузины.

Данилыч сел в седло, а его напарник в коляску, мотор пару раз чихнул и послушно завёлся, и они в клубах дыма понеслись по лесной дороге. А Цокотуха не стал ловить попутные вертолёты. Он осмотрелся, выбрал ёлку повыше и ловко полез наверх. Затем уселся на сук так, чтоб всю дорогу стало видно, и посмотрел на часы. «Событие» не заставило себя долго ждать.

Рвануло сильно. Стол огня взметнулся высоко, и осколки, следовало лучше сказать, «ошмётки» разлетелись на всю округу. Цокотуха достал полевой цейсовский биноколь, рассмотрел дело своих рук, затем аккуратно вложил его в футляр, слез с дерева и растворился в лесу.

Глава 30

– Ты опоздала на шесть минут и двадцать четыре секунды!

– Стас, ты зануда! Это не считается. Обещай, что больше не будешь, – затормошила Небылицына Анна-Мари, одновременно подставляя губы для поцелуя.

Они встретились у входа в Аугсбургский ботанический сад в предпасхальную праздничную пятницу. Солнце на безоблачном синем небе сияло совсем по-летнему. Нарядная дорожка, обсаженная нарциссами, по которой шли молодые люди, вела к деревьям, усыпанным розовыми, нежно-лиловыми и белыми цветами. Японская вишня, тюльпанная магнолия, деревце пониже, всё в белых звёздах, но совсем без листьев, особенно удивительное для московского глаза…

– А это что за белое чудо?

– Справа? Сейчас узнаем, – Анна-Мари подошла поближе и прочитала. – Ты знаешь, тоже магнолия, только японская. У нас тут есть целый японский сад. Я тебе обязательно покажу.

– Здесь замечательно. Я пораньше пришёл и уже побродил немного. Я тебе тоже кое-что покажу. Ни за что не угадаешь!

Они повернули налево, и лёгкий порыв ветра вдруг донёс до них тонкий, ни с чем не сравнимый сильный аромат.

– Стас, это гиацинты. Где? Давай найдём. Это мои самые любимые!

– Как, а я? Самый любимый это я, всё остальное потом, – сделал он обиженное лицо, увлекая девушку к разноцветным клумбам.

– Ладно уж, смотри, моя радость! Это как раз и есть мой сюрприз. И я их люблю. Да и можно ли сомневаться, раз мы с тобой друг друга нашли?

Аромат усилился, и перед восхищёнными глазами девушки предстал разноцветный ковёр расписных колокольчиков, нанизанных на стройные стебли. Белые, голубые и кремовые гроздья были высажены рядами, образующими квадраты, разделённые зелёными полосами набирающих цвет тюльпанов.

– Гляди – таблички, видишь? – Стас указал рукой вниз на названия сортов.

– Эти цвета малины со сливками называются «Амстердам». Белые слева, помельче «Карнеги», – продолжила читать девушка, – так, а жёлтые почему-то, «City of Harlem».

– Это ещё что, – отозвался Стас. – Тут есть «Blue Jacket», а для равновесия «Queen of the pinks». Но ты дальше, дальше смотри!

Небылицын повернул её за плечи немного правей. Ветерок всколыхнул растения, и душистая волна окатила молодых людей. Они остановились перед тёмно-лиловым квадратом крупных, чуть выше других, вырезных соцветий.

– Meine Giite, hast du das selbst geschrieben, mein Schatz? Unglaublich!

– Aber wahr! Ich war uberglucklich, als ich sie gefunden habe. Sie sind fast so schon wie du!

Нежно ответил Стас. На маленьком зелёном прямоугольнике было выведено белой краской: «Anne Marie».

– Ну после такого подарка. Пошли в японский сад! Там под шум маленьких водопадов между камней и душистых кустов… – Она посмотрела в глаза Небылицына сияющим взглядом и добавила. – Вот сколько тут есть «моих» гиацинтов, столько раз я тебя поцелую!

– Пойдём! Пойдём сейчас же! И если хоть на один меньше…

– А ты посчитал? А если больше? А если…?

И они, обнявшись, направились, смеясь мимо стриженного светло-зелёного газона около водоёма к невысоком воротам. На траве стояли белые сетчатые стулья, на которых можно сидеть, загорать полулёжа, читать или любоваться цветущим бамбуком, а ещё прекрасными белыми лебедями, торжественно плывущими навстречу солнцу. На плавучем острове около мостика они увидели большое гнездо, издали похожее просто на груду соломы и сучьев. В нем чинно сидела на яйцах лебедка.

– Что здесь за рай, честное слово! – вздохнул восхищённый Стас, – ты не поверишь, но старый Брук насилу меня уговорил. Я так брыкался, так не хотел! Когда я думаю, что мог вообще не приехать! Ты понимаешь? И мы бы вообще не встретились…

– А почему же ты не хотел и бырк… Вот это?

– Да ерунда, ну был занят и было лень. А ещё обязательства всякие… Выкинь из головы!

– Хорошо. Выкинь? Я согласна. О, посмотри, мы пришли. Сейчас мы войдём в японский сад. Обними меня и открой калитку.

Через несколько шагов плеск воды сделался громче. Они миновали густой кустарник, и Стас огляделся… Вода была везде. Сквозь ствол толстого бамбука, служившего ему водостоком, журчал родничок. Впереди прозрачные быстрые ручьи пенились по лестнице из плоских камней. Они неслись вперёд и вперёд, образуя крутые петли, разбивались под мостиками на рукава, снова потом сливались в шумный поток, водопадами справа и слева обрушивавшийся в каменную чашу. Дикий камень, в обрамлении цветущих кустарников, дерево и вода, плеск водопада и солнечные лучи сквозь ветви деревьев создавали впечатление чудесной гармонии, и Стас подивился острому как укол ощущения счастья. Он сжал руку девушки так сильно, что она вскрикнула.

– Прости меня, я сделал тебе больно? Я так люблю тебя! Я испугался вдруг, что кто-нибудь отнимет… Всё разом кончится…

И недоговорил, почувствовав, как от волнения сдавило горло. Тогда он потянулся к девушке, чтобы поцеловать и успокоить её, невольно ожидая в ответ каких-то нежных отвлекающих слов. Но вместо этого увидел на её лице выражение тревоги и смущения.

– Стасик, подожди, давай поговорим, – она погладила его по плечу. – Мне тоже неспокойно. Я хочу тебе кое-что рассказать.

Они прошли по валунам среди водяных бурунов, повернули направо к беседке, выстроенной для созерцания всего этого великолепия, и сели на скамейку.