В огонь и в воду

Между тем, пока Франц скакал в Жимонское аббатство за священником, черный человек, учившийся в Испании, давал графу из склянки крепительные лекарства и прикладывал к ранам разные мази, которых у него было множество. Джузеппе смотрел.

– Если у вас останется, – сказал наконец бедный солдат, – мне бы тоже нужно было хоть немножко.

Граф обернулся к итальянцу и, взглянув на него, сказал:

– А что, разве нам придется вместе отправляться в далекий путь?

– А вы как думаете? Я не из тех, что бегут в последний час.

По приказанию графа Гедеона, беднягу положили возле него, и они принялись толковать о старых походах, лежа оба рядом на соломе.

Черный человек расхаживал туда и сюда, поворачивал мертвых и останавливался возле тех, в ком были еще признаки жизни.

Жители деревни, не заботясь о несчастных умирающих, занимались очищением их карманов и действовали удивительно ловко. Услышав, что в трактире Золотого Карпа есть чем поживиться, прочие тоже прибежали, как стая голодных собак, и принялись тащить платье с мертвых, споря между собой с шумом и криками.

– Зверь убит, а вот и мухи налетели! – сказал Джузеппе глубокомысленным тоном.

Он хотел опять начать толки с господином о военных похождениях, как вдруг граф Гедеон положил ему руку на плечо и сказал:

– Смотри, не вздумай умереть первым! ведь нужно же будет кому-нибудь привезти меня домой, в Монтестрюк; я на тебя рассчитываю.

– Ну, еще бы! ведь господин всегда должен идти впереди!.. Я могу и подождать.

Вдруг раздался шум на улице и набившаяся в воротах толпа расступилась: это Франц возвращался во всю прыть, одной рукой держась за седло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшегося святого отца, который едва держался в седле и уже считал себя погибшим.

Франц раздвинул толпу, подошел прямо к графу Гедеону и сказал:

– Вот и священник!

Едва он это выговорил, как покатился наземь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, рот судорожно сжался, он раскрыл глаза и уж не двинулся.

Джузеппе, приподнявшись, перекрестил бедного товарища.

– Вот и первый, – прошептал он.

Священник подошел к графу, которого знал давно, и, сложив руки на груди, сказал:

– Ах, граф! что это с вами сделали?

– Вот потому-то и надо торопиться… Я хороший дворянин и не могу умереть, как какой-нибудь нечестивец… но только – поскорей.

Он приподнялся и сел, а священник возле него.

– Святой отец! я делал не много добра, и редко; много зла, и часто; но никогда и ничего против чести… Я умираю с верой христианина и добрым католиком. Вот сейчас только я избавил свет от гнуснейшего мошенника.

– Знаю… знаю, – сказал священник.

– Надеюсь, что это мне зачтется там, на небесах.

Священник покачал головой нерешительно; потом, наклонясь к умирающему, сказал:

– Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?

– Горько раскаиваюсь.

Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал; потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом.

– Рах vobiscum!

– Amen! – отвечал Джузеппе.

Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Черный человек, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колена раненому, сказал боязливо:

– Не нужно однако же писать слишком долго.

– А! вы полагаете?

– Я говорю это из предосторожности. Я только что щупал вам пульс: если вы вздумаете писать красивые фразы, то не успеете подписать.

– Очень благодарен!

Джузеппе, собравший последние силы в эту торжественную минуту, приподнял графа, который взял перо и, призвав на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написал три строчки, подписал, свернул лист вчетверо и приложил на горячий воск, накапанный на бумагу черным человеком, большой золотой перстень с гербом.

– Еще есть у меня время? – спросил он, взглянув на черного человека.

– Да, немного… не столько, как в первый раз.

– Гм! смерть однако поспешает!

Он взял еще лист бумаги и тем же пером написал: «Графиня, я умираю христианином, хоть и прожил хвастуном; простите мне все зло, которое я вам сделал… Вверяю вам сына».

Он вздрогнул.

– Э! э! – сказал он, – вы правы: я чувствую, что смерть приходит! – И обращаясь к Джузеппе, добавил: – Эти два письма отдай графине де Монтестрюк, жене моей, а этот перстень – моему сыну.

Он опустился на солому, закрыл глаза, сложил руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе стал на колена и положил подле графа его обнаженную шпагу. Все молчали на дворе. Священник читал отходную.

Вдруг граф открыл глаза и, взглянув на Джузеппе, сказал твердым голосом:

– До свиданья!

Дроже пробежала по всему телу с головы до ног, и он окоченел.

– Прими, Господи, душу его! – произнес священник.

– Вот и второй! – прошептал итальянец.

Джузеппе обернул тело господина в плащ и, положив его на носилки, направился к замку Монтестрюк.