Здесь зимою искрится морозцем стена,
Покрывая и лёгкие вскоре подобием.
Как сказал бы поэт, по весне влюблена
Арестантами всею утробой обдолбанной
Одиночки не в лёгкие – в сердце твоё,
И ему предлагая своё содержание.
Ах, рубаха бетонная – здесь бытиё,
Ах ты, счастие дембеля, должность сержантская.
Душам не уберечься: всё путь да вокзал,
А телам – так взаимны сохранность и бдение —
Год с лихвой на «губе» ты других охранял,
А теперь те другие тебе охранение.
Том истории счастья всея на столе
Да устав, как инструкция по исполнению, —
Что из книг сюда вхоже…
Но кто там сто лет
Взглядом перебирает слова к исправлению,
За спиной – к превращенью. И вот табурет
Одноногий, железный, в бетон замурованный,
Перебрав позвонки да по веткам – скелет,
Ледяным это деревце делает поровну.
Гауптвахта Дрогобыча, сей монолит —
С горстью чисел и смыслов, кирзовых
да яловых,
В откровеньи устава твой голос хранит —
В одиночке, оттаявшем сердце диавола.
Железка
Школяр стал грузчиком – среди дорог
Зубря железных жизнь… И вот красотка
Учётчица, под платьем зрея соком,
Зовёт, взирая вкривь… Ей невдомёк:
Любовь – мечта (обёртка – облака,
А лепестки – безумные страницы), —
На безымянненький её косится
В кольце… Все пальцем вертят у виска.
Все, да не все: в шампанском из горла,
Том, что положено на бой с излишку,
Струящемся по торсу дяди Гриши,
Русалочка – наколка замерла.
Чернильною рудой разбавя кровь
Давно – вся из неё так и не вышла, —
Полней созвучья ищет, ибо свыше —
Созвездьем в глубину струится вновь.
И как бы ни был вид открыт и прост,
Чем ни облит, сожжён, обласкан взглядом,
Разымчевее не сыскать наряда:
Хорошенькая грудь, игривый хвост,
Как ни купайся, тело налегке
В морской, шампанской пене и бездонной —
В расширенных глазах испуг мадонны