Крещатик № 94 (2021)

– Запах улицы изменился от вашей железной поступи?

– Я не принюхивался. Ты у Мельника спроси, он специалист по психическим девиациям толпы.

– Спрошу, конечно, при случае. Но если честно, не люблю я его. Смотрит на тебя как на лабораторную крысу.

– Это как?

– Равнодушно, – и прервав возможные возражения друга, Ленц насмешливо потребовал ответа на ранее поставленный вопрос, – ты всё-таки не ответил на вопрос о липком запахе улицы.

– Дерьмом не пахло, не помню, факелы чадили.

– Ну ты молекула, Володя. Не разнюхать самого главного. Страх обывателя. Это даже круче, чем обожание толпы. Вот за этим, наверное, и попёрлись Сикорский и Мельник на этот карнавал.

– За чем – за этим? Дерьмо прохожих нюхать?

– Да.

– Кстати, по поводу трепещущей толпы ты не обольщайся, – насмешливо заметил Лутковский. – Я выходил из строя по нужде. А после шагал рядом с шествием, и честно говоря, никакого страха обывателя не увидел. Несколько ёбнутых, всё остальное привычный, любопытный Майдан. Или равнодушные.

– Да не равнодушные они, Володя, – обрушился на Лутковского Ленц. – Разве ты сам не почувствовал? Интуитивно ведь почувствовал их страх. Понятно, что люди не бегали по улице и не орали в ужасе, не прятались за углами или под юбками своих жён-торговок. Потому что страх – это не трусость. Страх – это переживание, трусость – поведение. Страшно и герою, и трусу. Страх объединяет всех против всех. Вот этими сакральными токами ты и проникся, – Ленц, взволнованно достал и закурил сигарету, после чего продолжил. – Всё, конечно, здесь переплетено инстинктами, но страх в этой путанице – самое молчаливое, потайное, шестое чувство, о котором сам человек может даже и не догадываться. Ты это всё интуитивно ощутил, Володя, и пришёл к определённым выводам. Отсюда твоя искренность речёвок. Но тут, кстати, под лозунгами, маршировала не твоя индивидуальность, а общее, коллективное бессознательное, первобытное, идущее в ногу вместе со всеми. Стая. Опустившись до животного уровня, ты, Сикорский и те, кто шагал с вами рядом, стали одним пугающим целым. Вот тогда вы, как всякое хищное существо, уловили это напряжённое молчание тех, кто вас ненавидит, боится.

– Куда тебя понесло, Марк? – перебил друга Лутковский. – Инстинкты, физиология, это всё так заезжено доморощенными пьяными философами типа тебя. Психология толпы – Лебон, Юнг, Фрейд и прочая терминология. Кстати, – усмехнулся Владимир, – моя юная родственница рассказала мне, что одна из её подруг живёт на Крещатике. Окна квартиры выходят ровно на улицу. Так вот, каждый раз, когда там происходит очередная факельная иллюминация, они с друзьями и подругами заводят специально купленный граммофон с пластинками кабаре Веймарской республики, одеваются в платье того времени и безобразно кутят, цитируя поэзию немецких декадентов. Вот тебе отличная, хотя и банальная иллюстрация к твоим понятиям о страхе.

– Конечно, банальная. Как всякая неосмысленная природа. И поддавшись этой природе, всякая индивидуальность растворяется в общем настроении. Твоя богемная молодёжь не оригинальна в своём «пире во время чумы». И именно отсюда твой восторг во время шествия, который ты объяснить не можешь. Те, кто с тобой рядом шли, не исключая Сикорского, тоже шли за переживаниями. Они знали, что их боятся прохожие. Боятся и камуфлируют свой страх под уважение, равнодушие или пьяный декадентский разгул. Вот ты, когда только шёл на марш, ощущал мандраж?

– Ну да, было не по себе.

– Вот и Сикорскому, небось, тоже не по себе было. Может, он и взял тебя с собой именно поэтому…

– Нет, – перебил Ленца Владимир, – у него там были знакомые, тёмные связи какие-то. И мы маршировали в самом активе, не как приблуды, а с факелами в руках.

– После бухали?

– Да.

– Класс.

– Ничего хорошего. Мельник свалил еще на марше, а Сикорский молча нажрался до блевоты. Так что пофилософствовать на тему не пришлось.

– Как это молча? Хоть какие-то комментарии были?

– Наверное. Помню, мы тогда включили телевизор, а там новости, в том числе и о нашем походе. Огни, знамёна, речёвки. И глядя на это всё, я вдруг понял, что и мне и ему стыдно друг перед другом. Непонятно почему, но стыдно. Сикорский вырубил трансляцию и пробормотал что-то типа – телевидение – это стойло для скота, а история человечества – это спор с примерами между Богом и дьяволом.

– Это такое, третьесортная повторяемая теософия для тех, кому сказать нечего, – махнул рукою Ленц.

– И я так считаю.

Разговаривая таким образом, друзья скоро прибыли на Майдан Независимости и подошли к зданию почтамта.

Под колоннами, у центрального входа главного почтового отделения страны, где Лутковский и Ленц договорились встретиться с Сикорским, было, как всегда, людно. Это было известное место для встреч. Здесь назначали свидания влюблённые пары, «забивали стрелки» деловые люди, аферисты, договаривались о встречах друзья, собутыльники, туристы и прочее пёстрое население столицы. В последнее время это пространство стали заполнять люди с радикальными политическими взглядами. Под колоннами, на которых революционный Майдан оставил надписи о своей победе, теперь нередко располагались психически неустойчивые пропагандисты, нечленораздельно агитировавшие прохожих следовать за ними, к новым, вернее, окончательным победам. Впрочем, люди, не обращая на них внимания, спешили по своим делам. Огибая лотки с сувенирно-патриотической продукцией, они растворялись в вечной галдящей толпе центральной площади Киева.

Группа весело гомонящих детей в сопровождении строгих взрослых строилась в колонны по двое и, держась за руки, взволнованно заходила вовнутрь помещения почтамта. Один из мальчиков оступился и упал, при этом нечаянно зацепив девочку, шедшую рядом с ним. Девочка вскрикнула, немного подалась вперёд, но устояла на ногах. На этот шум оглянулась одна из воспитательниц. Она скоро подошла к упавшему малышу, подняла его, отряхнула и строго приказала не хныкать перед девочками. Мальчик и не думал хныкать, но от слов взрослого человека отчего-то смутился. Неожиданно из уходящего строя детей выбежала та самая девочка и с каким-то испугом заявила, что мальчик нарочно толкнул её. Мальчишка удивлённо посмотрел на голубоглазую в белоснежных бантиках ябеду, дёрнул рукой и, освободившись от хватки воспитательницы, упрямо остановился. Та приказала всем стоять и что-то проговорила малышу, причём по доносящимся невнятным отголоскам в её голосе явно звучали просительные интонации. Детский строй при этом, несмотря на приказ не расходиться, потерял чёткую линию и растёкся по воле детей в бесформенное столпотворение. Мальчик оказался в центре внимания своих одногруппников. Неожиданно сначала один, затем несколько детей начали обвинять мальчишку. Вскоре эти дети возбуждённым хором поведали курирующим их взрослым, что видели, как мальчик специально толкнул девочку. Обвиняемый малыш был поражён этой несправедливой атакой. Он серьёзно насупился и заложил руки в карманы. Было видно, что дети настолько увлеклись этой ложью, что уже искренне верили себе и друг другу. Дети подошли ближе к испуганному мальчишке, и тут он не выдержал. Он попятился, как-то болезненно скривился, взглядом нашёл воспитательницу, и тут же протянул к ней руки, интуитивно прося защиты. Женщина взяла ребёнка за руки и обратилась к одному из детей:

– Коля, как ты мог видеть, что произошло, если ты шёл впереди строя? – спросила она.

– Видел, видел – убеждённо подтвердил Коля. – Он толкнул.

– Ну хорошо. Ещё поговорим об этом, – сказала воспитательница и повела детей за собой.

Лутковский довольно прищурился и прокомментировал увиденное:

– В общем, получилось трогательно. Но я ждал большего.

– Ты о чём?

– Об инстинктах.

– Обычная история, – пожал плечами Ленц. – Ложь – это главное открытие детства.

– Я думал, любовь, – усмехнулся Лутковский.

– Я бы сейчас выпил, да место людное.

– Не ной, вон Сикорский идёт.

15

Друзья взяли бутылку текилы, апельсиновый сок и лимон. Феликс предложил было ограничиться легким вином, намекая на безоблачное состояние Ленца и Лутковского, однако те легкомысленно отмахнулись от этого предложения. С тем и двинулись по направлению к памятному пустырю.

Шагая к месту, Лутковский внимательно рассматривал обгоревшее здание дома Профсоюзов. Когда-то здесь был штаб революции со своей суетой и неразберихой. Сейчас мёртвые стены здания завесили грозными плакатами, возвещающими о победе народа над тиранией. Ржавые цепи разрывали мускулистые руки. Со стороны звенья оков скорее напоминали разорванные кольца недорогой полукопчёной колбасы. Это развеселило Лутковского. Владимир хотел рассказать друзьям о своем наблюдении и даже улыбнулся в предчувствии остроумных комментариев, но что-то неприятно задело его и он, с досадой махнув рукой, продолжил путь молча.

Дойдя до локации, с неудовольствием обнаружили, что периметр пустыря обнесли забором, готовясь к чему-то строительному. Войдя на территорию, друзья взволнованно огляделись. Всё было не так, по-другому, иначе. Не успев открыть бутылку, они заметили, как к ним приближается крепкий усатый мужчина в синей форменной куртке. Он подошёл вплотную к друзьям и, доложив им, что он здесь работает охранником, задал конкретный вопрос.

– Нет, мы не ссать, – ответил мужчине Сикорский.

– И не срать, – развеял опасения усатого стража Ленц. Но, не удовлетворившись этими краткими и исчерпывающими ответами, охранник начал подробно рассказывать об охраняемой им территории и строгом указании начальства насчёт посторонних лиц. На сей раз вместо ответа он получил купюру в пятьдесят гривен и, рассматривая её на свет, удалился к себе в вагончик.

– Так вот, идея противостояния большинству, которое объявляется серым, оборачивается дисциплиной, – продолжил прерванный разговор Сикорский. – Ничто так не дисциплинирует, как борьба за свободу. Парадокс – во имя свободы люди с готовностью строятся в шеренги и позволяют собой командовать подорванным на идее психопатам в камуфляже, при этом именно эти шествия объявляются триумфом воли свободной личности.

– Ты имеешь в виду местных нациков? – спросил Лутковский. Не дождавшись ответа, продолжил. – Ты знаешь, я всегда их считал, да и сейчас считаю одной из группировок неформалов. Чем-то вроде панков, готов, эмо. Заметь, у них есть своя музыка, своя литература, своя форма одежды, своя обязательная модель поведения. И чем они, по-твоему, хуже вонючих хиппи? Те, кстати, как те, так и эти – политизированы до припадков. Лепечут что-то о своей свободе.

– Именно! О своей свободе. Вернее, о своём представлении свободы. О свободе одного человека над другим. На мотивацию других людей им, естественно, плевать. Впрочем, как и всем. Бунтари. – Сикорский рассмеялся. – Бунты 60-х – убогое восстание клоунов в декорациях обанкротившегося уличного балагана. Дефиле на помойке. Только они давно не лепечут свои лозунги. Поколение 60-х сегодня обрело полноту власти. Теперь привычный старческий маразм политиканов наложился на галлюциногенные воззрения эпохи воинствующих пацифистов, которые некогда решили осчастливить мир беспорядочной еблей, кислотой и ромашками в сальных патлах. А что? Демократия, защита меньшинств – отличная идеология для ковровых бомбардировок. Кстати, вы заметили, друзья, что сейчас все войны миротворческие, гуманитарные операции, так сказать, по принуждению к миру, – Сикорский отошёл на несколько метров от компании, расстегнул ширинку и начал поливать стену забора, продолжая рассуждать при этом. – Хиппи, мать их, эти миротворцы вшивые, давно наверху и успешно трюхают тех, кто под ними. Ты просто не замечаешь этого. То, что они переоделись в солидные костюмы, не означает, что они отказались от своих идей. Копни любую биографию европейского политика, и ты увидишь, что я прав.

– А копни любую биографию нашего представителя истеблишмента, – смеющийся Ленц жестом закавычил последнее определение, – и ты увидишь фарцовщика.

– Причём перепродающего пластинки «Дорз» или «Битлз», – поддержал тему Лутковский.

– Совершенно верно, – согласился Сикорский и разлил текилу по стаканчикам. – Революция – вполне коммерческий продукт. Всё на продажу – перманентная революция Троцкого и культурная революция Мао оформляется в коммерчески успешную революцию № 9 Леннона. Я, когда в Китае был, – неожиданно переменил тему Сикорский, – зашёл в их национальный музей. Зал Мао. Туристов тьма. Фотографируются под портретами и красными знамёнами. На лицах щирые улыбки. Тут же отправляют фотографии на свои вонючие странички в социальных сетях. Считают лайки.