Алтарь Отечества. Альманах. Том 3

Мама налила в рюмку самогона, который у нас никогда не переводился – это было средство первой помощи. Отец выпил, затих. Я и раньше видела, что отец, зайдя с улицы в дом, наливал себе горького зелья.

Мама объясняла, вытирая фартуком глаза:

– Ой, горе яке! Коли хоть трошки (немножко) выпьет, то нога задеревенеет, затерпне, и боль притупляется. Война проклятая!

Война, потом голодовка… Растили нас, троих детей, трудно. И родители крутились постоянно, что белка в колесе. Покинув лушко (ложе, постель) на рассвете, просто заползали в него уже, когда напрочь стемнеет. А ночи у нас – тьма-тьмущая! Света электрического на селе пока ещё не было. Вечеряли при свече или керосиновой лампе…

Вот уже в шестидесятые годы и электричество появилось. Но всё равно экономили деньги – да какие это были деньги в то время!? Палочки за трудодни… Электричество берегли: лампы не везде и горели. Столбы стояли на огромном расстоянии друг от друга, и порой без лампочек. В каждую субботу, будучи студенткой, я приезжала домой снова за нехитрыми продуктами, а в воскресенье, ближе к вечеру, обратно грузилась в попутку или автобус с коробками картошки, овощей, фруктов, муки, брынзы.

Помню, мама сидит у печки во дворе под раскидистой шелковицей, помешивает полуметровой алюминиевой вилкой, которую ей вылил из алюминия, смастерил отец, пирожки с картошкой, капустой или свеклой, соединив её с кислыми яблоками, в огромном котле, вёдер на пятьдесят. В нём варили к большим праздникам, свадьбам, крестинам, поминкам холодец, борщи, плов. Пирожками я потчевала подружек, запивали мы их чаем из веточек вишни, яблонь и трав на завтрак или ужин. От жареной пищи вечная изжога сжигала нутро с самого детства.

Плечи мамы часто вздрагивали: она, постоянно не отсыпавшаяся, куняла (клевала носом), не выпуская вилку из рук. И только «дзинь, звяк» приводило маму в чувство. Она, очнувшись, хватала вилку и с новой силой помешивала пирожки, успевая выловить готовые и опустить новые. Какие-то пирожки успевали уже стать «шоколадными» по цвету, как негры, плавали в белой пене казана.

На всю округу разносился щекотавший ноздри аромат… Соседи знали: «Это Томаши собирают дочь в институт». Готовили мне продуктов на неделю. Денег не было. Стипендии тоже не хватало. Её – а это двадцать два рубля – я делила на питание: рубль на день. Домашние заготовки позволяли мне, сэкономив, приобрести что-либо из одежды. Когда отчитывалась, то мама всегда с грустью комментировала:

– Счёт есть – денег нет!

А отец выносил свой вердикт:

– Экономить надо. Ты учиться поехала или тряпки покупать?!

Одевалась, как могла. От моды в одежде я всегда отставала. Отец ругался за расточительность. Ещё в детстве, едва я доставала до ножной педали швейной машины, он научил меня шить, и я всю жизнь себя обшивала, перелицовывая пальто, или из пальто сооружала казакин, жилет, всякие юбки. И, конечно же, шила платья. Лет 10, как не шью уже себе сама ничего: полно тряпья на рынках. После окончания пединститута я этим и промышляла, а ещё подрабатывала частными уроками английского языка. Ах, если б не война, может, отец был бы жив и сегодня! Он многому нас, детей, научил делать всё своими руками.

К нему, помню, в пятидесятые годы в очередь выстраивалось полдеревни: мужикам, всем хлопцам села шил он кепки в клинышках или типа больших, почти кавказских кепи-аэродромов. Особенно было много заказов перед Пасхой. Себе он шил вельветовые костюмы, тужурки, жилеты, тулупы, а нам с мамой платья.

В магазинах не было особых товаров. Отец выменял в голодовку старую швейную машинку «Zinger», укомплектовал её недостающими, самим сработанными деталями, запчастями. Находясь на излечении в госпиталях, выписывал книги по кройке и шитью из московского магазина, который и в те годы располагался на Кузнецком Мосту. Учился кроить, шить и меня учил «читать» выкройки.

Ранними утрами я просыпалась от безбожной вони: отец, кажется, на бензине, готовил какой-то клей, который называл солюцией – тут явно сказалось влияние молдавского языка – и латал резиновые галоши, боты. Резиновая обувь – единственная, которую и я носила в детстве. В зиму была слякоть, но были и морозы. Обувь постоянно рвалась у сельчан в загонах, свинарниках, дворах-огородах, да просто на улицах. Родители заклеивали дыры, затем края выравнивали косым острым ножичком, отец для него приспосабливал лобзик, косо отрезав и остро наточив.

Всё время нам твердил:

– Ваши руки должны всё уметь! Мало ли куда вас забросит судьба, да какие там будут условия!

За эти советы я отца благодарю всю жизнь. Я умею и знаю многое. Хоть исправить молнию в юбке, в сумке, сапогах, или старый-старый утюг привести в рабочее состояние. Да-да, утюг с той самой, часто перегоравшей, спиралью в керамических пацёрках (бусинах) на подошве утюга. Или заштуковать дыру в одежде… Хоть сейчас это искусство, к счастью, но в том давнишнем виде не востребовано, но мои латочки в своё время вызывали всеобщее одобрение. Все признавали мою работу художественной штопкой. Это всё от отца!

Сам он без дела не сидел ни минуты. Опираясь на пару костылей, ковылял в мастерскую, становился к станку и что-то мастерил, точил, вбивал, строгал, пилил. Норовил копать землю, чистить виноградные кусты. В начале осени по селу плыл дурманящий аромат молодого бродившего вина. В подвале стояли две-три бочки, которые ходили ходуном, пока вино играло!

Работа от зари до позднего вечера захватывала отца и мать так, что к вечеру они падали с ног. Завтрака не было, а обед выпадал на «ближе к ночи».

Был бы отец жив сегодня! О многом расспросила бы его…

Прости, отец, что опоздала!

Июль – декабрь 2010

На этом жизнь не кончается

Это длится много лет: 9 мая с самого утра включаю телевизор и не отхожу от него весь день. Знаю, что снова и снова будут транслировать военный парад, снова увижу дорогие лица фронтовиков. Кто-то сидит на трибуне, кто-то шагает в праздничном марше. И будет соблюдена неизменная традиция: интервью с фронтовиками… Отвлекаюсь за редким исключением, чтобы не пропустить ничего. Солдаты рассказывают о войне, слушаю, переживаю трагические события вместе с ними.

Василий Илларионов после Чеченской войны войны

Так было и 9 мая 2001 года. Телефонный звонок… Через минуту вернулась к экрану. Шла передача «Отчизны верные сыны». На сцене стоит молоденький солдат. Герой Чеченской войны: Василий ИЛЛАРИОНОВ. В чёрных очках. Пустые рукава куртки грустно опущены вниз туловища. Я на мгновение застыла. Прислушалась.

– О чём ты мечтаешь, Вася? – Спрашивает ведущий программы.

– Мне специалисты обещают сделать такие протезы, немецкие, которые дадут возможность делать что-то, как своими руками, поднять чашку, например, – повернув голову влево к ведущему, ответил Солдат.

– А чего ещё бы ты хотел?

– Надеть куртку десантника. Моя пострадала при взрыве гранаты…

В ту же минуту к нему на сцену поднялся офицер и надел на плечи Василия куртку.

Я собралась в комок, ресницы дрогнули и слёзы бежали по щекам. Много, много раз ловила себя на том, что не могу без боли слёз смотреть фильмы, читать статьи-книги на тему войны, а уж смотреть на сегодняшних героев очень больно.

– Чего бы тебе хотелось больше всего?

Василий тут же ответил:

– Хотя бы услышать голос своей девушки. Моя первая любовь… Мы с ней расстались, когда я ушёл в армию… С тех пор не виделись. Очень хотел знать, как она живёт…

– Ты знаешь, мы искали твою девушку, даже милицию подключили. Она съехала с прежней квартиры, а на новом месте нет телефона. Вот и пришлось обратиться за помощью к милиционерам, они обещали разыскать её. Если всё будет удачно, то она приедет… Её нашли, Вася! Она идёт! Идёт к тебе!

В ту же секунду Василий растерялся, заметался, стал вращать головой в разные стороны. По звуку определил: девушка подходит к нему из глубины сцены. Весь в напряжении. Услышал шаги сзади слева. Шаги приблизились, он догадался: «Она!».

Девушка подошла сзади к Василию, обняла его. Как беззащитный зверёк, юноша уронил голову на девичью грудь. Он положил остатки рук от локтей до плеч, как лапы кладёт на грудь хозяину преданная собака. От рыданий голова юноши вздрагивала всё чаще и чаще. В зале звенела тишина.

Девушка гладила руками по спине бесстрашного Солдата, который рискуя жизнью, спас своих друзей.

Мне никак не удавалось успокоиться, слёзы душили, пока не вылились в строки… Родилась песня. О любви. О Мужестве.

Видать, на то война

Василию Илларионову

Какое утро над Землёй встаёт,
Какое Солнце льёт лучи в глаза,
Когда Луна на небосвод взойдёт
И как сверкает на заре роса?..

Ценою жизни спас своих друзей,
А сердце Родины в руках держал
И на виду он у Планеты всей
Свою любимую во мгле ласкал.

И Орден Мужества ему вручён
За то, что выстрадал смертельный бой.
Живёт солдат – не сломлен, не сражён,
Мечтает первенца обнять рукой…