Алтарь Отечества. Альманах. Том 3

– Парень ещё поживёт!

На рассвете в лазарет «Лангвассера» эсэсовцы втащили носилки.

На них лежал в забытьи молодой крепкий парень в изодранной американской лётной форме. Худощавое лицо посинело. Под рыжими ресницами залегли глубокие чёрные тени. Он вырвался из клещей прожекторов. Дотянул до земли. Посадил разбитую машину. Но сам, тяжело раненый, выбраться из кабины не смог. Эсесовцы, следившие с земли за его полётом, окружили подбитую машину, чтобы взять его живым. Лётчик оказался на редкость упорным – отстреливался до последнего патрона, забыв оставить этот патрон для себя.

В «Лангвассере» американцем занялся сам эсесовский капитан: высокий, с пронзительным взглядом серых ледяных глаз. В «Лангвассере» капитана эсесовца прозвали «Штойбхен» – «Пылинка». Отличался капитан особым пристрастием: появляясь в бараках, орал «Штойбхен» (ему всюду виделась пыль) и начинал «урок».

«Штойбхен» надел чёрные перчатки. На теле американца добавились раны.

– К утру этот будет «смотреть на картофель снизу» – заключил «Штойбхен».

В операционном блоке раненого спасали военнопленные врачи – югослав Изо Яковлевич НЕЙМАН, украинец Владимир МАЗУРЕНКО, армянин Артём НАЗИКЯН, Вячеслав КОЗЬМИН – русский, живший в Югославии.

Операция прошла успешно. Но американец погибал от большой потери крови. Лазарету военнопленных кровь для переливания не поставлялась.

Никогда ещё за свою долгую жизнь доктор Изо Нейман не чувствовал себя таким безнадёжно беспомощным.

– Стар ты, Изо, стар, твоя кровь не спасёт этого парня! Ты не можешь дать частицу своей жизни умирающему, – думал Изо Яковлевич.

Не мог доктор обратиться к военнопленным – ведь они уже длительное время держатся на голодном лагерном пайке. Взять у них кровь – подписать им смертный приговор.

– Изо Яковлевич! Доктор! – Нейман вздрогнул. Перед ним стояли санитары – советские военнопленные Пётр КОШКАРОВ и Александр КИРИЛЛОВ.

– Доктор! Может быть, у нас одна группа?

Времени для раздумий не оставалось.

Срочно сделали анализ. Группы совпадали. В последнюю минуту нашёлся ещё один смельчак, советский военнопленный Михей ДРОЖАНЫЙ.

Днём, когда главный врач лазарета немец разобрался, что врачи сделали всё, чтобы спасти умирающего, строго приказал:

– Изолировать американца от русских!

Американский лётчик медленно возвращался к жизни. Его молодой, закалённый организм победил.

– Кого мне благодарить? – Поинтересовался лётчик у санитара Сергея ХОХЛОВА, советского военнопленного офицера, владеющего английским.

– Докторам Нейману и Козьмину скажи спасибо, – Сергей хитро улыбнулся, – и русским офицерам. Они тебе кровь свою дали. Теперь ты, американец с русской кровью.

– Русские?! – В возгласе американца прозвучали все оттенки: от недоумения до восхищения.

– Русские?! Покажи мне этих русских! Пожалуйста, приведите этих людей.

– Они сейчас не могут прийти.

Александр Кириллов, Пётр Кошкаров и Михей Дрожаный теперь боролись за свою жизнь: темнело в глазах, стоило приподнять голову, отчаянная слабость сковывала их.

Русские офицеры кровью своей американского лётчика спасли – весть эта облетела весь «город бараков».

Команда французов, разбиравшая после бомбардировки завалы на улицах Нюрнберга, тайком принесла и передала доктору Нейману консервы, печенье: «Русским офицерам, давшим кровь».

С американцем и его спасителями делились от своих скудных и редких посылок Красного Креста чехи, итальянцы, сербы, французы.

Вскоре американца увезли в другой лагерь. Им не довелось встретиться, обменяться адресами. Михей Дрожаный видел, как конвоиры вели лётчика по коридору из колючей проволоки, разделявшему бараки. Дрожаный высоко поднял руки:

– Брат! Брат!

Шедший под конвоем услышал. Подбежал к проволоке, всем телом упал на колючую паутину, разделявшую их:

– Рус! Рус! Рус! – Слёзы текли по лицу лётчика.

И столько горького отчаяния звучало в прощальном крике.

Военнопленные югославские врачи чудом сохранили медицинский журнал «Лангвассера». В нём записано имя американского лётчика – Джон ДЮПОН.

Победе уже 67. А в России помнят тебя, Американца с русской кровью.

Наша память о них всё короче

Очень хочется верить, что отзовёшься ты, боевой лётчик, или твои дети, или твои внуки, или твои правнуки. Ведь родственной крови притяжение великое.

Володя-журналист

13 апреля 2012 года в Центральном доме журналиста проходили заключительные мероприятия Национального Медиафорума «Святая Память».

Я приехал пораньше. Приехал, чтобы постоять у памятника журналистам Великой Отечественной войны. Постоять и вспомнить ВОЛОДЮ-ЖУРНАЛИСТА.

Шёл весенний дождь, временами слабый, а временами сильный. А я стоял и стоял под дождём у памятника, рядом шумел Новинский бульвар, но мои мысли были в далёком феврале 1945 года.

Когда много работаешь с документами, глубоко проникаешь в тему, кажется, что ты сам становишься участником описываемых событий. Мне часто снится один и тот же сон: перед глазами вновь и вновь встают серые мрачные стены «блока смерти» концлагеря Маутхаузен, тесный дворик, пулемётные вышки, барак набитый военнопленными офицерами и Вол одя-жу риал ист, рассказывающий свои повести.

И сквозь сон я отчётливо слышу его слова, обращённые к поколению, живущему после войны:

– Расскажите, напишите, не забудьте нас, найдите адреса родных, сообщите!

И я снова и снова сажусь за компьютер, подключаю интернет и продолжаю кропотливую работу по поиску пропавших без вести.

Хочу рассказать о Володе-журналисте, о котором я узнал из личных бесед и воспоминаний выживших участников побега из «блока смерти», а также из архивных документов.

…Этого человека, в очках в тёмной оправе, знали в «блоке смерти» все и говорили, что он окончил в Ленинграде факультет журналистики, был на фронте корреспондентом, поднял бойцов в атаку, когда командир был убит. В том жестоком бою корреспондент был ранен, пленён. Все звали его Володя, хотя настоящего имени и фамилии никто не знал.

Как подготовить к восстанию, к побегу не одного, не десять, 30,50 человек, а 700, как быть со штубендистами? Куда, в каком направлении бежать? В какой час начать штурм стен и трёх пулемётных вышек? Чем вооружиться?

– Надо пропагандировать среди людей план побега, – предложил подполковник ВЛАСОВ, но делать это умно, очень осторожно, чтобы не вызвать никакого подозрения.

Лучшим пропагандистом оказался журналист.

В мучительно долгие часы пребывания на свежем воздухе, чтобы скоротать время, отвлечься от горьких мыслей и как-то заглушить чувство голода, журналист пересказывал книги. И пересказывал так мастерски, что слушавшие его забывали в эти минуты про лагерь, про сторожевые вышки, глядевшие дулами крупнокалиберных пулемётов.