Тайная капитуляция

Я пробыл в Швейцарии всего несколько недель, когда одна весьма уважаемая и популярная газета, встревоженная необычными обстоятельствами моего приезда, опубликовала статью, где меня называли «личным представителем президента Рузвельта», прибывшим со «специальным заданием». Такое лестное обозначение моей миссии, при всей его туманности, распространилось повсеместно, и, даже если бы я захотел его опровергнуть, вряд ли мне бы это удалось. Публичное отречение просто придало бы рекламу сообщению. Конечно, в результате к моим дверям потянулись поставщики информации, всякого рода добровольцы и искатели приключений, шпионы – профессионалы и дилетанты, хорошие и плохие. Донован придерживался принципа, что его основные представители не должны уходить в подполье, по той весьма убедительной причине, что делать это бесполезно, а лучше дать людям знать, что занимаешься разведкой, и рассказать, где тебя найти. Добровольная услуга швейцарской газеты воплотила данный принцип в жизнь в кратчайшие сроки, хотя и не совсем на тех условиях, которые мне нравились.

Объемы моей работы стремительно росли, и я начал отчаянно нуждаться в подкреплении. Было очевидно, что теперь, когда все швейцарские границы перекрыты зонами нацистской и фашистской оккупации, я не мог рассчитывать на поддержку из Вашингтона. Поэтому я взял себе в помощь нескольких американских чиновников, находившихся в Швейцарии, чьи первоначальные задания в той или иной степени устарели после изоляции Швейцарии. Это были мужчины и женщины из различных американских правительственных департаментов – например, Совета по экономической войне. Но большинство помощников, которые проработали со мной в Швейцарии следующие несколько лет, я нашел среди американцев, по разным причинам проживавших в этой стране в частном порядке и застрявших там после внезапного закрытия границы. Кто-то работал в печально умиравшей Лиге Наций в Женеве. Кто-то лечился в Швейцарии. Некоторые просто путешествовали и оказались в ловушке, застигнутые врасплох войной и нацистской оккупацией вишистской Франции.

Один из них, Геро фон Шульце Гаверниц, сыграл огромную роль в том специфическом предприятии, которому посвящена эта книга. Гаверниц – натурализованный американец, немец по происхождению, у которого в Швейцарии были деловые интересы и семейные владения. Он остался там после начала войны во многом потому, что надеялся рано или поздно каким-то образом послужить делу освобождения Европы от гитлеровской диктатуры. Гаверниц был высоким, красивым мужчиной, слегка за сорок, привлекательный внешне и умеющий быстро приобретать друзей. Все годы Второй мировой войны, что я провел в Швейцарии, мы постоянно работали вместе, и он был моим ближайшим соратником, когда дело касалось взаимодействия с антигитлеровским Сопротивлением.

Отец Гаверница был известным немецким профессором-политологом, членом последнего германского рейхстага от либерального крыла. В до– гитлеровские времена он помогал составлять Веймарскую конституцию и посвятил значительную часть жизни воплощению в жизнь идеи американо-британско-германского сближения как самого верного пути к международной безопасности. Я был с ним хорошо знаком в 1916 г., когда работал в нашем берлинском посольстве перед вступлением Соединенных Штатов в Первую мировую войну.

Благодаря своей семье и личным качествам младший Гаверниц обзавелся прекрасными связями с членами подпольной оппозиции Гитлеру в самой Германии. Пока Америка была нейтральной, он часто ездил из Швейцарии в Германию и наладил эти связи. Одного его имени было достаточно, чтобы обеспечить нам выгодные позиции в установлении контактов с участниками главного заговора против Гитлера, кульминацией которого стало неудавшееся покушение 20 июля 1944 г. По своему темпераменту, убеждениям и манере общения Гаверниц идеально подходил для работы с немцами в трудной психологической ситуации, которая, как правило, возникает, когда в военное время пытаешься что-то втолковать своему противнику.

Гаверницем во многом двигала его убежденность в том, что нацизм не настолько глубоко проник в сознание немцев, как были склонны считать многие, что были люди в Германии, даже на высоких военных и гражданских постах, готовые поддержать любое реальное предприятие, которое позволило бы избавиться от Гитлера и нацистов и положить конец войне. Он подружился со многими видными немцами и австрийцами, которые искали в Швейцарии убежища от нацистских преследований, а также с антифашистами из Германии, посещавшими Швейцарию. Двумя наиболее примечательными людьми, с которыми он меня познакомил, были Ганс Бернд Гизевиус, сыгравший драматическую и опасную роль связного между моим офисом и заговорщиками «20 июля», и д-р Вильгельм Хёгнер, мой бесценный советчик по внутригерманским делам, который, между прочим, был прокурором по делу «некоего Адольфа Гитлера» после неудавшегося мюнхенского путча 1923 г., и поэтому стал одной из первых жертв нацистских преследований. Прочие противники Гитлера в Швейцарии снабжали нас полученной от оставшихся на вражеских территориях друзей информацией о положении дел в оккупированной Европе, включая кое-какие жизненно важные сведения о расположении немецкого секретного арсенала ракет «Фау-1» и «Фау-2» в Пенемюнде на Балтийском море.

Разведывательные данные, какими бы ценными они ни были, конечно, никому не нужны, если не переправить их в руки тех, кто может извлечь из них пользу. С самого начала одной из моих главных забот была связь между моей миссией в окруженной со всех сторон врагами стране и центрами УСС, которым я был подотчетен, – Вашингтоном, Лондоном и Ставкой союзных сил в Казерте, в Италии. Наши агенты во Франции, Германии и Италии находили способы проникать через швейцарскую границу, но информацию, которую они, рискуя жизнью, собирали для нас, следовало немедленно отправлять в разведцентры, расположенные за тысячи миль.

Пока Франция не была очищена от немцев и мы не смогли вновь пользоваться услугами официальных курьеров, переправлять секретные рукописные материалы из Швейцарии в Соединенные Штаты было, конечно, рискованно. Поэтому приходилось полагаться на кодированные дипломатические сообщения, отсылаемые через швейцарские коммерческие радиостанции. Это был быстрый канал связи, но он не позволял посылать длинные обзоры и аналитическую информацию, так как наши немногочисленные шифровальщики могли обработать ограниченное количество слов в сутки. У нас была также трансатлантическая радиотелефонная связь с Вашингтоном, которую швейцарцы оборудовали скрамблером – устройством искажения речи. Мои телефонные отчеты ограничивались обзорами газет и другими несекретными материалами. Они, несомненно, были доступны для самих швейцарцев, но, как мы надеялись, не для немцев, если только те не побеспокоились о том, чтобы перехватывать их и снимать скрамблинг, что, как мы всегда полагали, они умели делать[1 - У меня был случай, когда на званом обеде высокопоставленный швейцарский чиновник повторил мне с улыбкой фразу, которую я перед тем произнес в телефонном разговоре с Вашингтоном. Зная, что швейцарцы слушают мои разговоры со штаб– квартирой, я обычно старался включить в мои отчеты несколько фраз специально для того, чтобы их услышали швейцарцы.].

Примечательная операция, которая облегчила нам связь с партизанами в Северной Италии и переправку людей и припасов в Швейцарию и обратно, была проведена в местечке под названием Кампионе. Это итальянский анклав площадью около 15 квадратных километров на озере Лугано, до которого можно добраться на лодке из города Лугано и полностью окруженный швейцарской территорией и пространством озера. В нормальные времена самым прибыльным здешним бизнесом было содержание казино, на что швейцарцы, не разрешавшие азартные игры в собственной стране, смотрели сквозь пальцы.

Нам стало известно, что гарнизон Кампионе состоял из шести карабинеров, чья верность фашизму была не столь велика, чтобы рисковать собственными головами в борьбе против шестисот антифашистски настроенных местных жителей, которые, как мы узнали, охотно утопили бы их в озере. Как-то темной январской ночью 1944 г. в Кампионе по воде было тайно переправлено оружие для 20 человек и несколько сотен ручных гранат. Изумленные карабинеры сдались без звука. Кампионе радостно отпраздновал свое вступление в союз с Южной Италией короля Виктора-Эммануила, сотрудничавшего с союзниками, а наши агенты устроили в анклаве свою точку, установив рацию для связи с партизанскими соединениями в горах и организовав тренировочный лагерь для партизан, который мы не могли открыть в Швейцарии. После обучения партизаны уходили из Кампионе, пересекая на берегу примерно 300 метров швейцарской территории, чтобы оказаться в контролируемой немцами части Италии и присоединиться к антифашистским партизанским отрядам.

Население Кампионе не просчитало, однако, как следует экономические последствия своей революции. Отрезанные от фашистской Италии, они столкнулись с финансовыми проблемами и обратились ко мне за помощью в таких масштабах, о которых я даже заикнуться не мог. Впрочем, кризис был преодолен благодаря мудрой затее самих руководителей Кампионе. С нашей помощью они организовали выпуск специальной серии марок, посвященных объединению анклава с Итальянским королевством. Марки, естественно, стали мечтой всех коллекционеров. Их было продано столько, что ими можно было бы оплатить письма всех кампионцев до седьмого колена. В результате удалось выручить достаточно денег, чтобы покрыть бюджетный дефицит. Все жители были теперь при деле, безостановочно рассылая письма по всем странам мира, поскольку коллекционеры желали иметь погашенные марки.

К середине лета 1944 г. успешное вторжение союзников во Францию положило конец нашему сотрудничеству с французским Сопротивлением, которое теперь имело прямой контакт с военной администрацией союзников. Эта работа занимала большую часть моего времени с момента прибытия в Швейцарию. Мы с коллегами проводили целые дни с руководителями, бойцами и курьерами отрядов маки и других организаций Сопротивления, пробиравшимися из Франции в Швейцарию и обратно в тяжелые месяцы 1943-го и начала 1944 г. Мы передавали им деньги, устраивали сброс на парашютах оружия и припасов, обсуждали планы их взаимодействия с союзниками при движении тех через Францию. Группы, с которыми мы работали, из департамента Верхней Савойи, примыкающего к Швейцарии, помогали расчистить путь для американского продвижения на север после высадки на побережье Южной Франции в июле 1944 г.

Подобным же образом мы работали и с итальянскими партизанами. Руководители партизан проходили через горный участок границы в Тичино, италоговорящем кантоне Швейцарии, и обращались к нам со своими просьбами и планами. Мы сбрасывали с самолетов припасы для их осажденных горных баз.

Положение итальянских партизан было трудным. Немцы долго держали оборону у Монте– Кассино и упорно цеплялись за каждую пядь земли при отступлении, поэтому на протяжении двух трудных зим (1943/44-го и 1944/45 гг.) партизаны на севере Италии не могли действовать в прямом контакте с войсками союзников, все еще не продвинувшимися к районам, где они окопались. Какие-либо активные действия, кроме спорадических налетов на немецких оккупантов, были для партизан равносильны самоубийству.

Моя работа в тот период в основном заключалась в моральной и финансовой поддержке, необходимой партизанам, чтобы продержаться до прихода союзников. Итальянский темперамент – вот что осложняло задачу. В оккупированной Северной Италии все антифашистские политические партии, включая коммунистов, объединились и сформировали Комитет освобождения Северной Италии (КОСИ), и мне приходилось иметь дело с лидерами этого Комитета. Самым известным среди руководителей КОСИ и одним из основных идеологов военных операций был Феруччио Парри, первый послевоенный премьер-министр Италии. В подполье его звали «генерал Маурицио», а мне и моим коллегам он был известен как Артуро. Это был ученый и политик с толстыми очками на носу и непокорной шапкой волос, преждевременно поседевших в результате длительного заключения и дурного обращения в фашистской тюрьме. Парри был человеком, которого боялся Муссолини, – бескомпромиссно честный, страстно преданный делу свободы, но очень темпераментный. Его штаб располагался в Милане, и, хотя мы поддерживали связь через секретных курьеров, Парри, чтобы повидаться со мной и моими британскими коллегами, время от времени сам неосмотрительно посещал Швейцарию, рискуя быть задержанным на постах пограничного контроля.

В конце 1944 г., в то время, когда моральный дух партизан особенно нуждался в поддержке, мы организовали визит миссии КОСИ с Парри во главе в Ставку союзных сил в Казерте. Маршрут их был единственно возможным на то время. Вначале они нелегально перебирались из Швейцарии во Францию, где после эвакуации нацистов УСС имело свои базы и посадочные полосы. С одного из таких аэродромов во Франции участники миссии вылетели в Ставку союзных сил в Казерте. Верховный командующий союзных сил в Средиземноморье официально признал полномочия КОСИ как военной организации, действующей согласованно с армиями союзников, и дал ей задание по поддержанию закона и порядка на территориях, с которых рано или поздно уйдут немцы.

Миссия КОСИ вернулась тем же маршрутом, заметно ободренная оказанными ей союзниками доверием и поддержкой. Но затем случилось несчастье. Несмотря на все меры безопасности, принятые для того, чтобы скрыть отъезд из Италии и возвращение миссии КОСИ, немцы что-то заподозрили и провели серию внезапных нападений на все подозрительные центры Сопротивления. К сожалению, им удалось захватить Парри. Это вызвало жестокий кризис в КОСИ. Предполагалось, что при задержании Парри к немцам попали его бумаги. Необходимо было прекратить исполнение всех оперативных планов, поскольку многие из них значились в находившихся у Парри документах. Так часто делали, если лидеры Сопротивления попадали в руки врага.

Один из самых лихих молодых активистов КОСИ Эдгардо Соньо (ныне итальянский дипломат) попытался освободить Парри из миланского отеля «Реджина», переодевшись вместе с тремя соратниками в форму СС и забравшись в отель с соседней крыши через чердачное окно. Его перехватила охрана, он был избит и после допроса сам оказался в заключении, а Парри перевели в более надежную тюрьму СС в Вероне. Вызволить его оттуда силой не было никаких шансов. Руководители КОСИ, находившиеся с нами в контакте, попросили меня попытаться связаться с немцами по разведывательным каналам и предложить им обменять Парри на нескольких важных немецких пленников. Просьба была невыполнимой, однако вскоре нам совершенно неожиданно представилась возможность добиться освобождения Парри. Впрочем, эта история должна подождать своей очереди.

С самого начала было очевидно, что в отношении Германии наша работа будет носить иной характер. В Германии было несколько оппозиционных групп на высоком уровне, но партизан, как во Франции или Италии, там не было. Наш лучший источник информации в Германии образовался летом 1943 г. в лице одного дипломата, имевшего доступ к таким вещам, о которых любой разведчик может только мечтать. Джордж Вуд (наше кодовое имя этого человека) был не просто нашим лучшим источником сведений, но, несомненно, одним из лучших секретных агентов в истории разведки. Он был чиновником германского министерства иностранных дел в Берлине, и в его обязанности входило просматривать и распределять для исполнения телеграммы, которыми обменивались министерство иностранных дел и германские дипломатические учреждения во всем мире. Переписка с германскими военным и воздушным атташе в Токио велась, в общем, также по каналам министерства иностранных дел, поэтому Вуд смотрел и ее тоже, а она имела огромную ценность, так как война на Дальнем Востоке еще не закончилась. Его часто посылали в качестве курьера министерства иностранных дел в Швейцарию, а также в другие дипломатические представительства, и именно во время такой курьерской поездки Вуд сумел установить контакт с нами, уверенный, что таким путем сможет внести свой вклад в свержение ненавистного ему нацизма.

В Берлине Вуд рыскал по папкам с официальными телеграммами и копировал или фотографировал (делал микрофильмы) все, что считал важным для нас. Затем он вывозил копии в закрытом дипломатическом портфеле вместе с материалами, которые доставлял в германское представительство в Берне, или отсылал их нам по почте по секретным каналам. Невозможно перечислить все, что мы от него получили. Вуд передал нам информацию о тактико-технических характеристиках «оружия победы», об эффективности бомбардировок авиации союзников, о планах Германии, о постепенном ослаблении всей структуры нацистского режима. Генерал Донован был настолько высокого мнения об этих материалах, что передавал многие из них прямо президенту Рузвельту.

Несколько выдержек из отосланного мною в Вашингтон в апреле 1944 г. сообщения о материалах Вуда дадут читателю представление о том, что, по его сведениям, творилось в высших нацистских кругах.

«Искренне сожалею, что Вы в настоящее время не можете видеть материалы Вуда такими, как они есть, не ужатыми и без сокращений. Примерно на 400 страницах, посвященных внутренним маневрам германской дипломатии за последние два месяца, представлена картина надвигающейся гибели и окончательного крушения. В замученный Генеральный штаб и в полумертвое Министерство иностранных дел потоками идут горестные жалобы из множества дипломатических учреждений. Это сцена, где изможденная секретная служба и дипломаты делают все возможное, чтобы совладать с пораженчеством и дезертирством открыто неповинующихся сателлитов и союзников и непокорными нейтралами. Миновали времена секретной службы под руководством Канариса[2 - Адмирал Вильгельм Канарис был главой германской службы военной разведки и контрразведки, известной под названием «абвер».] и дипломатии под руководством торговца шампанским. Уже пропал из виду Канарис, и в Берлине спешно было созвано совещание в попытках залатать зияющие дыры в абвере. Лишенный теперь возможности прибегнуть к излюбленному способу уходить от беспокоящих кризисных ситуаций завалившись в постель, Риббентроп дал отбой Фушлю и задержал большинство его основных помощников в Зальцбурге. Остатки Министерства иностранных дел растянулись на всем пути от Ризенгебирге до столицы. Условия работы здесь были почти невозможными, и шифровальные работы сплошь и рядом велись в бомбоубежищах. Как только расшифровывали очередное сообщение, начинались лихорадочные поиски той службы или министра, которому следовало передать документ, а когда был готов ответ, снова приходилось выяснять, куда его направить.

Последние предсмертные конвульсии разлагающейся нацистской дипломатии отражены в этих телеграммах. Изучая эти сообщения, читатель переносится из одной эмоциональной крайности в другую и видит безжалостность немцев в их последнем припадке жестокости к людям, за пять лет тщетной борьбы так безнадежно и трагично запутавшихся в сетях гестапо. И в то же время видит абсурдность дилеммы, с которой сталкивается сейчас эта дипломатия и внутри, и вне Festung Europa (Европейской крепости. – Перев.).

Это послание с описанием распада в Германии вызвало удивление в Вашингтоне, и оттуда немедленно последовал вопрос, не желаю ли я по зрелом размышлении несколько смягчить краски. Я стоял на своем и не желал ничего менять, однако отметил, что ни в коем случае не утверждаю, будто моральный дух немецких армий близок к нулю, а лишь говорю о том, что психологическая власть фашистов над Европой начинает давать трещины и машина разведки нацистского государства уже работает со скрипом.

Среди материалов Вуда была одна исключительно важная копия телеграммы, имевшая прямое практическое значение. В ней германский посол в Турции фон Папен с гордостью рапортовал Берлину (в ноябре 1943 г.), что через «важного немецкого агента» добыты сверхсекретные документы из посольства Великобритании в Анкаре. Агентом был, конечно, знаменитый Цицеро, камердинер британского посла, сумевший выкрасть ключи от личного сейфа посла и сфотографировать хранившиеся там документы. Я немедленно известил об этом английских коллег, и пара инспекторов службы безопасности тут же отправилась в посольство в Анкаре и поменяла сейфы и комбинации замков, парализовав тем самым действия Цицеро. Ни немцы, ни Цицеро так и не узнали, чему обязаны визитом службы безопасности, который был обставлен как рутинное, обычное мероприятие. Так наша кража из сейфов министерства иностранных дел в Берлине через агента, известившего американцев в Швейцарии, положила конец кражам немецкого агента из сейфа британского посла в Турции.

Во время Второй мировой войны швейцарский нейтралитет подразумевал, что Швейцария не должна была намеренно ввязываться в конфликт на одной из сторон или поддерживать какую-либо сторону в военном или невоенном плане. Это не значило, что Швейцария не будет защищаться в случае нападения или что она обязана лояльно относиться к нацизму. С самого начала было ясно, что Швейцарии незачем бояться западных союзников, и неприятностей можно ждать от нацистской Германии, которая по меньшей мере дважды рассматривала возможность вторжения в Швейцарию: первый раз в 1940 г., прежде чем падение Франции открыло двери на Запад, а второй – в 1943 г., в критические дни сражения в Северной Африке.

На пике мобилизационной готовности Швейцария имела под ружьем или в резерве 850 тысяч человек, пятую часть всего населения. Командовал этими силами генерал Анри Гизан, выдающийся патриот. Швейцарии не пришлось воевать благодаря ее непокорности и привлечению для самообороны огромных людских и материальных ресурсов. Немцы, несомненно, дорого заплатили бы за свое вторжение в Швейцарию.

Когда в 1940 г. силы Оси полностью окружили Швейцарию, ее оборона стала базироваться на стратегическом предположении, что основные города и промышленные районы не удастся защитить от немецкого наступления. Поэтому оборонительные силы концентрировались в альпийских крепостях, куда была оттянута значительная часть швейцарской армии. Система фортификационных сооружений, тоннелей и подземных складов сильно затруднила бы любому противнику задачу выкорчевывания швейцарцев из их цитаделей. Более того, швейцарцы сами уничтожили бы железнодорожные тоннели под Альпами, столь нужные немцам для доставки припасов в Италию. Об этом было объявлено публично, и немцы вынуждены были учитывать, что вторжение в Швейцарию может принести им больше потерь, чем приобретений.

В тяжелые дни 1940 г. кое-кто в швейцарском правительстве склонялся к поиску компромиссов, чтобы избежать открытого конфликта с Германией. Однако патриотически настроенные офицеры швейцарской армии твердо отстаивали идею сопротивления немцам любой ценой. Среди них было несколько человек из высшего состава военной разведки, хорошо информированных о намерениях немцев относительно Швейцарии.

Возглавлявшаяся капитаном Максом Вайбелем и Гансом Хаусаманом разведывательная организация, известная под названием «Бюро Ха» (по первым буквам фамилии Хаусамана), имела все основания считать, что немецкие агенты используют все, вплоть до физической силы, чтобы не позволить генералу Гизану отдать швейцарской армии приказ об обороне страны. Хаусаман и другие офицеры, включая Макса Вайбеля, который позже сыграл важную роль в этой истории, зашли настолько далеко, что заключили тайное соглашение с целью взять на себя верховное командование, если высшее офицерство не захочет противостоять вторжению немцев в Швейцарию. За этот патриотический акт неподчинения некоторые из них были приговорены к небольшим срокам ареста, – невеликая цена, если учесть, что твердая позиция этих офицеров укрепила моральный дух швейцарцев и их желание сопротивляться врагу.

В отношении моей миссии швейцарцы официально соблюдали внешнее подобие нейтралитета, но это был благожелательный нейтралитет.

Швейцарцы, конечно, должны были быть уверены в моем благоразумии и здравом смысле, а также полном понимании их положения. Например, они желали бы предупредить любые действия с нашей стороны, которые могли бы привлечь внимание немцев и быть предъявлены швейцарцам как пример их предпочтения одной из воюющих сторон. Всегда присутствовало опасение, что любое очевидное нарушение нейтралитета будет для немцев поводом к силовым действиям. Я всеми силами шел навстречу швейцарцам и всячески демонстрировал, что не намерен шпионить за их оборонными секретами. Чем сильней они становились в своих приготовлениях к отражению нападения немцев, тем больше это нам нравилось. В то же время у немцев были саботажники и агенты, охотившиеся за оборонными секретами Швейцарии. Многие из них были арестованы, а некоторые – расстреляны.

Мы, разумеется, сознавали, что швейцарская разведслужба, как и любая другая на ее месте, контактировала с разведками и Германии и союзников. Будучи нейтральной, Швейцария могла поддерживать отношения с любой из воюющих сторон, а интересы самообороны полностью оправдывали такую политику. Недоразумения сводились к минимуму, так как с немцами работала одна группа офицеров швейцарской разведки, а с союзниками – другая. Полковник Роже Массон из швейцарского генерального штаба поддерживал контакт с Вальтером Шелленбергом, руководителем гиммлеровской разведслужбы, а Макс Вайбель и его близкие коллеги консультировались с нами. Что происходило между Массоном и Вайбелем, которые оба отчитывались генералу Гизану, я не знаю по сей день. Я доверял Вайбелю и ни разу об этом не пожалел. В начале 1945 г., устанавливая тайные и ненадежные отношения с германскими генералами, мы спотыкались бы на каждом шагу, если бы не помощь Вайбеля в налаживании контактов и связи, а также в организации нелегальных переходов через границу, которые требовали строжайшей секретности. Во всех этих вопросах Макс Вайбель служил интересам мира.

В любых дискуссиях о швейцарском нейтралитете во время Второй мировой войны нельзя упускать из виду гуманитарную миссию Швейцарии. Она была убежищем и островком гуманности и милосердия для преследуемых, бездомных и изгнанников. В качестве местопребывания пацифистских организаций и международных институтов сотрудничества между нациями Швейцария была единственной европейской страной, где и союзники и немцы в поисках мира могли получить компетентную и конструктивную помощь.

Глава 3

Трудный путь к капитуляции

Повелителем усыхающего германского рейха в конце 1944-го – начале 1945 г. по-прежнему был Гитлер. Благодаря своей способности наводить страх он оставался хозяином вплоть до самой смерти. Немецкие боевые генералы были его пленниками. В нацистской Германии не было другого, кроме фюрера, политического лидера, который имел бы реальные власть и влияние. Провал заговора с целью убийства Гитлера 20 июля 1944 г. скорее усилил, чем ослабил, его позиции.

Генералы с обеих сторон – союзников и Германии – очень долго считали возможным только военное решение вопроса. Конец был просто делом времени и техники. Будет ли это организованная капитуляция или все потонет в хаосе? Из донесений, поступавших к нам в Швейцарию, было ясно, что Гитлер намерен, когда немецкая оборона окончательно рухнет, потащить с собой в могилу всю Европу. Командование германской армии могло привести в действие приказ оставлять за собой «выжженную землю», уничтожать все, что еще оставалось от индустрии и экономики оккупированных стран и даже самой Германии.

И вот в марте 1945 г. Гитлер приказывает Альберту Шпееру, царю нацистской экономики, разрушить в Германии железные дороги и мосты, заводы и коммунальные сооружения – выжечь немецкую землю. Шпеер ужаснулся такому чудовищному преступлению и предложил своему фюреру подумать о последствиях этого шага для грядущих поколений немцев. Согласно свидетельским показаниям Шпеера на Нюрнбергском процессе, Гитлер ответил ему: «Если нации суждено проиграть войну, она погибнет. Это неизбежно. Незачем думать о том, что потребуется людям хотя бы для примитивного существования. Напротив, весьма мудро уничтожить все это. Потому что наша нация доказала свою слабость, и будущее принадлежит исключительно более сильным восточным нациям. Кроме того, после битвы останутся худшие. Лучшие пали».

Распространялись также слухи, что нацистские войска намерены стоять насмерть в «альпийском бастионе» – в Баварии и Австрии. Не было прямых свидетельств того, что немцы действительно строят в Альпах новую систему укреплений, заслуживающую названия «бастион», зато были основания опасаться, что банды эсэсовцев могут отойти в естественные горные убежища и там продолжать упорное сопротивление. Это могло продлить войну на недели или месяцы.

Конечно же любого думающего наблюдателя европейских событий тех дней волновал вопрос: остался ли в Германии кто-нибудь, с кем могли бы иметь дело союзники и у кого хватило бы полномочий и мужества, чтобы капитулировать. Альтернативой представлялись битвы за каждый германский город. Генерал Эйзенхауэр в то время правильно оценил, что война не кончится, пока англо-американские войска, идущие с Запада, и русские, наступающие с Востока, не встретятся в Центральной Германии, как два бульдозера, ломящиеся навстречу друг другу по руинам.

Заговор против Гитлера, завершившийся покушением на него в июле 1944 г., привел к массовым казням и арестам высокопоставленных немецких военных и гражданских руководителей, у которых хватило смелости попытаться свергнуть нацистскую тиранию и тем самым закончить войну.

В Швейцарии мы с Гаверницем поддерживали постоянную связь с видными участниками заговора. Они заранее рассказали нам о своих планах убийства Гитлера, о важных лицах, вовлеченных в заговор, и о приблизительном времени нанесения удара. Наш опыт взаимоотношений с этой мужественной антинацистской оппозицией убеждал в том, что даже после кровавой бани, последовавшей за провалом заговора, в Германии должно остаться еще много людей, которые не принимали непосредственного участия в заговоре, но были озабочены спасением того, что осталось от их страны, прежде чем нацисты в военном безумии полностью ее уничтожат.

Благодаря контактам с военными заговорщиками мы также узнали, что наше требование безоговорочной капитуляции отпугивает немецких генералов, которые в иных обстоятельствах могли бы выступить против Гитлера. Некоторые представители из высшего генералитета, к кому обращались заговорщики, не желали принимать участия в заговоре и брать на себя связанную с этим политическую ответственность. Они полагали, что союзники обойдутся с Германией одинаково сурово вне зависимости от того, наступит ли безоговорочная капитуляция немного раньше благодаря действиям немцев, которые осмелятся бросить вызов Гитлеру, или позже – по инициативе кого-нибудь из приверженцев Гитлера. В апреле 1944 г., еще до попытки покушения, заговорщики прислали ко мне в Швейцарию эмиссара, чтобы выяснить, есть ли действительно надежда на лучшие, чем безоговорочная капитуляция, условия в переговорах с Западом. Ответом было однозначное «нет» – в этом вопросе союзники были непреклонны. Эмиссар вернулся с этим ответом, повергшим в отчаяние некоторых заговорщиков, уже склонившихся к мысли, что их главным союзником в борьбе против Гитлера стал Советский Союз с его более гибкой позицией.

Неприемлемость термина «безоговорочная капитуляция» и надежды на «альпийский бастион» были не единственными преградами, мешавшими нам продвигаться к капитуляции нацистов. Одной из них был миф о так называемом «ноже в спину». Идея первоначально зародилась у Людендорфа и других германских генералов Первой мировой войны, заявивших, что Вудро Вильсон обещаниями и «четырнадцатью пунктами» обманом втянул их в перемирие ноября 1918 г. Миф обвинял в слабости и даже предательстве некоторых германских политических лидеров, которые подорвали волю немцев к сопротивлению и принудили немецких генералов капитулировать, когда они еще не потерпели поражения на поле боя. Этот миф посеял смуту в политической жизни послевоенной германии. В сочетании с распространенным среди немцев мнением о чрезмерной жесткости условий Версальского договора он значительно способствовал падению Веймарской республики и разжег жажду мести, породившую философию нацизма. Как ни странно, этот миф повлиял не только на немецких генералов, отвергавших любую инициативу, направленную на установление мира, но и на отношение политических лидеров в Вашингтоне и Лондоне к капитуляции. Войну против нацизма и германского милитаризма, говорили многие из них, следует на этот раз довести до полного разгрома. Они не желали предоставлять немцам, будь то нацисты или историки, возможность отрицать полный разгром Германии на поле боя. Так миф времен Первой мировой войны о «ноже в спину» способствовал скептическому отношению в Вашингтоне и Лондоне к любым усилиям в отношении скорой капитуляции при помощи немецких военных лидеров.

Еще одной преградой был миф о новом немецком чудо-оружии, который Гитлер эффективно использовал, чтобы помешать любым движениям в сторону капитуляции. Вплоть до самого конца Гитлер уверял свои войска, что у него в запасе есть какое-то новое оружие помимо «Фау-1», «Фау-2» и реактивных самолетов, которое изменит весь ход войны. Невозможно угадать, сколько еще продлилась бы война и пролилось бы крови, если бы в разработке таких вооружений немцы шли на год– два быстрее и если бы союзникам не удалось разбомбить Пенемюнде, где производили и испытывали «Фау-1» и «Фау-2». Так что идея чудо-оружия не была полностью мифической, и возможность его появления на свет склоняла к продолжению борьбы многих немецких генералов, которые в иных условиях вполне могли бы оказаться сторонниками капитуляции.

Последним мифом, который я хотел бы упомянуть, были слухи о грядущем разладе в стане союзников. На протяжении всей войны Гитлер питал иллюзии, что англо-американские союзники и Россия поссорятся, и он тогда сможет договориться либо с одними, либо с другими. Этот миф быстро разросся после смерти Франклина Делано Рузвельта 12 апреля 1945 г. Эта смерть, думал Гитлер, подстегнет раздоры среди союзников. Кроме всего прочего, американцы потеряли своего великого вождя, и когда же, как не теперь, следовало разрушить альянс и либо соединиться с русскими против Запада, либо – с союзниками против русских? Сегодня это может показаться еще одним свидетельством безумия Гитлера, но именно безумие было тем горючим, которое разжигало пламя надежды в его мозгу. Он слабо знал историю, но, говорят, на него произвел сильнейшее впечатление рассказ о спасении Фридриха Великого в безнадежной ситуации, когда внезапная смерть царицы Елизаветы разрушила в 1762 г. антипрусский союз России и Австрии.

Одно из главных препятствий на пути к примирению было возведено намного раньше самим Гитлером. Нацистская присяга, которую давал каждый солдат и офицер германской армии, являлась, несомненно, самой мощной помехой для любого индивидуального акта противодействия приказам фюрера. Присяга гласила: «Клянусь перед Богом в моем безусловном повиновении Адольфу Гитлеру, фюреру Рейха и германского народа, Верховному командующему вермахта, и даю слово храброго солдата соблюдать эту присягу всегда, даже перед лицом смерти».

Особенностью этой присяги было то, что приносилась она военными персонально Адольфу Гитлеру, как вождю и командующему, а не просто родине и флагу.

Сегодня, когда мы так удалены от той обстановки по времени и восприятию событий, трудно представить, какую необычайную силу имела нацистская присяга в сознании немецких офицеров. И церемония принятия присяги, и ее слова носили отзвук клятвы средневекового рыцаря на верность суверену – сеньору и военной аристократии. Нарушить присягу для людей, чувствительных к подобным традициям, было тяжелой моральной проблемой. Похоже, это сделать могли только люди с искренними убеждениями и независимыми этическими суждениями. Некоторые из участников заговора «20 июля», знающие о многих преступлениях нацистов, вынуждены были отчаянно бороться со своей совестью, чтобы оправдать неверность фюреру, – во многом из– за ослепляющей мощи военной присяги. Многие генералы, приглашенные к участию в заговоре, среди них Йодль, Гудериан и Манштейн, отказались только потому, что не могли нарушить присягу. Во всяком случае, они убеждали, что это именно так. Для кого-то, без сомнения, и тогда и потом это было удобное оправдание собственной угодливости, универсальная отговорка, чтобы уйти от персональной ответственности. Как мы увидим, этот момент сыграл свою роль в наших взаимоотношениях с германским командованием в Италии.