Андрогин

– Сами знаете. Или забыли? Вы спросили – надолго ли вы здесь? Так вот, вопрос неверный.

– Очень может быть, Агесандр Оскарович, очень может быть. А какой, по-вашему, был бы верный?

– Очевидно! Верно было бы спросить – за что я здесь? – Тюря раздраженно брыкнул ногой, будто поражаясь глупой недальновидности собеседника.

– Я думаю, это бесполезно. Я уже пытался узнавать. У Рукосуева. Когда он помещал меня сюда, в карцер. Но он был не в курсе, а более я ни с кем не говорил. Распоряжение пришло неожиданно, и третьего дня, аккурат после завтрака меня сопроводили. С какой целью и кто был инициатором данного решения, мне неизвестно. Что, впрочем, совсем неудивительно.

– Инициатором был я, – коротко и решительно, вот так Тюря!

– Великодушно извините? – глупая его боязнь вляпаться не туда, спросить не то, выдать себя с головой эмиссарам многоножки заставила задать этот детски наивный, с интеллигентским вывертом, удивленный вопрос, «лепетный», как выразилась бы, например, Валерия.

– Извиняю, – Тюря, вроде бы отнесся благосклонно и всерьез, что будет дальше? – законное любопытство. Хотите, удовлетворю?

– Премного буду обязан. Я, видите ли, ни на секунду не допускаю, что вы, Агесандр Оскарович, по злому умыслу могли… забавы ради, так сказать… наверное, дело нешуточное, – Вий Иванович залебезил, словно упреждая возможную противную весть, и сам стал себе противен. Ах, зачем он впадает в иллюзии! И могли. И даже забавы ради. И по злому умыслу. Кто угодно из НИХ. Но плетью обуха все равно не перешибешь. Однако не безразлично ли ему, доктору Подгорному, что подумает о его храбрости и трусости какой-то Тюря? Лишь бы оставили его в покое. Ящеры.

Он впервые откровенно изумился парадоксу. С одной стороны, ему – о, наитие свыше! – оказалось в сущности наплевать, то есть, безразлично, что думают о нем ЭТИ люди, да их мысли о себе он в грош не ставил, впрочем, как и о многих иных предметах! С другой – до какого-то отвратительного содрогания, порой переходящего в минутный ступор, он по обыкновению ждал для себя зла. Вот так просто: ждал зла. Может вовсе и не он, но крохотный зайчик, притаившийся беззащитно в его груди, робкий, длинноухий, одинокий, именно он ждал. И по большей части дожидался. В том или ином роде. Иногда его подкупающая вежливость и желание стушеваться спасали дело, иногда нет, все зависело от постороннего ему человека, от его воли, сиюминутного настроения, и даже порой от удачной мимикрии – удавалось ли обмануть хищника вкрадчивостью незаметности, и направить мимо своего пути, мол, иди куда шел, подальше, охоться, ярись, рви жертву в куски, а здесь ничего нет, лишь сорняк и палые листья, мираж, потерянное время.

– Т-ю-ю-ю! Вы слушаете, Подгорный? Или витаете в облаках? Или где вы там обычно плаваете? В эмпиреях, что ли? Или вам по существу неинтересно? – оборвал его размышления каркающий недовольный голос Тюри.

– Очень интересно. Что вы такое говорите? Как может быть…, чтоб неинтересно, – замямлил виновато Вий Иванович, вдруг Тюря уже сказал нечто важное, а он пропустил мимо ушей? Ну, ничего, повторит, важное ОНИ любят повторять. Для НИХ важное. А что важное было именно для НИХ, и кофейная гуща подтвердит, иначе, разве пришел бы сюда «завгравлаб» со столь необычным заявлением и с таинственным намерением? Пусть его, подождем. – Вы простите, если я что упустил. Мысли у меня теперь тяжелые. Взаперти, – вранье от первого до последнего слова, никогда еще доктор Подгорный не мыслил так ясно и трезво, как в этом окаянном карцере.

– То-то же! – самодовольно согласился Тюря, – выйти, небось, хотите?

– Разумеется, хочу! – не выйти он хотел, нет, Вий Иванович хотел несколько иного – определения своей судьбы, или в идеале, чтобы его оставили в покое, пусть в карцере, пусть с крысами и клопами, но в покое. Хотя какие там крысы! На «Лукошке» и безобидная мокрица в душевой не поселится, не дадут. Стало быть, на манер средневековых узников, никакого дружелюбного питомца не заведешь.

– Так вот. Повторюсь, – Тюря произнес свое «присяжное» слово столь внушительно, будто делал Вию Ивановичу невообразимое одолжение. – Поместить вас сюда попросил именно я. И мне не отказали. Как видите. Толку с вас никакого. Вот в чем суть.

– Толку? С меня? Какой же вам может быть с меня толк, уважаемый Агесандр Оскарович? – он и впрямь поразился. Ждал чего угодно, только не прямодушной глупости.

– Самый непосредственный. Вас, собственно, зачем сюда поместили? Не в карцер, естественно, я имею в виду, «Лукошко», как целое.

– Я понял, Агесандр Оскарович. О чем вы. Проект «Мантикора», это все, что мне известно, – тут Вий Иванович покривил душой, все, да не все! Многое он вычислил наперед сам, кое-что уловил из случайных обмолвок и недомолвок той же Тонечки, а что за всей операцией стоял «ТреРиГряд» он вообще ни секунды не сомневался. Но молчание, известно – золото.

– Тю-ю-ю! – опять затюкал презрительно Тюря. – Мне-то голову не морочьте. Я вас давно раскусил. Вы саботажник и шулер, хотя и философ. Апартаменты вам выделили, суприм-эконом, из уважения, как доктору наук, а вы? Значит, пользу приносить не желаете?

– Побойтесь бога, Агесандр Оскарович! Я с дорогой душой… со всей. Только, какую пользу? – Вий Иванович вполне отдавал себе отчет, о КАКОЙ пользе шла речь, но приносить ее по своему желанию или нежеланию он не мог, и никто не смог бы, это попросту было невозможно. Неужели Тюря не понимает столь элементарную очевидность? Но Тюря не понимал:

– Такую пользу. Вы думаете, вы один? На каждой «трансорбиталке» есть свой кат. То есть, катализатор, словечко польско-литовцы придумали, по слухам. У себя, там, на «Ауштарасе», метко! – «завгравлаб» будто бы даже злобно ухмыльнулся. – У некоторых дело уже пошло.

– Например? – заинтересованно, без подделки, спросил Вий Иванович. И сам на себя подивился. Черта он лезет на рожон? Кивал бы тихохонько и молчал в тряпочку, но как-то захотелось ему человеческого разговора, с подобным себе, хотя бы по интеллекту.

– Т-ю-ю-ю! Вам примеры подавай? Пжлста! На «Цилине» определенно прорыв. Конечно, вы можете возразить, мол, китайцы. Особенность построения мышления. Но разве не они первые впали в нынешнюю застойную нирвану и утянули в придачу всех нас за собой?

– Я не стану возражать.

– И правильно, возразить нечего. Так вот. На «Цилине». Еще рано говорить о грядущих перспективах, но кое-что, кое-что! Пу И уже получает Премию Открытия. Хотя толком еще ничего не открыл. Так, наметки.

Ага, вот в чем дело! Сообразил наспех Вий Иванович. Премию «завгравлабу» захотелось. Даже не Нобелевскую, что Нобелевская, ветхозаветный пережиток, каждый год вручают очередному старперцу. Именно очередному. Говорят, у комитета натурально список вечно живых академиков-докторов, и возраст учитывают, чтоб не сыграл в ящик, прежде чем определят лауреата. Тюря, тот желал Премию Открытия. Бессрочную, беспериодичную, бессистемную, где нет правил вручения, когда дадут, тогда дадут, за Открытие. Чего? А того. Что ежели откроют, то весь мир ахнет. Тюря хотел за гравитон. Принести в своей ловушке наглядно и сказать – вот, она, частица, не миф, не призрак, но маешь вещь! Только гравитон в загребущие лапы новоиспеченному псевдо-Резерфорду никак не давался. Не обнаруживал… эт-того самого,… наглядного существования. А Тюря жаждал. Так сильно, что уже начал творить идиотические глупости – нет, для Вия Ивановича данное выражение вовсе не было плеоназмом, а только усилением понятия глупости естественной.

– И что же на «Цилине»? Я, наверное, упустил из виду. Поток общедоступной информации для меня крайне ограничен.

– Да уж! Вы же и виноваты, брезгуете, поди! Интерсоциальные сети будто не про вас писаны, то бишь, равернуты. В «люби-душках» вы не числитесь. Ни в «лавселф», ни в «монплезир» не заходите, друзей у вас там пустое множество. А у меня только в «чайниках» три тысячи двести пятьдесят два записчика, это, заметьте, на сегодняшний день. Вы же высоколобый бирюк, антисоциальный тип.

– Я бы позволил уточнить, Агесандр Оскарович. Внесоциальный тип, тут несколько иное.

– Т-ю-ю-ю! Бросьте вы! Не принципиально. О чем бишь я? Сбили с мысли, – Тюря задергал уже обеими тощими ножищами, раздражение его достигло градуса бурления.

– О «Цилине». О достижениях некоего Пу И, не имею чести знать. Не слыхал даже. Разве его тезка, тот был последний китайский император династии Цин.

– Никакой он не Цин, и уж тем более не император. Холуй несчастный и подлиза. Втерся в доверие к тамошнему кату. Тот ему и открыл. Истину. А Пу И в свою очередь тоже открыл. Высокотемпературные сверхпроводники. Не конкретно еще, но нащупал принцип. И доказал от противного. Или от абсурдного. Хитрожопый китаеза, он что сделал-то? Он придумал как заставить не работать нормальные «эс-вэ-провы» при абсолютном нуле, не прямо, конечно, но около него. Невозможно? Оказалось, возможно. Потом стал повышать температуру, и бац! Прозрение в мировом масштабе. В перспективе технологи смогут догнать градус до нескольких тысяч по Цельсию, так-то? Это будет, что называется, оглушительный бадоби-бум.

– Это будет вся та же традиционная технология. Ее следствие в заданных рамках. Озарение на частный случай, в целом для цивилизации не судьбоносный, – осторожно выразил свое мнение Вий Иванович, стараясь ничем не задеть честолюбивого «завгравлаба».

– Пусть. Мне бы хоть какую. Хоть какой! Или какое? В смысле озарение. Пусть плохонькое. Я согласен, Подгорный. Хорошо бы о гравитоне. Но если нет, я согласен тоже. Можно сказать, на все. Гх-мм!

Тюря захмыкал, загыкал, вместо обычного «т-ю-ю-ю!» выдал скорую череду унылых похрюкиваний и покашливаний. Вий Иванович тактично молчал.

– Вы поймите, Подгорный. Не только «корысти ради», гх-хм! Порядочно клянусь! – тут «завгравлаб» натурально положил руку на сердце и не нарочитым, но вполне искренним жестом. – Не ей одной, не корыстью! Хотя она тоже. Частично. Присутствует. Но ведь обидно же! А вам разве нет?

– По поводу чего? У меня, знаете ли, этих самых поводов предостаточно. Но я не обижаюсь, по большей части. На вас в том числе. Спасибо, что не похлопотали распять меня на кресте, временно, конечно, но карцер, это ничего, терпимо, – Вий Иванович произнес излишне длинную речь, все же откровенность за откровенность, хотя, может, Тюря и врал ему, у НИХ все может.

– Да, карцер. Я не про карцер вам здесь толкую. Тю-ю-ю! – «завгравлаб» перешел на обычную манеру разговора. – Обидно мне вот что. «Трансорбиталок» понастроили, каждый мало-мальски приличный союзишка, хоть бы Экваториальной Лиги, а имеет свою. Свободной энергии завались, ну, после того как решили вопрос с холодной плазмой, я имею в виду. Даровая, чуть ли не копейки, по крайней мере, в приемлемую сумму, не вопрос, а что толку? Как и с вас, Подгорный, толку – чуть! Все тот же замкнутый круг, все те же грабли. Человеческий род зациклился. Бегаем кругами, точно крысы в барабане. Сначала были вещатели – все предрекали, мол, станет энергии море разливанное, пойдет и следующий прогрессивный виток. Озарение! Преображение на горе Фавор! Нимфы в хороводе! А на те вам, фигушки!

– Это вполне нормальный процесс, Агесандр Оскарович, я, как историк философии вам говорю. Это моя специальность. Знаете ли, у человечества испокон веков было много дров, да и в угле избыток, однако, паровой двигатель явился не сразу. Хотя мог бы еще во времена римских императоров…

– Вы что же, предлагаете мне ждать две тыщи лет? Тю-ю-ю! Совсем вы спятили, Подгорный. Все в мире ускоряется, вот, пришло время и вашей философии, ноги в руки, так сказать. Я лично столько ждать не могу, мне завтра надо. А вы манкируете обязанностями.

– Простите, Агесандр Оскарович, но я обязанностей вовсе не имею, здесь, на «Лукошке», мне их совершенно никто не предписывал, я даже на добровольные дежурства не хожу, я поручик Киже, меня как бы и не существует материально. Какие уж тут обязанности? Но помочь бы я желал вам от души. Вы бы лишь обозначили направление, можно и не конкретно. Хотя бы намекнули?

– В игры играете? А давайте поиграем! Чем инстинкт не шутит, когда здравый смысл почивает! Только не вздумайте вилять! – Тюря от возбуждения подскочил, встал на оба колена, упершись руками в пружинящий под весом пол. Поза его получалась такая, будто бы он собирался молиться на идола, коим в данный момент являлся Вий Иванович.

– Упаси боже, зачем же мне вилять! Меня самого берет досада, второй год я слоняюсь без определенного дела. По регламенту мне занятие не положено, только чистое созерцание, вроде бы получается, что я даром ем хлеб, – сказал и самому стало неуютно. Мало ли дармоедов теперь развелось? Чуть что, садятся на пособие, нервная депрессия, или творческий самопоиск, предлогов хватает, да и хлеба на всех тоже, впрочем, как и зрелищ. Но доктору все равно было совестно, одалживаться у НИХ он не любил. А вот, приходилось.

– Ладно. Ладно. Начнем. Пока вы не передумали. Отвечайте наобум, все, что только придет в голову. Самое абсурдное, самое невероятное, самое чумное, даже. Это-то вам по силам?

– Отчего же, мне только невероятное и приходит на ум, у меня всегда с очевидным были проблемы, – печально улыбнулся в ответ Вий Иванович. И говорил он чистую правду.

– Отлично. Я задам вам один вопрос, общий, разумеется. О частностях вы понятия не имеете, вы гуманитарий, или… или как там философы истории классифицируются? А-а, Неважно. Итак, начнем. Что вы думаете о моем гравитоне. Отвечаете сразу, не лезьте в дебри. Любую непролазную чушь.

– Собственно о гравитоне я ничего не думал. Ни о вашем, ни о каком. Знаю лишь, что вы имеете дело с неуловимой субстанцией… с субстанцией ли? Допустим, да. Иначе, какой смысл ее улавливать в ловушку?

– Да-да-да, допустим, дальше! Не отвлекайтесь вы на пустяки, – от нетерпения Тюря занял позу «на старт, внимание!», выпятив тощий зад и пошаркивая ножкой, будто собака, присыпающая за собой ямку. – Ну, же, Подгорный, что вас заклинило?

– Вы просили самое абсурдное. Я несколько невежественный человек, теорию поля только в общих чертах, знаете ли… но…

– Рожайте вы скорее! И не задумывайтесь! Первое, что приходит в голову!

– Ладно, пусть будет первое, – Вий Иванович решился. Тюря сам просил – первую попавшуюся на ум ерунду, вот, напросился. – А что если ваш гравитон дискретен во времени? Оттого вы не можете его изловить. Он существует не линейно из прошлого в будущее или наоборот, а движется произвольно во временном потоке? Скачками, так сказать. К примеру, вы проживаете здесь полчаса, потом перепрыгиваете во вчерашний день, там остаетесь на десять минут, не хаотично, но по некоему закону, коего мы пока не знаем, и дальше…