Марина

– Да.

– Общалась с другими немцами?

– Да.

– Распишитесь.

Мария поставила свою подпись.

Наташу с дочкой увезли ранним утром. Куда, в каком направлении, – не знал никто. Марию мучила совесть, что она оговорила Наталью, и по её наговору подругу забрали. Два дня не решалась заглянуть к Прасковье Николаевне, опасаясь её суда. Когда преодолев страх и стыд пришла к ней, понимая, что старая женщина нуждается в помощи, та сидела у постели мужа и горько плакала. Яков Семёнович умер пару часов назад. Его сердце не выдержало известия о беде, постигшей Наташу и её дочку. Организацию похорон Мария взяла на себя. Она сбегала в горсовет. Там ей выделили место на кладбище, помогли с гробом. После похорон мужа Прасковья Николаевна тоже не задержалась на этом свете. Прожила около года. О предательстве Марии так и не узнала, и до последних своих дней позволяла Марии быть рядом. Они вместе оплакивала горькую судьбу Наташи.

А вместе с тем, вновь прибывших в проверочно-фильтрационный лагерь Тульской области, среди которых была и Никитина Наталья с дочкой, сначала привезли на станцию Ключевка, а потом доставили в сборно-распределительный пункт. Изнемождённые, исхудавшие до безобразия, люди, как манекены, измотанные скотскими условиями перевозки, распределялись по казармам и занимали свои места на нарах. Совсем скоро их всех распределят по разным участкам лагеря, где им предстоит жить и работать до тех пор, пока их предыдущая жизнь в оккупации будет тщательно проверена на предмет измены Родине.

Наталью Никитину, как мать с грудным ребёнком, доставили на участок в посёлке Болохово. Ребёнка у неё забрали, но ей отныне разрешалось три раза в день бегать в ясли и кормить свою дочурку. Ясли располагались тут же неподалёку. В остальное время Наталья, как и все, работала на восстановлении шахты. В полной до краёв тачке в жару и в мороз, по обледенелой земле, возила камни и цемент сначала на первый этаж стройки, а через полгода – на второй. Жила, как и все, по строгому распорядку: с общим построением, перекличками, с внезапными проверками, продолжительными личными допросами следователя.

Когда она в первый раз пришла на допрос, майор среднего возраста сидел за столом и что-то писал. От стола на расстоянии двух метров стоял стул. Поздоровавшись, Наташа прошла и села.

Следователь оторвался от своих бумаг и пристально, оглядев Наташу начал допрос.

– Фамилия, имя, отчество?

– Никитина Наталья Юрьевна.

– Место проживания?

Она назвала. Потом он спросил про образование, профессию.

– Никитина Наталья, вы признаёте, что во время оккупации сотрудничали с фашистами?

– Нет. Я врач и работала в больнице. Лечила людей.

– А вот ваши соседи утверждают обратное.

– Надо же. И кто это?

– Нестеренко Мария Ивановна. Она рассказала, что вы открыто гуляли с Вильгельмом Бакке, что он снабжал вас продуктами, когда другие умирали с голоду. Хаживали вы и в комендатуру. Интересно, зачем? Не для того ли, чтобы сдавать партизан?.. Тут про вас многое что написано. Вот подпись женщины. Она подтвердила, что написано с её слов.

Наталья была ошарашена услышанным.

– Не может быть, она…

– Вы что-то, компрометирующее можете сказать против неё самой? Не жалейте. Говорите. Она вас не пожалела. По обвинению от неё и ещё от одной женщины вы оказались здесь, – похоже, следователь симпатизировал Наталье и желал её оправдания.

Но Наташа уже взяла себя в руки. У неё не было сил и желания возмущаться, что её так бессовестно оболгали. Да и понимала: кто ей в её положении поверит?

– Нет. Мне нечего сказать о Марии. Мы не общались. Она меня избегала. Ничего плохого я не видела. Скромная, порядочная.

– Ну, в таком случае вот вам ручка. Бумага. Садитесь и пишите подробно, чем занимались во время оккупации, с кем общались, на кого работали, поддерживали ли связь с партизанами, кого конкретно знали сами, и кто конкретно знал вас.

Что у неё есть дочь, похоже, он уже знал, потому попросил отдельно написать, когда, при каких обстоятельствах она зачала и родила ребёнка. Наташа писала больше часа. Каждый раз прочитывая написанное, майор требовал новых и новых подробностей её связи с партизанами. В общей сложности допрос продолжался часа три.

Когда после допроса вернулась в казарму, её отправили на кухню мыть кастрюли и полы. До обеда оставалось три часа.

Кормили плохо. Мяса не было и в помине. Суп варили из селёдочных костей, обмёрзшей картошки. На день шестьсот грамм хлеба, ложка каши. И это при тяжёлой работе без выходных в любую погоду.

Ко всему прочему, донимали клопы, вши, всякого рода болезни из-за плохого питания: такие как дизентерия, дистрофия. Умирали десятками. Наталья цеплялась за жизнь руками и ногами. С ней её дочь Мариночка. Ей было ради кого жить.

Проверка личности искусственно затягивалась. Шла война. Стране были крайне необходимы рабочие руки, чтобы восстанавливать разрушенные войной заводы и обеспечивать фронт необходимым вооружением.

В следующий раз на допрос Наталью вызвали через одиннадцать месяцев. Допрос занял не более получаса. Следователь сказал, что все люди, фамилии которых она назвала, погибли и что, если она хочет оправдания, то пусть назовёт других, которые смогут подтвердить её благонадёжность.

– Кто ещё знал, что вы тайно клали в больницу раненых партизан и лечили их? Кто ещё знал, что вы были связной партизанского отряда и получали секретные данные от фельдфебеля медицинской службы Вильгельм Бакке, заведующего аптекой?

Поймите меня правильно. Лично я вам верю, но там наверху… Им нужны фамилии для доказательства, что вы не сотрудничали с немцами и не по вашей вине был уничтожен партизанский отряд имени Сталина. Что не вы снабжали лжепартизан стрихнином, мышьяком, морфием. Ведь те, проникая в партизанские отряды, добавляли отраву в котёл с едой…

Офицер ещё что-то говорил, но Наташа уже его не слушала. Она смирилась со своей участью, и лишь для того, чтобы от неё отстали, тихо прошептала.

– Николай Григорьевич Игнатов и Дмитрий Емлютин. Не помню отчество последнего. Они приходили ко мне, …то есть на явочную квартиру. Емлютин, так он много раз был. Я ему тоже сведения передавала. А так обычно через курьера. …Но вы говорите, все погибли. Жалко, как. Когда уже эта проклятая война кончится.

Офицер промолчал и, как-то странно посмотрев на Наталью, разрешил ей идти.      Больше допросов не было.

За работой время в лагере проходило быстро. Уже почти три года Наталья Никитина была в лагере. Об окончании войны администрация лагеря объявила на утренней проверке. Вечером был “праздничный ужин”. Выдали дополнительно по двести граммов хлеба. Все радовались. Шептались между собой, что теперь проверять начнут быстрее. Каждый считал себя невиновным, но в душе боялись наговоров со стороны односельчан. А многие, которых было большинство, просто не верили в справедливость в стране Советов.

По внутреннему распорядку в три года детей у матерей отбирали и вывозили из лагеря в детские дома. Там им меняли фамилию, чтобы навсегда разорвать родственную связь, и не только. Всё делалось ради самого ребёнка, чтобы уже ничто не омрачало будущее советского гражданина. Обо всём этом Наталье нашептала подруга по лагерю Зоя. Во время оккупации та работала в немецком борделе. Такие заведения сами немцы специально создавали на оккупированных территориях для нужд своих солдат. Проститутками в них работали русские девушки и женщины. Немцы и кормили, и платили им. С приходом советских войск всех подобных женщин также отправляли в фильтрационные лагеря на проверку и, если девушка не сотрудничала с фашистами против Красной армии, а только занималась проституцией, её благополучно отпускали. Добродушная, весёлого нрава Зоя и в лагере не унывала. Находила повод посмеяться и всегда спешила на помощь. Именно Зоя предложила Наталье через кого-нибудь вывезти ребёнка из лагеря и самостоятельно устроить в детский дом, сохранив прежнюю фамилию. Не зацепиться за такую возможность Наталья не могла. Надежда в будущем найти дочь не покидала её. У неё осталось золотое колечко – подарок Вильгельма. Оно было ей очень дорого, и Наталья бережно хранила колечко, но вместе с тем ясно понимала, что просто за «спасибо» никто не поможет. Выбора не оставалось. Наталья, не раздумывая, принялась искать возможность нелегально вывезти дочь. И такой случай представился. С ней в казарме находилась пожилая женщина, бывшая учительница немецкого языка Вера Петровна. Во время оккупации Украины она работала переводчицей у немцев. Ей первой из их казармы пришла долгожданная бумажка с надписью: “Полностью реабилитирована”. За женщиной на днях должна была приехать её младшая сестра из Москвы.

Сегодня с утра зарядил дождь. Седовласый, с густой и такой же седой бородой, крепкий, широкий в плечах, крутого нрава охранник Иван Прохорович, изрядно вымокший не вытерпел и стал сколачивать себе навес. О том, что и женщины промокли его, не волновало. Приказа начальства работать в любую погоду придерживался строго. Зоя, заметив отсутствие охранника, подбежала к Наташе.

– Беги на пилораму. Здесь недалеко. Петровна сегодня там работает. Я с ней давеча переговорила. Ждёт она тебя. Я сказала, откуда ты будешь бежать. Сама тебя увидит. Спрячьтесь. Любопытных много. Не доверяю я людям.

– А как же он?

– Навесом занялся. Промок, сука. А что и мы насквозь, ему всё равно, – Зоя выругалась. – На час как минимум задержится. Беги, я прикрою. Скажу, что в уборную пошла. Беги.

Наташа побежала той дорогой, которую указала Зоя. Правда, пришлось перелезать через небольшие насыпи, прыгать через ямы, но зато через пять минут была на месте. Самым строгим на стройке был Иван Прохорович, и тот в такой ливень не выдержал. Все остальные охранники давно уже как прятались, где придётся и резались в карты.

– Наташа, – её окликнули.

Повернув голову, увидела пожилую женщину. Усталый вид. Ввалившиеся глаза с синяками под глазами, отёчность, что свидетельствовало о сердечной недостаточности. По виду женщине можно было дать лет восемьдесят, хотя, как говорила Зоя, той едва шестьдесят исполнилось. У Натальи ёкнуло сердце от страшного предчувствия. В облике женщины ей почудился мертвец, вставший из могилы.

Женщина рукой позвала следовать за ней. Наташа молча пошла, и лишь когда они спрятались за грудой досок, поздоровалась.

– Здрасьте.

– Здравствуй, милая. Ты хотела поговорить со мной.

– У меня к вам просьба. Я врач, и у меня дочка…От немца.

– Не надо подробностей.