Алекс в стране Советов. Серия «Русская доля»

«Во-первых нужна резкость удара, ну это мы имеем. Во-вторых нужно вкладывать всю силу и дурь в один удар. В данном случае может помочь только концентрация всей силы в одной руке. Для концентрации необходимо какое-то время перед ударом. В-третьих прицельная точка должна находится за палкой (доской), а не на ней – это очень важно. В-четвёртых не стоит забывать про характерный крик „Ки-я!“, управляющий дыханием, здесь-то уж точно дыхалка не подведёт. Крик же ещё и придаст дополнительную силу удару и уверенность самому каратисту». В-пятых Алексея беспокоил возможный недостаток у него физической силы, по сравнению с разрядниками: боксёром Сашком и борцом Коляном и он решил вставить в процесс своё. К силе можно и нужно было приложить весь свой вес, с этим было сложнее, так как он перед лагерем снова сидел на диете и существенно похудел. Как добавить веса и сил, размышлял Алексей. Задумка была такая: навалиться всем своим оставшимся после голодания весом, для чего руку сжимать в кулаке полностью, бить ребром кулака, а не ребром ладони, и ещё с помощью разгибания и сгибания ног передавать удару вес всего тела, как-бы падающего сверху вниз.

Первым предметом для разбития была палка в три пальца толщиной, предложенная Битюгом. Алёша применил ещё одну небольшую хитрость ещё в процессе подготовки к соревнованию, он настоял, что будет бить последним. Тогда никто не понял к чему это он, поэтому никто и не возражал. Палку успешно разбили пополам и Сашок и Колян, и Алёша, как и следующую диаметром уже примерно в четыре пальца. Третью – уже настоящую дубину разбил Сашок, Колян ударил неудачно и только отбил себе руку, а Алёша разбил. От неудачного удара лицо Коляна исказилось, но он не заорал как ему видимо очень хотелось, а только замычал, схватился за ушибленную руку и отошёл в сторону, по пути сказав Гарику:

– Всё! Пацаны, я пас!

– Один игрок выбыл из соревнования, кто из присутствующих готов его заменить? – оглядев всех ребят по-судейски обратился к пацанам Гарик. – Как ты, Витёк?

– Не-е-е. Я лучше погляжу, а то рук-то у меня всего две и лишней нет ни одной… – проворчал высокий худощавый сутулый парень, стриженный почти под ноль, с вечно лукавым выражением лица и размашистой походкой. – Схожу-ка я лучше за материалом…

После перекура поднесли дубину побольше – это была часть ствола берёзы. Оглядев её со всех сторон и как-то нежно ощупав, затем почесав в затылке, Сашок-боксёр обречённо произнёс:

– Мне выступать скоро, на районных и первый разряд подтверждать. Я всё – на этой дубине сдаюсь. Может быть ничья, Угрюмый?

– Поставьте на пеньки и держите крепче! – громко, уже тоном победителя, провозгласил Алёша.

Ребята положили ствол на пеньки и по двое стали его придерживать с обеих сторон. Наступила театральная немая сцена. Алёша собрался, сконцентрировал всю силу в одном, высоко поднятом над головой, правом кулаке, взял прицел ниже дубины примерно сантиметров на пять и с максимального со всего размаха резко вдарил сверху вниз со всей дури, сопровождая удар движением всего тела сверху вниз, как бы падая и дичайшем криком, который эхом отозвался по лесу:

– Ки-я-я-я! – дубина развалилась пополам, а сам Алёша даже упал на одно колено, вложив весь вес своего тела в удар.

Держащие дубину с обоих концов парни, отскочили в стороны, еле удержавшись на ногах, каждая пара со свою часть дубины…

…Наступила тишина, только эхо ещё разносило по дальним уголкам подмосковного леса боевой клич японских самураев, повторяя его то здесь, то там:

– Я! Я! Я-а-а!

Наконец тишину прервал Гарик:

– Ну чё, пацаны почапали в отряд, а то там Паша наверное психует от отсутствия всего состава.

Пацаны не спеша потянулись через дыру в заборе, по дороге обсуждая увиденное. Кто-то говорил:

– Подумаешь, я бы тоже так смог! У меня второй разряд по вольной!

Ему возражали:

– Чё ж, ты, не вызвался, когда Угрюмый один остался? Только фуфло гнать можешь после драки! Иди сейчас к Гарику, к Вовану, к ребятам и вызовись, скажи: «И я могу, скажи, давайте, что рубить?! Всё разрублю!»

…Так громко обсуждая между собой последние события, ребята подошли к отрядному корпусу. Из корпуса им навстречу по деревянной входной лестнице спустился пионервожатый Паша – невысокий, круглолицый, коренастый весельчак, лет двадцати.

– Куда все пропали, не понял юмора?!

– Да вот, Паша, каратэ изучали – лес рубили, прямо голыми руками деревья рубили, прикол?! – поставил вожатого в курс дела Вован.

– Вот давай любую палку, сейчас разрубит – вот он, Угрюмый. Он оказался каратистом. Во как! – добавил Гарик.

– Да, испытай, испытай его, Паш! – пристали к вожатому остальные.

Паша послал одного щупленького парнишку в подсобку с другой стороны корпуса:

– Юр, принеси-ка метлу и грабли! – скомандовал Паша. – Я и сам горю желанием посмотреть на это чудо, всегда хотел в живую, как говориться посмотреть, а то только на видике у друзей и видел.

Через пять минут черенок грабель, а затем и метлы были разрублены голым кулаком Алёши. От постоянных ударов, кулак начал дубеть, но Алёша не чувствовал боли или не хотел её чувствовать. Действие проходило на деревянной лестнице крыльца входа в корпус отряда. Было очень удобно: кладешь древко прямо поперёк перил, сам поднимаешься на ступеньку выше, а ребята придерживают и… бах! В руках у ребят остаются две половинки этого древка. Когда следующие грабли потолще ему разбить не удалось, руку обожгла ужасная боль, но Алёша не показал вида. Он тогда понял секрет, необходимо было обязательно разрубить древко, иначе будет очень болезненная отдача или даже можно сломать руку. Со второго удара Алёша всё же добил грабли, потом ещё одни и к полному всеобщему восторгу деревянную лопату для снега. Садовые инструменты стали заканчиваться, но публика вошла в раж. Тут Витёк вынес из корпуса и подал Паше какую-то прямо-таки морскую палубную швабру с толстенным древком. Изготовители этого инструмента наверное думали, что эта швабра будет служить вечно.

– Давай теперь по чирику, Паша? Десять рублей найдешь? Кто разбивает, того и червонец! А то вдруг мне средства на лечение понадобятся… – раздухарился Алёша, несмотря на уже сильно опухшую в районе запястья правую руку.

– А у тебя, Лёша, имеется, что ставить? – поинтересовался вожатый.

– Наберем если чё?! – Алёша оглядел пацанов.

– Имеется, если чё! – заверил Вован, предварительно переглянувшись с Гариком.

– Найдём, – подтвердил Гарик.

Все присутствующие были в азарте и болели конечно же за Угрюмого – за Алёшу. Взглянув и повертев в руках швабру, вожатый отказался от соревнования. Слово было за Алёшей.

– Держите крепче! – обратился Алёша к ребятам, а то руки отобьёте. Применив театрально-цирковую паузу для окончательного разогрева публики, он не спеша подошёл и нагнулся над шваброй.

– Ки-я-я-я! – толстенное древко швабры разлетелось ровно пополам.

Не веря своим глазам, Паша вертел две половинки вечного инструмента, рассматривая место разлома:

– Поразительно! Ни одного сучка нет!

Красненькая бумажка перекачивала из кармана вожатого в карман лжепионера Алёши. Этой бумажке было суждено обеспечивать весь отряд сигаретами недели две. Алёша пожинал плоды своего успеха и подъема авторитета на заоблачную высоту, всё оставшееся в пионерлагере время. Дружить или просто даже присесть рядом с ним считалось очень почетно и престижно. Помериться же с ним силой больше никто из пацанов даже и не задумывался. Алексей самостоятельно находил для себя новые испытания в виде какого-нибудь древка или даже доски, и если не разбивал их сразу, то носил с собой по всему лагерю и в конце концов всё-таки добивал, не в качестве показухи, а порой даже без свидетелей, для себя лично.

Этим ярким на впечатление и в общем довольно успешным летом закончилось пионерское детство Алёши. Больше он уже никогда пионерский галстук на себя не надевал, да и не имел на него никаких прав, так как пионером так и не стал. Сначала было обидно, что не приняли, потом стал привыкать, а в пионерлагере понял, что галстук можно носить и так, не будучи официально принятым в пионеры. А дальше – просто уже вырос из пионерского возраста…

…С раннего детства Алёша играл в шахматы, к которым приучил его отец. Он выигрывал у своих сверстников, а последнее время и у отца, и ему это нравилось. Алёша по своей воле ещё с десяти лет записался в шахматную секцию и доигрался до участия в большом турнире во Дворце пионеров на Ленинских горах и вскоре получил второй юношеский разряд. Но это было, опять-таки малоподвижное занятие, а в то время Алёша искал что-то активное подвижное – в общем настоящий спорт. Тут, как-то раз, продолжая поиск подходящего занятия, он заглянул в соседний Дом пионеров Свердловского района, расположенный совсем рядом с Тимирязевским. Там тоже была шахматная секция, но она была совершенно непохожа на другие шахматные секции. Привлекло Алёшу в этой необычной секции её второе неофициальное направление – мини-футбол. Шахматная секция располагалась в обычном стандартном здании школы, представлявшим из себя: два здания, соединенных длинным коридором. Первое здание с парадным подъездом было занято учебными классами, во втором были расположены: спортзал, мастерские, столовая и актовый зал. По окончании второй смены обучения и работы группы «продлённого дня» для младших классов, школа пустовала. Пустовал соответственно и спортзал, который почти на всю ночь предоставлялся странной шахматно-футбольной секции. Это было новое слово в сфере внешкольного воспитании подростков – ноу хау того времени в области интеллектуальной и физической подготовки подрастающего поколения одновременно, как сказали бы в наше время: два в одном. Шахматно-футбольная секция включала в себя в равной степени умственную и активную физическую подготовку – это было здорово. Жаль, что такие комбинированные секции не получили дальнейшего широкого распространения в СССР. Наверное, потому, что подобные секции и кружки всегда действовали с опаской и оглядкой, в тайне от официальных властей. В то строгое бюрократическое время, всё что шло не по утверждённой в районном отделе народного образования программе находилось вне закона. Это было очень полезное для детей начинание, развивающее ребят сразу всесторонне, но ему было не выжить в том мире планов, графиков и жестких формуляров. Ребёнку, просидевшему несколько часов неподвижно за партой, а потом ещё два-три часа за шахматной доской, просто жизненно необходима была активная двигательная разрядка.

Занятия в секции Дома пионеров начинались с шестнадцати – семнадцати часов. Участники подтягивались по разному, кто когда успевал, в зависимости от места проживания. Ребята прибывали, рассаживались по парам за шахматы и начинали между собой играть. Примерно с девятнадцати до двадцати часов, тренер, как правило, не меньше чем кандидат в мастера спорта, преподавал собравшимся теорию шахмат, а затем, когда уже совсем стихало в здании средней школы, всей секцией, во главе с тренером, ребята отправлялись в спортзал, где занятия продолжались, но уже по мини-футболу. В местном, допоздна работающем гастрономе, перед его закрытием, ребята набирали каких-нибудь булок-плюшек и треугольных пол-литровых пакетов молока по шестнадцать копеек. Таким образом шахматисты-футболисты подкреплялись в перерывах между футбольными таймами и сразу же после игры, когда на всех нападал какой-то просто зверский аппетит. Это было самоё весёлое время и на часы тогда вообще никто не смотрел. Футбол заканчивался далеко за полночь. Дом пионеров находился в Вадковском переулке, недалеко от Савёловского вокзала. Никакой общественный транспорт в это время, естественно, уже не ходил и неместные пацаны шли глубокой ночью домой пешком по Новослободской улице, мимо Савёловского вокзала, дальше – по Бутырской улице, потом – по Дмитровскому шоссе до кинотеатра «Комсомолец». Шли ночью по пустынным широким улицам Москвы, весело и громко обсуждая прошедшую игру, проводя разбор полётов и даже размышляя о высоких материях. У кинотеатра «Комсомолец» их пути расходились, а Алёша шёл дальше один до кинотеатра «Ереван» и своего дома на Селигерской улице. Что удивительно – никакой усталости он тогда совершенно не ощущал.

Самое интересное, когда Алексей, будучи уже взрослым молодым человеком, вспоминал эти многокилометровые прогулки с ребятами после многочасовых ночных футбольных матчей, у него всегда возникал вопрос к самому себе: «Неужели это всё было на самом деле, неужели я это мог?! Неужели ребята это могли?!» Алексей напряжённо вспоминал: конечно же он должен был смертельно уставать, но не мог вспомнить ничего подобного, усталости он не помнил вообще. Наоборот, их всех трудно было оторвать от ночного футбола и если бы ни тренер, они играли бы, и играли дальше – до самого рассвета или вообще пока бы, наверное, не упали бы совсем без чувств. Такие занятия проходили два раза в неделю, во вторник и четверг. Все ребята с нетерпением ждали этих дней и как казалось Алёше, они все тогда были счастливы таким простым, но таким настоящим мальчишеским счастьем. Но детство подходило к концу, заканчивались беззаботные игры, надвигались серьёзные взрослые заботы и проблемы, а жаль – это было настоящее время.

5.Бульвар

Отец Алексея умер рано и как-то неожиданно для всех в возрасте шестидесяти восьми лет. Причиной смерти безусловно явились старые фронтовые ранения. Иван Андреевич каждый год почти на всё лето уезжал в санаторий и к этому все привыкли. Привыкли также и к тому, что к первому сентября, началу учебного года сына, он всегда возвращался, а тут уже был самый конец августа, а отец всё не приезжал и не приезжал…

Маму Алексея – Светлану Николаевну, тогда привёл её двоюродный брат дядя Володя, в то время уже полковник. Алёша в этот момент выходил из дома и тут он увидел всю заплаканную маму, он первый раз видел её такую – качающуюся из стороны в сторону. Мальчик совершенно не понимал что происходит, оторопел и замер на месте как монумент, пока к нему не подошёл дядя Володя, перед этим усадив, плохо стоявшую на ногах, Светлану Николаевну на лавочку возле подъезда.

– Крепись и держись, мой золотой! Твоего папы Ивана Андреевича больше нет… – произнес дядя Володя, крепко по-мужски сжав тринадцатилетнему мальчишке руку. – Мужайся!

«Как-то по-дикторски произнёс, словно объявил войну…» – подумал тогда Алексей, ещё не понимая весь смысл сказанного. Мальчик долго молчал, слёз не было, но он словно отключился от внешнего мира. Ещё несколько дней он провел в таком совершенно выключенном состоянии, пытаясь осознать что же произошло и как ему теперь с этим дальше жить.

Прошло несколько дней пока мама Алексея пришла в себя. Опомнившись, она вызвала из Черкизово свою родную тётю Любу, которая к тому времени уже вышла на пенсию. Она по просьбе Алёшиной мамы должна была готовить, убираться и присматривать за Алёшей. Сестра тёти Любы, тётя Лена, неразлучные сёстры и жили вместе без своих семей. Лена уже давно умерла и её место в жизни Любови Александровны заняла мама Алёши и сам Алёша. Алёша их считал и называл всегда бабушками. С отцом они правда не ладили – классовая вражда, раньше это была серьёзная причина распри между родственниками. Теперь после смерти отца, баба Люба могла уже беспрепятственно переехать на квартиру племянницы Светы. Алёша был не против, даже рад, ещё по-детски не осознавая в полной мере смерть своего родного отца.

С этого трагического, переломного и страшного 1976-го года для тринадцатилетнего Алеши началась совсем новая жизнь, но уже какая-то не совсем полноценная, без чего-то очень важного близкого и родного, будто у него ампутировали какую-то часть тела. У него создалось впечатление, что всё, что было до смерти отца перечеркнуто его смертью и больше возврата к этому нет. Этой, какой-то удивительно сухой осенью, почти совсем без дождей, Алёша находился на уже знакомом ему Ваганьковском кладбище впервые уже не в качестве экскурсанта, сопровождающего бабушек и путешествующего по чужим могилам как это было раньше на Пасху и в другие памятные дни. Теперь он был чуть ли не главным участником похорон, провожал родного человека в последний путь. Когда уже собирались опускать гроб в могилу, баба Люба подвела мальчика к самому гробу, чтобы он попрощался с отцом. Алёша также как мама, следующим после неё, прикоснулся губами к холодному папиному лбу. «Это смерть – она холодная, как камень, как глубина, я её помню… – подумал тогда Алёша. – А вот и бездна!» – мальчик взглянул на вырытую рядом глубокую яму от которой веяло каким-то особым, сырым холодом. Он хорошо помнил эту пустую безжалостную холодную глубину, Алёша был с ней уже знаком, когда тонул на Клязьминском водохранилище и уже в Москве на Плотине. Теперь эта холодная сырая пропасть навсегда забирала его родного отца и он уже не мог ничего поделать, ничем помочь и ничего изменить. При этих мыслях к горлу подступали горькие слёзы, слёзы бессилия и отчаяния. После прощания и опускания гроба с отцом в яму, могилу долго, долго засыпали землёй. А Алёша, под впечатлением, всё это время стоял без движения в каком-то забытьи. Тогда, наверное, там у свежей могилы отца и закончилось его детство. Он понял, что он из мужчин в семье остался один, больше никого из мужчин рядом не будет никогда. Все мужские домашние хозяйственные работы придётся взять на себя. И он взял.

…В школьном коллективе так же произошли существенные изменения, как ему показалось. Одноклассники за лето существенно подросли и повзрослели, и совсем перестали носить красные галстуки. Мальчишки почти все начали курить, а большинство девчонок уже попробовали свободной любви со старшими парнями. Шестиклассницы ушивали обычное форменное школьное каштанового цвета платье и подрезали его по последней мини-моде. Подрезали настолько коротко, насколько только это было возможно. Присесть или нагнуться в таком платье уже было невозможно, но мода, как и красота всегда требовала жертв. Платье было ещё и ушито в обтяжку так, что тринадцатилетнего Алешу всегда удивляло, как девчонки его только на себя натягивали. В своём таком простом мини-прикиде девчонки просто сводили с ума весь противоположный мальчишеский пол. Сидящая рядом за партой с Алексеем, тринадцатилетняя Нина Николаева по прозвищу «Ника», уже давно гуляла с семнадцатилетнем парнем, бывшим учеником всё той же ШПШ – Чириком. Ника ещё во втором полугодии шестого класса стала всё реже и реже посещать школу, а перейдя в седьмой, наконец «залетела» от Чирика и после этого, бросила школу совсем. В четырнадцать лет она родила, но по-прежнему продолжала тусоваться в шумных дворовых компаниях ровесников, только уже с коляской, продолжая свою весёлую жизнь как ни в чём не бывало. Ника заматерела и стала одной из «основных» чувих в своем дворе. Женитьба и рождение ребёнка, казалось, что даже прибавили ей солидности. Рассказывали что она как-то «отоварила» двоих совсем не слабых пацанов своего возраста с соседней улицы и добивала их уже лежачих ногами пока они полностью не вырубились. После чего спокойно закурила и повезла коляску с ребёнком дальше. Несчастные были виноваты в том, что не очень вежливо попросили у неё закурить. За эту «борзость» и поплатились несколькими зубами и ребрами.