Девочка, которая замолчала
В комнату к Максиму заглянула Аня. В руках она держала уже наполненную сумку матери.
– Кристин, поможешь Вите на стол накрыть? Я отойду минут на двадцать.
Кристина оторвалась от созерцания записки на экране смартфона и кивнула:
– Ты двадцать минут собираешься вещи передавать?
Тётя махнула рукой, избегая ответа.
Кристина поднялась на ноги, подошла к тёте. Прикрыв дверь в коридор, она вполголоса проговорила:
– Если собираешься уговаривать её вернуться, то не надо. Им порознь, правда, лучше. И… – она кивнула в сторону Макса, – ему тем более.
Аня медленно кивнула.
– Я и не собиралась уговаривать. Мне со старинным поклонником повидаться нужно. Пару вопросов обсудить.
– Ого-о! – протянула Кристина. В руке завибрировал телефон. – Тогда отпускаю, – улыбнулась она и провела пальцем по экрану.
Аня щёлкнула Кристину по носу и как-то особенно нежно посмотрела на племянницу.
– Обещаю долго не ходить. Поздороваюсь – и домой.
Кристина улыбнулась в ответ.
– Я засеку время.
Она вчиталась в буковки всплывшего прямоугольника. Вероника Шарова писала ей о митинге в защиту сквера у Театра Драмы.
***Софья никак не могла сосредоточиться. Она слепым взглядом смотрела на открытую книгу с тестовым заданием уже полчаса.
В небольшой, но светлой комнатке, которую до недавнего времени Софья делила с неходячей бабушкой, было совсем немного мебели. Письменный стол, в ящиках которого идеальными стопками покоились принадлежности для учёбы. Позади стола – застеленная зелёным советским пледом кровать. В её изножье, к углу приткнулся узкий шкаф для одежды. На противоположной стене – полка с книгами, забитая, преимущественно, поэтами Серебряного Века.
Софья еле слышно выдохнула, не сводя глаз с расплывшихся букв.
Она решилась. Она сделала это.
Софья писала много стихотворений про Игоря Станиславовича. Она сочиняла их почти после каждой литературы, не забывая надёжно прятать исписанные тетрадки от матери. В пакет, потом под подоконник, закрыть до щелчка – так, чтобы мать не нашла.
А вчера Софье приснился сон. Такой яркий, как в жизни. И такой неприличный, что Софья, проснувшись, ещё несколько минут боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть это странное новое ощущение.
Она придумала это стихотворение, едва поднялась с кровати. Написала быстро, пока мать гремела тарелками на кухне. Засунула листочек за лямку спортивного топика, который носила вместо бюстгальтера. И целый день заветная бумажка жгла ей ключицу.
А после занятий она решилась. Потому что ещё немного и, кажется, её разорвало бы изнутри.
В комнату вошла мать. Софья вздрогнула. Она всегда боялась, что мать может прочитать её мысли, хотя и знала – это глупости.
– Опять ворон считаешь?
Софья зашелестела страницами:
– Я… нет, я думаю просто…
– Долго думаешь! – стальным голосом сказала мать. – Ты на этой же странице была, когда я вышла. И не надо сейчас листать, я всё прекрасно вижу!
С кухни затренькал стандартным рингтоном телефон. Мать нахмурила брови:
– Это ещё кто?
Быстро ушла прочь из Софьиной комнаты, не закрыв за собой дверь. Телефон прекратил звонить. Через мгновение раздался нетерпеливый голос:
– Алло?
И тут же, гораздо более тихое и вежливое:
– А, здравствуйте, Игорь Станиславович. Что случилось?
Сердце Софьи затрепыхалось так, что она подскочила со стула. Боясь даже дышать, подошла к приоткрытой двери комнаты. Прислушалась.
Мать тем временем забрасывала телефонного собеседника вопросами:
– А вы зачем звоните? Софья что-то натворила? Вы мне только скажите! Я на неё повлияю.
Софья вздрогнула. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы мать на неё «влияла».
Игорь Станиславович, судя по всему, смог вклиниться в монолог и что-то рассказывал. Софья сжала ручку двери. Её пальцы похолодели.
После, кажется, бесконечной паузы, мать протянула:
– Поня-ятно. Позвоните мне тогда сегодня, в конце дня. Мы с вами о встрече договоримся.
Не дожидаясь, пока мать положит трубку, Софья бесшумной молнией метнулась к письменному столу. Она успела выровнять дыхание, прежде чем мать ворвалась в комнату.
– Ты почему меня перед учителями позоришь?
Софья вспыхнула и почти уткнулась носом в страницы книги. Мать позади неё расхаживала от кровати до окна. Каждый раз, когда она приближалась к подоконнику, Софья задерживала дыхание.
– Что ты натворила? Признавайся!
Софья молча всхлипнула. Мать остановилась.
– Не реви мне тут!
Горячие слёзы уже закапали на страницы. Мать взяла Софью за шиворот и тряхнула. Голос её стал выше. Как всегда, когда она собиралась «влиять».
– Что там такого, что мне даже учитель по телефону не говорит?
Он не сказал.
Слёзы Софья уже остановить не могла, но почувствовала горячую волну облегчения. Она сжала губы.
– Говори, чего затихла?
Софья прикусила нижнюю губу так, что почувствовала солоноватый привкус крови во рту.
Она тоже не скажет.
– Молчишь?
Софья молчала. Рука матери отпустила воротник Софьи.
– Молчи-молчи. Сегодня из комнаты не выйдешь. И тестовые задания прорешай до конца. Приду – проверю.
Тяжёлые шаги проследовали прочь из комнаты. Захлопнулась дверь. Щёлкнула щеколда с другой стороны.
Софья выдохнула. Разжала губы. Провела указательным пальцем по подбородку, и, увидев кровь, неожиданно рассмеялась.
В голове стучало:
«Он не сказал. Он. Не. Сказал».
Глава 5
Всё не так, и мой мозг почти остыл
И кажется, я уже просто тень.
внимание, брусника! «я вынул из головы шар»
Кристина ждала Аню около гранитных ступенек музея. Та опаздывала, что для неё было несвойственно. Празднично-возбуждённые толпы народа с георгиевскими лентами проходили мимо и становились совсем крохотными точками. Они сливались в одну цветную реку, текущую по перекрытой в честь праздника улице Ленина в сторону сцены на площади 1905 года.
Кристина не любила людей. Она мечтала только о том, как закроет квартиру и просидит под одеялом все праздничные дни.
Но то, что сказал Максим, она проигнорировать не могла. Кристина думала об этом весь предыдущий день.
Чё, мож Анечка ваще как мы? С мёртвой девчонкой всю жизнь базарит!
Надеюсь, что нет… Или, наоборот, да? Блин…
В кармане завибрировал телефон.
Писал Максим:
«Мы скоро уйдём!»
Кристина вздохнула. Беспокойство Макса заставляло нервничать её саму.
«Сейчас будем»
От брата пришёл смайл с оттопыренным вверх больши́м пальцем. Напротив входа в музей мягко остановилось такси, из которого вышла тётя.
Кристина подняла глаза от телефона. Сегодня Аня сменила льняной костюм на юбку-миди и тёмно-синюю водолазку. Кристина нервно оправила рукав огромной толстовки, в которой пришла и заправила за ухо непослушную прядь. Она даже и не подумала принарядиться на встречу – просто надела то, что лежало первое в чемодане.
Выпрямив по струнке спину, тётя посмотрела в окна-ленты, которые вели на винтовую лестницу, а потом на племянницу. Мягко улыбнулась, привычным движением теребя кулон.
– Прости, что опоздала, Кристиночка. В праздничный день всё везде закрыто, а мне нужно было… – она замялась, подбирая слова, – срочно решить вопрос.
Кристина мимолётом подумала о том, что Аня очень быстро начала решать вопросы в городе, где не была три десятка лет. Но в подробности вдаваться не стала.
– Ничего страшного. Готова?
Тётя кивнула, не выпуская амулет из пальцев.
– Конечно.
Вместе они поднялись по ступенькам и вошли в прохладный мраморный кассовый зал.
– У Макса уже экскурсия заканчивается.
Будто по заказу выше по лестнице хлопнула одна из дверей. Всё пространство музея наполнилось ребячьими криками и топотом ног.
Пытаясь перекричать какофонию, смутно знакомый мужской голос вещал:
– А сейчас мы с вами направляемся к жемчужине нашего музея – шигирской кладовой. Нет-нет, не на этот этаж… Ребята, вниз и налево.
Аня и Кристина переглянулись. В кармане снова дзынькнуло оповещение мессенджера.
«Мы у идола»
– Максим нас ждёт, – улыбнулась Кристина, – уже миллион сообщений мне написал.
Аня кивнула на скучающую за кассой женщину.
– Тогда нужно быстрее билеты покупать.
Шигирская кладовая встретила их прохладным сумраком. Почти всю стену около входа занимала старинная фотография: высокий усатый мужчина в клетчатой шапочке и смешной круглощёкий паренёк в сдвинутой на затылок панамке. Стояла эта парочка на фоне редких кустов, которые совершенно не прикрывали мутный водоём за их спинами. От идола фотографию отделяла небольшая вертикальная перегородка, которая разбивала зал на две части.
Подробнее фотографию Кристина рассмотреть не успела, потому что её чуть не сбил с ног Макс. Девушка поймала его за плечи.
– Воу, ты куда бежишь?
Из-за перегородки высунулся Игорь:
– Шевцов, куда это…
Встретившись глазами с Кристиной, молча кивнул и скрылся за перегородкой.
Макс потянул сестру за рукав, заставив её наклониться. Торопливо, жарко зашептал на ухо:
– Кристина, с идолом что-то не так!
Та в недоумении посмотрела на брата:
– В каком смысле не так?
Макс пожал плечами и закусил ноготь указательного пальца:
– Вокруг него как будто… туман клубится.
– Туман? Это вряд ли, – тётя оторвалась от изучения экспозиции и подошла к брату с сестрой. – Здесь поддерживают определённую температуру и влажность. Потому что туман может разрушить хрупкую древесину.
Кристина подняла бровь:
– Ты прямо как экскурсовод шпаришь.
Тётя улыбнулась.
– Помню кое-что… из курса истории родного края.
Она направилась за перегородку. Туда, где, перекрикивая гомон школьников, экскурсовод вещал о «старейшем культовом объекте в мире». Там стоял гул множества голосов. Кристина прошла вперёд и поняла, что их гораздо больше, чем народу в зале.
Перекрывая гомон, звучал громкий баритон экскурсовода:
– Шигирский идол относится к эпохе, так называемого, голоцена. Это значит, что экспонату уже больше двенадцати тысяч лет…
Экскурсовода не слушали. Гомонящая толпа детей всё время норовила расползтись из маленького зала. Многие болтали между собой или смотрели в экраны телефонов. Пробивая эту людскую толпу, прямая как струнка Аня двигалась к стеклянной витрине.
Макс толкнул сестру плечом:
– Видишь?
– Слышу, – прошептала Кристина.
Аня тем временем подошла почти вплотную к витрине:
– О, это плохо, – Максим стиснул Кристинину руку и потянул её к тёте.
Кристина не успела сообразить, что плохого Макс усмотрел в Анином поведении, но послушно пошла следом.
Один из одноклассников Максима прильнул к стеклу, отделявшему идола от внешнего мира.
Экскурсовод, который до этого стоял в тени, сделал шаг вперёд. У Кристины вырвался негромкий возглас удивления, потому что им оказался Лев Геннадьевич.
– Молодой человек. Так делать нельзя, это стекло… – и осёкся, уставившись через прозрачный купол на Аню.
Пальцы тёти слишком сильно дёрнули кулон. Верёвка с чуть слышным звуком лопнула, и камешек выскользнул из Аниных пальцев. С тихим стуком подкатился к Кристининым кроссовкам. Она быстро нагнулась и накрыла его ладонью.
Как только шершавый медальон коснулся её кожи, в голове раздулся такой знакомый, но, вместе с тем, такой забытый красный шар боли. Закатив глаза, Кристина повалилась на пол выставочного зала.
Ната
Эй, я бегу к тебе – отстал
Тем, кем хотел я быть, не став.
Нам оставлен счёт – до ста
Дым костра в ночи искать
Сова, Сансара «Жаль»
День у меня не задался с самого утра.
Сначала опоздала на занятия, потому что Валька с Галькой никак не хотели собираться в сад. Валька прыгала по всей комнате в одних трусиках, а Галька и вовсе вставать не хотела – притворилась, что спит. Конечно, после ковша с водой она проснулась. Но пришлось ещё и вытаскивать подушку с одеялом на улицу – чтобы просохли до вечера.
В общем, к техникуму я подошла только в десятом часу. Зинка-староста этого просто так не оставит.
На последнем занятии за окном зарядил мелкий противный дождь. Естественно, ни зонта, ни плаща у меня с собой нет.
И, как будто всего этого мало, по пути домой, возле площади Народной Мести, на правой туфле порвалась перепоночка. А это единственная моя хорошая обувь!
Я засунула оторванную перепонку в сумку и постаралась ступать так, чтобы туфля не слетела. Поплелась в сторону нашего жилкомбината.
– Натка! Натка, погодь! – раздалось сзади.
Это Борька-кочегар, которого я грамоте учу. Я обернулась, чтобы подождать его.
Борьке тринадцать. По документам. Но выглядит он младше. Как-то он мне говорил, что не знает точно, когда родился. Так что, наверняка прибавил себе пару лет, когда на стройку жилкомбината просился.
Естественно, всё время он ходит перемазанный угольной пылью, потому что спит тоже в кочегарке. Я как-то пыталась его отмыть, но без толку – на следующий день точно такой же чумазый и пришёл. Подранные штаны перехвачены на поясе верёвочкой, засаленный картузик лихо заломлен на затылок.
Я, как почти каждый раз при появлении Борьки, невольно улыбнулась. Ну до чего забавный!
Борька обнажил в ответ белые зубы, ускорил шаг. Шёл он со стороны школы, которая в бывшей вознесенской церкве сейчас находится.
Я всплеснула руками:
– Неужели наконец-то в школу записался?
Борька остановился рядом со мной и вытер кулаком правой руки нос.
– Даром мне шаромыга эта. Ты меня и то влеготку читать настропалила. Там книжки выкидывали, опосля церквы, – Боря с гордостью потряс зажатыми в левой руке листами, – я и подобрал. Баско?
– Баско, – вздохнула я.
Сколько Борьку не учи, говорит он всё равно не по-людски. Я бросила взгляд на часики. Нужно торопиться, не хватало ещё на разнос еды опоздать.
Я поёжилась, откинула со лба отсыревшую прядь волос и завернула за угол массивного, похожего на жёлтый трактор, клуба пищевиков. Удобно, что серую подкову общежития, нашего жилкомбината видно отовсюду – всегда знаешь, куда идти.
Борька вертелся под ногами и всё пытался меня своими бумажками от дождя закрыть. Только мешался, если честно.
– Опнисься в кочегарку опосля обеда? Я ужо алфавит без букваря настропалился калякать!
– Ага, я зайду, а потом на собрании опять будут про перебои с отоплением говорить.
Борька перехватил свои листы в другую руку и шмыгнул носом:
– Дак мы мусолить не бум же. И там дядь Вань буит же.
Борька очень настырный. И кобыле надоест.
Борька обогнал меня и пошёл теперь передо мной, спиной вперёд. Таракан натуральный, честное слово.
Мы приближались к жилкомбинату. Скрылись позади ленточные окна «Уральского рабочего». Осталось только площадь Парижской коммуны пройти и будем дома.
Дождь усилился. Я подумала о том, как после обеда нужно будет спускаться к Борьке в душную кочегарку, и снова вздохнула.
– Чегой ты, Натка, всё охтимнечаешь? – он привычным движением намотал на палец замызганный шнурок амулета.
Борька говорил, что амулет этот – камешек с дыркой посередине – ему от отца достался. Борька, когда в малолетстве из деревни своей от голода бежал, только этот амулет с собой и взял.
Я вздохнула в третий раз. Подкова общежития серела уже совсем близко.
– Да ничего. Взрослые проблемы. Будет тебе семнадцать – поймёшь.
Борька так долго смотрел на меня, что я занервничала: может, у меня на лице что-то или на платье?
Борька остановился и левой рукой через голову снял с себя засаленную верёвку с амулетом. Протянул.
– На. Для счастию.
Я никогда не видела, чтобы Борька снимал с себя камешек. Помедлив, я всё-таки взяла его из Борькиной ладони.
– Одёвай, – Борька кивнул. – Он робит, когда на тебе одет.
Я поднесла амулет к лицу. От шнурка попахивало чем-то тухлым. Я, помедлив, посмотрела на Борьку. Задержала дыхание и всё-таки просунула голову в шнурок. Потом сниму, пока он не видит. Сейчас Борьку обижать не хотелось, потому что этот камешек – самое дорогое, что у него было.
Борька с деловым видом приподнялся на цыпочки.
– Теперя тебя чомкнуть надобно.
От такой наглости я остановилась посреди дороги:
– В смысле, «чомкнуть»?
Борька был непреклонен. Балансируя на мысках, он сделал шажок ко мне.
– Токма так сила перейдёт.
– Я вообще-то во всякое такое не верю. – Я продолжила путь к общежитию, оставив Борьку позади. – И тебе не советую. Хочешь целоваться, на свидание пригласи.
– Натка-а! – обиженно протянул Борька. – Я же для тебя как лучшее, а ты вона какая…
Я остановилась и обернулась. Борька стоял позади меня и обиженно шмыгал носом. Вид у него при этом был такой потешный, что я не выдержала и расхохоталась. Затем подошла и наклонилась.
– В щёку. Токма для того, чтобы сила перешла, – передразнила я его.
Борька быстро ткнулся в мои губы своими, горячими, и побежал через дорогу – к пропускному пункту.
– Борька! Негодник, стой!
Я попыталась догнать его, но туфля без перепонки хлопала меня по пятке при каждом шаге.
Борька замедлил бег и расплылся в улыбке.
– Теперя все напасти уйдут!
Я снова невольно улыбнулась ему в ответ. «Теперя». Зачем его учу – непонятно.
Громада общежития уже высилась перед нами. Борька повернул налево – в сторону хозяйственных ворот. Я пошла прямо – к главному входу, от которого до столовой идти было ближе.
– Уже и так на обеденный разнос опоздала, – пояснила я Борьке.
Он с пониманием кивнул – часто мать распекала меня прямо при нём – и унёсся в сторону хозяйственного двора.
Я подошла к главным воротам. Около закрытой калитки, как всегда, стоял один из сотрудников Народного Комиссариата. Сегодня это был очень молодой парень с узким лицом и смешной рыжей щетиной над верхней губой. Раньше я его на воротах, да и вообще в жилкомбинате не видела.
– Предъявите пропуск.
– Я живу тут.
Парень остался непреклонным.
– Пропуск.
Я принялась копаться в сумке. Пальцы перебирали тетрадки и перья, даже злосчастная перепоночка пару раз попалась. А заветной бумажки всё не находилось. Через минуту я решила это дело прекратить – всё равно не найду.
– Я его, наверное, в комнате оставила. Дайте пройти, мне ещё еду разносить.
Часовой покачал головой.
– Без пропуска – никак.
Я скрипнула зубами. А десять минут назад я, глупая, думала, что хуже этот день стать уже не может.
– Послушайте, – я постаралась обратиться к неизвестному мне часовому вежливо, хотя внутри всё уже бурлило, – меня тут все знают, я в столовой работаю. И мать моя в столовой работает. Мне нужно разносить еду, иначе кто-то из ваших старших останется без обеда. Понимаете, что хуже будет только вам?
На бледном щетинистом лице не дрогнул ни один мускул.
– Без пропуска не имею права.
– Да что ты заладил-то, «без пропуска, без пропуска?» – вырвалось у меня.
Я быстро прикусила язык и опустила глаза вниз, с досадой разглядывая испорченную обувь.
С той стороны забора, во дворе, возник чумазый Борька.
– Натка! А ты чегой всё тута?
Я провела пятернёй по мокрым волосам и поджала губы:
– Люблю, знаешь ли, Борька, около ворот стоять просто так.
Я постаралась просверлить взглядом новенького часового. Тот, кажется, не обратил на это ни малейшего внимания. Опять отчеканил своё:
– Без пропуска не могу.
– Да чтоб тебе провалиться, – еле слышно пробормотала я.
За спиной часового появился седой пучок Варвары Лианозовны. Вся мягкая и расплывчатая, Варвара Лианозовна отвечала за выдачу пропусков, назначение часовых. И за что-то ещё, наверное, отвечала. Она всегда была занята записыванием чего-то в огромные тетради. Тетради эти высились гигантской стопкой в углу её комнатки на втором этаже общежития, и каждый день их будто становилось всё больше.
Чаще всего Варвара Лианозовна из своей комнатки не отлучалась. Но, когда на ворота становился новенький, она, кряхтя и охая, каждый час ковыляла проверять, как он выполняет свои обязанности.
– Ревдит, хороший мой, – Варвара Лианозовна остановилась около часового и, взявшись за бок, тяжело выдохнула, – как дела у тебя?
Я мысленно поблагодарила старушку и, как можно громче сказала:
– Варвара Лианозовна, он меня не пропускает! А время обеда уже кончается!
Варвара Лианозовна посмотрела на меня, сощурилась и, через секунду улыбнулась:
– Натуся, деточка, ты?
Я кивнула и скроила жалобное лицо.
– Можно я пробегу? Мать очень злиться будет.
– Беги, деточка моя, беги, – махнула рукой Варвара Лианозовна.
Злорадно ухмыльнувшись часовому, я скользнула за ворота и так быстро, как позволяла порванная обувь, заковыляла через задний двор подковы-общежития к лесенке, которая вела в столовую. Лучше взять первую партию бидонов и переобуться по дороге, чем сейчас ещё больше опаздывать к матери.
Как и ожидалось, только я перешагнула порог столовой, меня остановило громогласное:
– Тебя где носило?
Мать – настоящая русская женщина. Как там: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт»? Если бы какой-то конь посмел ускакать от матери, она бы ему хребет перешибла одной левой.
Я невольно втянула голову в плечи, хотя разделяло нас всё пространство столовой. Некоторые обедающие офицеры отложили в сторону ложки и с интересом наблюдали за нашим диалогом.
Около матери стояла уже заготовленная батарея судков и коромысло. Без лишних слов, я проковыляла к ним и взвалила на себя деревянную дугу. Ещё не хватало тут представление устраивать.
– Быстро обед в триста вторую и четыреста третью неси. Потом за остальными вернёшься.
Мать повесила на лопасти тяжёлые железные котомки. Коромысло больно резануло шею, и я повела плечами, чтобы переместить его поудобнее. Не впервой. Главное сейчас – не споткнуться на лестнице и туфлю не потерять.
Будто прочитав мои мысли, мать опустила взгляд.
– С туфелью чего?
Я сделала вид, что вопроса не услышала. Повернувшись, пошла к выходу. Авось, обойдётся.
Вот и нет. Через пару шагов я почувствовала, что тяжёлая пятерня опустилась на одну из дуг коромысла.
– С туфелью, говорю, чего сделала?
Я поморщилась. От материного раскатистого голоса звенело в ушах. Он зычно отразился от стен, заставив уже всех сидящих завертеть головами.
– Я починю, – торопливо пробормотала я.
Лишь бы скорее покинуть эту душную, пропахшую кислыми щами столовую. Скорее уйти от позора.
– Ясен день, починишь, – голос матери вылетал из открытых настежь окон и, казалось, даже пешеходы на противоположной стороне улицы теперь знают об испорченной обуви. – Других-то я тебе не достану.
Будто назло, в столовую зашёл давешний парень с проходной.
– И года не проносила – продолжала громко отчитывать меня мать. – Хорошая обува, в ней бы ещё ходить и ходить…
– Я пошла, – перебила я мать и, шаркая, поспешила к выходу из столовой. В спину мне неслось:
– И больше не опаздывала чтобы мне. Из-за тебя люди обеда час ждали, посмотри ты!
Я вышла во двор и, опустив на секунду тяжёлую ношу, швырнула носом. Уеду отсюда, уеду! Не знаю куда, но уеду точно. Попрошу в техникуме, чтобы меня в Ленинград распределили. А лучше – в Москву. Заживу там!
Глава 6
С силой толкая меня из тепла
И замирая на каждом шагу
Как бы опять моя смерть не пришла
Я её видеть уже не могу
Nautilus Pompilius «Свидание»
Кристина открыла глаза и упёрлась взглядом в деревянный профиль. Чуть размытый идол величественно возвышался над головами склонившихся к ней людей. Кристина лежала на банкетке, у стены круглого зала «Шигирская кладовая». В глаз ударил слепящий свет фонарика.
– Жить будет. Водички ей дайте. А лучше, сладкого чая.
Луч впился в сетчатку второго глаза. Кристина дёрнулась и попыталась встать. Её мягко, но настойчиво уложили обратно на банкетку.
– Нет уж, лежи.
Кристина моргнула несколько раз и наконец, смогла сфокусировать зрение. Ближняя размытая голова оказалась усатым мужчиной-фельдшером лет пятидесяти. Позади него стояли обеспокоенные Аня, Игорь и Макс. Вокруг скакали взбудораженные шестиклассники.
– Ну что, – ласково спросил фельдшер, – жива?
Кристина медленно кивнула. К ней возвращались воспоминания. Она в музее. Пришла сюда с Аней.
А кто такая Ната?
Кристина оперлась на локоть. Голова гудела так, будто там побывал Ник. Она подняла глаза на Игоря:
– Обезбол есть?
