Научи меня жить

А она наблюдала тихонько, смотрела, как друг детства “колдует” над заварочным чайником. Рассматривала незнакомую кухню. Как давно она не была тут? Лет пять, наверное, когда Костя в последний раз отмечал день рождения дома, в кругу друзей. Он тогда вот так же “колдовал” с травками, заваривая для нее ароматный чай. И сейчас. Щепотку того, щепотку другого, помешать, поднести к носу, фыркнуть смешно, словно огромный кот, и снова насыпать туда что-то, залить кипятком и накрыть огромным махровым полотенцем. Волшебство прям.

Костя повернулся, подмигнул ей, как когда-то в детстве и разлил по чашкам чай, то высоко поднимая чайник, то опуская его к самой чашке, а Вика сидела, завороженная этим таинством и не могла проронить ни слова. Будто какая-то невидимая нить, что была натянута до предела, наконец ослабла, и она смогла вдохнуть хоть чуточку легче.

В тот вечер она осталась у друга. Они просто молчали и думали каждый о своем. Лишь изредка Костя прерывал молчание чем-то вроде:

"Я не мог тебе сказать, прости" или " А про пацана я только недавно узнал".

Но, натыкаясь на отсутствующий взгляд, снова замолкал. Все это звучало так жалко, словно это он налево пошел, а теперь ощущал за собой вину. А потом Костя и вовсе ушел в комнату, готовить Вике спальное место, ведь отпускать ее сейчас куда-то было и правда страшно.

Вика лежала и смотрела на темный потолок, который иногда разрезали белые полосы света от фар проезжавших мимо машин. Рядом на диване тихо посапывал Костя, изредка переворачиваясь с боку на бок. А Вика все думала о том, как поступила бы на месте Кости? Смогла бы рассказать или носила бы все в себе в надежде, что правда никогда не выплывет наружу? На этот вопрос у нее не было ответа. Ведь она сама придерживалась политики, что в этом деле третий всегда лишний и заочно виноват.

Бронников за весь вечер звонил несколько раз, спрашивал как она, ни слова не говоря о Максе. Значит, без изменений, и это тоже не плохо. Не плохо ведь?

А Виолетта? Кто она? Бедная девочка, попавшая под обаяние ее мужа или фанатично влюбленная? Как только совести хватило… Иногда Вике казалось, что у девочки вообще проблемы с головой, настолько та замкнутой была. Взгляд этот пристальный, нездоровый какой-то, полный преданного обожания.

Хотя в одном она ее понимала: Это же Макс! В него невозможно не влюбиться. Обаяние и харизма во плоти.

Мистер "я помогу всем, не смотря ни на что". Тем более и он сам, и помощница из детского дома. Наверняка ответственность чувствовал за нее… И Виолетте он помогал… они помогали… И Вика никогда не была настолько неуверенной в себе, чтобы требовать от мужа брать на работу старушек пенсионного возраста. Виолетта, так Виолетта, дело его.

– Ты что, Оршанская, – прошептала Вика куда-то в темноту, – оправдание им ищещь? Совсем сбрендила что-ли? У нее сын от твоего мужа вообще-то! Ты ненавидеть их должна.

Но ненавидеть не получалось. Хотелось проснуться от этого кошмара и обнять Никиту. По сыну она соскучилась просто невыносимо. Надеялась, что вернется скоро. Вернется и все встанет на свои места.

Так она и провела ту ночь, ворочаясь на огромной кровати, в мыслях о муже, Виолетте и маленьком Грише, который наверняка мерзнет там, под тонким колючим одеялом.

А под утро снился ей Макс. Кричал что-то, барабанил руками по толстому разделяющему их стеклу, и таял, словно в тумане. А Вика бежала к нему, но как ни старалась, не могла и на шаг приблизиться. И как итог – проснулась с дикой головной болью.

Наутро Костя повез ее на работу, хоть Оршанская и порывалась вызвать такси, но болезненное состояние не способствовало боевому настрою, и в конечном итоге Вика махнула рукой, сдаваясь. Всю дорогу оба не проронили ни слова и лишь у самого отделения Константин решил нарушить тишину:

– Вика, я надеюсь ты не надумала там себе ничего и не будешь заниматься благотворительностью? Санитарку найми для ухода за Максом, и не смей взваливать на себя это.

– Без тебя разберусь, Филатов!

И прежде чем он успел бы что-то добавить, Вика выскочила из машины и, как ей казалось, бодрым шагом пошла в родное отделение.

Интересно, когда-нибудь коллеги перестанут смотреть на нее жалостливо? От этих сочувствующих взглядов только выть сильнее охота! И Вика поспешила скрыться ото всех в своем кабинете. Почему то именно тут ей казалось безопаснее всего. Она открыла шкаф, скинула халат, в котором вчера сбежала, и надела свежий, сменила обувь и застыла возле зеркала.

– На кого я похожа, господи? – она запустила пальцы в всклокоченные волосы и придирчиво всмотрелась в лицо. – Не мудрено, что все жалеют тебя, Вика. Ты похожа на чудовище. Месяц без косметолога, немыслимо!

Достала расческу из косметички и медленно провела по темным волосам, собрала их в строгий пучок, подтерла разводы от туши влажной салфеткой и вышла в коридор. Как в тумане добралась до отделения реанимации, открыла дверь ключ-картой, подошла к одной из палат и застыла. Она точно знала, что Макс там. Раньше она влетела бы к нему в палату и бросилась бы поливать его слезами, а сейчас вот стояла и не могла пошевелиться. Пока она не видела его своими глазами, можно было бы подумать, что все это ей приснилось, что не было ничего такого на самом деле. Вот сейчас она зайдет, увидит пустую кровать, а потом ей позвонит Макс и спросит, где ее носит, когда любимый муж вернулся из командировки…

Она стояла у палаты, укутанная этой лживой реальностью и воображала, что сейчас кто-то выскочит из-за угла и скажет, что все это была идиотская шутка. Посмеется, а она от души побьет шутника.

– Вика? – окликнул ее, низкорослый и крепкий мужчина.

– Дежуришь, Степан? – Вика постаралась скрыть дрожь в голосе, а еще надежду на то, что вот сейчас он ей скажет, что зря она тут. Что это была такая запоздалая первоапрельская шутка.

– Да, а ты к мужу? – разбил он одной фразой ее дурацкие фантазии.

Вика кивнула и отвернулась, не желая продолжать идиотский диалог.

– Дверь не могу открыть, – зачем-то сказала она.

Не говорить же, что она как пятнадцатилетняя дурочка надеялась, что это все либо сон, либо шутка?

– В смысле? – он подошел, надавил на ручку, дверь поддалась. – Да вот же…

Виктория, словно ныряя в холодную темную воду, задержала дыхание и перешагнула порог палаты. Кровать, куча аппаратуры, небольшая тумбочка для медицинского персонала и стул. А еще самый дорогой и жизненно необходимый человек, бессознательно лежащий на светлых простынях. Вика присела на стоящий рядом с кроватью стул и металлические ножки мерзко заскрипели по кафельному полу, заставляя ее поморщиться.

Спустя пару минут она, наконец, решилась взглянуть в лицо Максиму. Смуглая кожа, темные волосы ярко контрастировали с белым бельем, а густые черные ресницы отбрасывали на щеки легкую тень. Опухший и перебинтованный, с торчащей из горла трубкой, он был сам на себя не похож, если бы не яркая родинка над верхней губой и три на щеке, образующие идеальный треугольник… Хотя зачем врать, она бы узнала его любым. Виктория коснулась его руки, прошлась ухоженными пальцами от запястья до плеча, убрала налипшую на лоб прядь темных волос. Сердце щемило от боли. Вика всхлипнула, закрыла рот рукой, чтобы не разреветься в голос и плотно смежила веки. До разноцветных кругов перед глазами.

Господи, ужас какой! Что она вообще тут делает? Почему до сих пор рядом, после всего того, что узнала? Она нервно крутила на запястье тонкий обруч дорогих часов – подарок мужа на годовщину, и словно мало ей было боли, воскрешала в памяти все, пытаясь вспомнить, когда их дорожка свернула не туда?

Пыталась и не могла.

Или настолько слепа была?

Еще недавно все было хорошо, она счастливо улыбалась, принимая подарки на годовщине свадьбы вечером. Слушала поздравления от сына и его девушки, от Костика, что был другом семьи все двадцать лет. И ведь тогда он знал уже все, знал и молчал.

Мужская, мать его, солидарность.

А потом была ночь, когда Вика с Максом сбежали с праздника домой, словно им снова двадцать, они набросились друг на друга еще в прихожей, яростно сдирая одежду, клеймя поцелуями давно изученное вдоль и поперек тело. Макс всегда был нетерпимым в сексе. Зачем ждать и тащить жену в кровать, когда можно взять ее прямо в прихожей, закинув стройные ножки себе на талию? Или в ванной, прямо перед зеркалом брать ее сзади, и кайфовать от наслаждения. И она кайфовала вместе с ним. Кончала всякий раз громко выкрикивая его имя, а он сжимал ее тело в огромных ладонях и зарывался носом в растрепанные волосы.

Вика провела тонкими пальцами по крепкой мужской руке, всхлипнула и отвела взгляд. Столько эмоций, что казалось бы, если добавить еще немного и сердце остановится, не выдержит нагрузки, ну или лопнет к чертовой матери.

Вика нервно переплела пальцы и сгорбилась, поникла. Спокойствие, казалось бы, теперь навсегда ее покинуло. Она каждую минуту думала о том, что будет с ними, когда муж очнется. И что будет с ней, если этого не произойдет никогда. Слезы сами наполняли глаза и катились по щекам. Наконец-то она плачет, дает волю слезам рядом с ним. Вика перевела взгляд на окно и уставилась на муху, бесполезно бьющуюся в стекло, в бесконечных попытках вылететь на волю, и ощущала себя сейчас точно так же. Ей тридцать девять, за спиной двадцать лет брака. Целая жизнь, если подумать. Целая жизнь, которую, как она думала, они с Максом посвятили друг другу…

Вика вновь покосилась на мужчину, неподвижно лежащего на больничной койке.

“И чего же тебе не хватало, Оршанский?”

Виктория зарылась пальцами в волосы и снова уставилась на многострадальную муху, бьющуюся о стекло. Казалось бы, вот она, свобода, за тонкой гранью, ан нет! Затем она снова посмотрела на мужа и подумала о том, что даже теперь не желает ему зла. Все, что могло, с ним уже случилось, и оставалось молиться, что он выкарабкается.

– Ну ты же сильный, Оршанский, вставай, – прошептала на грани слышимости.

– Сколько боли ты принес нам, Оршанский? И все для чего? Ради чего?

Телефон завибрировал в кармане и Вика на автомате вытащила его. На экране всплыло сообщение от Кости:

“Перезвони мне, как сможешь”

Дверь тихо скрипнула, Вика обернулась на звук и вопросительно уставилась на застывшую санитарку. Встала, нервно поправляя полы халата. Там, в другой жизни, она бы обязательно выставила персонал вон и сделала бы все сама. Но она тут, в этой реальности, где муж изменил ей и ловко обманывал на протяжении нескольких лет. Будь она идиоткой, обязательно поверила бы Костиным россказням про “один раз” и “совершенно случайно”. Из нее не один год уверенно делали дуру и это было больно. А в купе с аварией сам факт предательства и вовсе ощущался как взрыв, который разорвал ее жизнь на мелкие кусочки. Она бросила еще один тоскливый взгляд на мужа, затем подошла к санитарке и сунула ей в карман хрустящую купюру.

– Заботьтесь о нем, как о своем сыне, Маргарита Петровна.

– Да что вы, – растерянно прозвучало в ответ. – Я же за так, не надо было.

– Берите и не спорьте. И остальным сменам передайте, никого не обижу.