Коварство потаённых

Глава 7. Вести

– Слыхал, что поговаривают? – чернущий от копоти взмокший Петро вылез из дымохода, отбросив кусок закопчённой пакли. – Намедни Старый Эд резался в своём трактире в картишки с заезжим гостем да нажрался вусмерть. А тому карта так и прёт, ну он возьми да и ляпни, мол, ставлю все свои угодья да против Эдова трактира. Больно уж, говорит, у вас тут пиво хмельное, мне по вкусу. А Эд-то сам порядочно налакался, лыка не вяжет, да и согласился. Марта его дюже рыдала и руки заламывала да в ноги ему кидалась, а тот хрясь кулаком по столу, мол, я, говорит, в доме хозяин, забирай, всё на кон ставлю: и трактир, и ещё лошадей табун в придачу. А тот возьми да и проиграй. А парень-то непростой оказался, у него пшеничных полей вплоть до самых городских стен засеяно. Да доходу-то от них, почитай, мешков десять золота с каждого – мука-то отборная, на княжеский двор возится. Он там официальным поставщиком значится. Эд-то теперь ходит гоголем, всё хвалится, мол, справлю себе избу новую, да двухъярусную, чтоб по утрам на балконе чаи гонять. Мельницу вот собрался перестраивать, чтоб зерно самому молоть да муку чистоганом князю гнать.

Покосившаяся заброшенная мельница мирно доживала свой век на подворье Йомена, приютившись сразу за домом, грозным скрипом грозя развалиться под ударами ветра и проломить закиданную свежей соломой крышу его избы. Йомен уже давно порывался разобрать её на дрова, да память об отце останавливала его. Будучи деревенским мельником, тот прожил здесь всю жизнь и своими руками выстроил её, да ещё возвёл дом, где теперь и обосновался Йомен. Склонившись над ручьем в самом узком его месте, где стремительный поток с рёвом нёсся вниз с крутого косогора, она ещё могла похвастаться гордо выпяченным громадным мельничным колесом, грустившим о былых временах, когда оно без устали крутилось, звучно шлёпая лопастями пенившуюся стремнину.

Йомен призадумался. Несомненно, это было ближайшее место на ручье, пригодное для мельницы. С другой стороны, ему нравился отчий дом, высившийся у самого берега. Он давно уже привык к нескончаемому журчанию волны, а добротный дубовый сруб мог простоять ещё не одну сотню лет, балуя в июльский солнцепёк столь необходимой прохладой.

У него не было никакой охоты продавать подворье, пусть даже Старый Эд посулил бы ему все сокровища мира. «А может, Петро всё брешет», – подумал он и выбросил беспокойные мысли из головы.

Однако же, слывший в селе самым бессовестным сплетником, у которого язык, что помело, Петро на этот раз оказался прав.

Ещё не успел вскарабкаться на небо Вечерний Месяц, как скрип калитки возвестил Йомена о непрошеном госте. Волоча ноги по двору, Старый Эд доплёлся к нему под навес и, обшарив хитрыми глазками разбросанные тут и там инструменты, вкрадчиво запел:

– Слыхал, что нынче в трактире было?

– Да, слыхивал уж!

– Небось, Петро, что сорока на хвосте, принёс.

– Он самый. Только не продам я избу.

– Ты погоди, не горячись. Давай хоть в горницу зайдём, потолкуем. Я ценой не обижу.

– Сказал, не выйдет. И денег твоих не возьму.

– Как же, ты и сам с умом. Только вот умом да гордостью сыт не будешь. Ты парень молодой, справный, хозяйство себе заведёшь, телят купишь, али коней.

– Мне дом этот дорог. Отцово наследство.

– Так а я об чём? Пора и о своём наследии подумать, какого добра нажил? Что детям своим оставишь?

– Слушай, Эд, ищи другое место под мельницу, а этой избой торговать не стану.

– Да ты не серчай, я ж по справедливости хочу. Сотню золотых тебе отсыплю. На них знаешь, какое подворье можно отгрохать – любо дорого!

– Мне и тут хорошо

– Две сотни бери. И хату новую тебе срубим, аккурат возле Дубравы, всё к озеру ближе будет.

– Говорю ж, не перееду.

– Забирай двести пятьдесят.

– Завязывай, Эд!

– То ж можно полста лет прожить и забот не знать, каждый день в трактире пенным угощаться, да не одним!

– Ну не продам я дом!

– Четыреста?

– Да не в деньгах тут дело!

– Деньги мои не нужны? Тогда чего же ты хочешь?

– Ничего мне от тебя не надо! – вконец разозлился Йомен и, с досады метнув молоток под стол, повернулся спиной и направился к двери. Он был уже на пороге, когда вслед ему заскрипел вкрадчивый голос:

– Знаешь, а я тут долго подбирал жениха для Анны.

Будто вдаренный обухом топора по голове, Йомен прирос к полу и, медленно развернувшись, уставился на Старого Эда.

– Ты стал бы ей отличным мужем.

– Она никогда не согласится, – хрипло просипел Йомен, сглатывая слюну.

– Уважит традиции предков. Слово отца – закон.

– Не могу же я тащить её замуж насильно!

– Да? А по мне так пусть хоть заупирается, перечить всё равно не посмеет.

– Не стану я так.

– Ну, как знаешь.

– Да она же возненавидит меня за это! – вырвалась у Йомена отчаянная мольба.

– Да пусть ненавидит, сколько хочет – зато будет полностью твоей. Ты ведь этого так хочешь?

Хитрый взгляд Эда, казалось, прожигал его насквозь, проникая в самые сокровенные уголки сердца. «Он знает», – пронеслось в голове у Йомена. «Да все уже знают», – тут же поправил он себя. В глубине души он был готов поклясться, что это его самое сокровенное желание, единственное, чего он жаждет получить, то самое, что он загадал чаровнице в гроте.

– Я не тороплю, ты подумай, – милостиво замурлыкал Эд и, неспешно прошаркав мимо Йомена, вышел вон.

Глава 8. Ультиматум

На следующий день в самый разгар трудового дня Йомен отворил калитку трактира. Промаявшись всю ночь в раздумьях, он так и не смог одолеть душившие его муки выбора того, что было так желанно, но так неправильно. Какой-то тонкий пищащий голосок подзуживал ему прямо в висок, пульсируя при каждом ударе сердца: «Что если её сосватает Филипп? Его отец отвалит полдюжины мешков с золотом, лишь бы породниться с семьей старосты. А чем ответить ему, Йомену?» Хмурое решение пришло лишь с рассветом. «Пусть так, чем упустить её навсегда!» – мрачно подумал он.

Запыхавшись, Анна влетела в комнату, на ходу кивнув отцу:

– Петро сказал, что ты ищешь меня! – и только тут заметила стоявшего в углу Йомена.

– О! – растерянно бросила она в его сторону, всё еще не понимая, в чём дело. Необычно опрятный, он был одет в свою новую нарядную рубаху и, едва завидев её, подался навстречу, не сводя с её лица своих чёрных глаз, словно молящих о чём-то. Сбитая с толку, она перевела вопросительный взгляд на отца. Тот ухмыльнулся:

– Вот, сватать тебя пришёл. А что, молодец что надо.

Ошеломленная Анна только и успела открыть рот.

– Так вот, парень толковый, правильный, работящий. Грехов за ним не водится. Так что выбирай дату, да только чтоб до ярмарки успеть, а то там уж дел невпроворот будет, с этой кутерьмой закрутит-завертит.

– Да я не пойду за него! – обретя голос, возмутилась Анна.

– Ну, своё родительское благословение я уже дал, стало быть, дело решённое. Теперь только с числом определиться.

– Но я не хочу замуж! – вновь протянула она.

– Слово моё отцовское для тебя что кремень. Просватана, так пойдёшь.

– Отец!

– И слышать не желаю. Так что, свадьбу справлять будем, али в управе отметитесь?

– Да не буду я с ним! Не хочу и не выйду!

– Выйдешь, коли придётся.

– Но ты ж говорил мне самой суженого присматривать, ты обещал дать мне выбор.

– Обещал – сдержу. Выбирай день.

– Ты ж божился не давить на меня!

– А на кой тебе этот выбор? Вот жених, всем хорош!

Переведя взгляд на Йомена, на лице которого хрупкая надежда сменилась проступившим отчаянием, Анна почувствовала, как изнутри в ней поднимается клокочущий комок. Как он мог? Условиться с отцом за её спиной! Исподтишка, не оставив ей голоса! Он даже не спросил её саму!

– Не пойду я за тебя, – резко отчеканила она, ошпаривая его обжигающей смесью ненависти и презрения.

– Ну, полно лясы точить, работа стоит. Дело сделано, значится, через неделю под венец.

Не желая слушать его дальнейшие тирады, Анна, вся кипя от возмущения, вихрем скатилась с крыльца.

Йомен шумно выдохнул.

– Ты не переживай, в управу явится, как миленькая, деваться-то ей некуда. Только поостынет малёк. А мы с тобой ещё насчёт мельницы потолкуем.

Глава 9. Управа

Они ждали уже полчаса, бесцельно уставившись на залитый ярким светом двор. Коротая время под окнами управы, Йомен ощущал, как с каждым ударом сердца внутри что-то сжимается. Костяшки пальцев на его накрепко сжатых кулака побелели, но он не чувствовал боли.

– Не волнуйся ты так, девицы вечно опаздывают, – грубый голос Петро, довольно щурившегося на месяц и машущего веточкой цветущего жасмина, вырвал его из забытья.

– Явится, – согласился Эд. – Не посмеет меня ослушаться, я ж ей…

Тут из-за угла вылетела запыхавшаяся Маришка:

– Простите, что опоздали. Босоножка куда-то запропастилась, а потом тесьма на шнуровке лопнула, пришлось срочно пришивать, да я не особо умею…

Не слушая её болтовню, Йомен рванул вперёд и увидел Анну. Она не стала надевать наряд невесты и стояла перед ним в коротеньком летнем сарафане, отделанном по краям кружевными оборками. Почти безупречная белизна ткани подчёркивала загорелые плечи, а нижние оборки на подоле трепал лёгкий ветерок, игриво обнажая скрытую стройность ног. Вместо распущенных по плечам локонов, она собрала отливающие в сиянии Полуденного Месяца золотом пряди в высокий хвост, для нарядности обмотав его алой лентой, а её шею затейливо перехватывала тонкая нитка бус, спускавшаяся глубоко вниз к притягивавшему взгляд треугольному вырезу.

Удостоив Йомена лишь мимолетного взгляда из-под ресниц, но не проронив ни слова, она прошествовала мимо них прямо на крыльцо и вошла в управу. Переглянувшись, они отправились следом. Старый Эд, как видно, торопился. Не желая задерживаться дольше необходимого, он скороговоркой протараторил венчальные слова о таинстве семейных уз и выложил перед ними на стол старинную книгу, уже заботливо раскрытую на нужном развороте.

Первым процарапав своё имя, Йомен отступил в сторону, уступая место Анне. Она взяла в руки перо и склонилась над пожелтевшей страницей, но тут же замерла, и, уловив её секундное замешательство, Йомен вдруг с ужасом подумал: «Вот сейчас она бросит перо на пол и заявит, что и знать меня больше не желает». К его удивлению, Анна быстрым росчерком отметилась в книге и, всё так же не поднимая глаз, обратилась к стоявшему рядом напыщенному отцу:

– Куда теперь?

Потирая руки, тот расплылся в кривой улыбке:

– К сватье. Уж она-то наготовила кушаний, аж стол ломится, а такое дело не грех и отметить. Сегодня погуляем на славу!

Залихватски закинув руку на плечо всегда готового к халявному угощению пенными напитками Петро, он с громким шумом вывалился из дверей управы, на ходу бросив взвизгнувшей от восторга Маришке золотой, выуженный из кармана, от чего та сразу разрумянилась и кинулась в пляс, а потом, подпрыгивая от нетерпения, устремилась им вдогонку.

Повернувшись к Анне, Йомен протянул ей руку, но она отвернулась от него, язвительно усмехаясь:

– Ты разве не слыхал, что сказал отец? Впереди у тебя славная гулянка!

После чего, так и не подав ему руки, спустилась с крыльца и скрылась за углом.

Оставшись один, он вышел наружу, так до конца и не уверенный, сбылось ли его заветное желание, обещанное озёрной девой, на счастье или на беду.

Глава 10. Маришка

Дни потекли как обычно, за исключением того, что Йомен теперь ходил по селу в состоянии какого-то приподнятого помутнения. Работа спорилась в его руках и, мурлыча под нос незатейливую песенку, за неделю он умудрился переделать всё, что было запланировано на месяц. Поспешавший, чтобы угнаться за ним, Петро в конце третьего дня выбился из сил и, плюнув, принялся двигаться дальше в своём темпе, лишь изредка вскидывая голову, чтобы подивиться на улыбающегося чему-то в собственном воображении Йомена и, качая головой, вернуться к молотку.

Дувшаяся весь первый день Анна к полудню второго оттаяла. Её ненасытная натура жаждала общения, и за обедом она принялась оживлённо пересказывать Йомену последнюю сплетню о том, как Маришке на ярмарке какой-то заезжий цыган подарил серьги из монет, да не простые, а заговорённые. Теперь, коли той вздумается, она может приворожить любого парня и взять над ним безраздельную власть. Вполне справедливое замечание Йомена о том, что единственное, над чем Маришка сможет взять безраздельную власть, так это свинарник Старого Эда, раззадорило её настолько, что, раздосадованная его неверием в чародейские серьги, она принялась спорить с ним. Слова сыпались с её губ, как отшелушиваемые белкой скорлупки с кедровых шишек. В итоге Йомен был вынужден сдаться, но ничуть не расстроился. По крайней мере, она говорила с ним. О большем мечтать ему пока не приходилось.

Сразу после свадьбы напустив на себя неприступный вид, к ночи Анна задувала все свечи, кроме одной, и, скрывшись за перегородкой, появлялась уже в спальной сорочке и с заплетёнными на сон косами, решительно шествуя мимо обескураженного Йомена к дальней половине кровати, всем видом давая понять, чтоб он и помышлять не смел о чём-то супружеском. Опасаясь навлечь на себя столь нежелательную сейчас порцию её гнева, он и не позволял себе ничего лишнего, рассматривая её украдкой в течение дня, пока она хлопотала у стола или, склонившись, разжигала огонь в печи.

В остальном же со стороны они казались обычной деревенской семьёй, каждый вечер зажигавшей начинавшие темнеть окна избы уютным домашним счастьем.

Так продолжалось бы и дальше, если бы не острый язык уязвлённой Маришки, затаившей кровную обиду на стайку сельских девиц, разнёсших по селу развесёлую байку о её ранней зорьке с удалым цыганом. Столкнувшись нос к носу с Анной на крыльце трактира, она вспыхнула кумачом, когда та принялась вполголоса шушукаться с подружками, исподтишка бросая на горевшую со стыда Маришку насмешливые взгляды. Решив, что этого недостаточно, Анна выступила вперёд и участливо осведомилась:

– А что, Маришка, много ль женихов уже приворожила? Али серьги-то оказались не волшебные?

Рассвирепев, та бросилась к обидчице и, отбросив природную кротость, завопила:

– А ты, ты сама-то приворожила кого? Али по отцовской указке спихнули замуж, да так и маешься, нос воротишь, да мужу в кровать к себе ходу не даёшь?

Обескураженная Анна захлопнула рот и, окатив Маришку уничижительным взглядом, молча прошествовала мимо.

Тем же вечером, словно стремясь доказать всем, что у них всё по-настоящему, она скинула с себя платье прямо у постели в свете свечей, не прячась за ширму, и, накинув полупрозрачную сорочку, обернулась к Йомену, с вызовом глядя ему в глаза:

– Ну, спать идёшь?

Не решаясь проверить, верно ли он истолковал сей призыв, он стянул с себя рубаху и, подойдя к ней вплотную, поколебавшись, несмело обвил рукой тонкую талию, робко привлекая её к себе. Однако он зря осторожничал. Ласково привечая его, она не оттолкнула прочь его руки, а поддалась настойчивым поцелуям, всё более уверенным градом покрывавшим её лицо.

После этого она уже не сторонилась и, не таясь, дозволяла ему прилюдно обнимать себя, мимолётно касаясь губами его щеки. Видя, что дело идёт на лад, Старый Эд воспрянул духом и, вызвав как-то Йомена на мужской разговор, пока женский пол, с ахами и вздохами тыкая пальцами в изящное кружево, восторгался новым платьем Анны, между делом даже обмолвился о внуках.

Впрочем, об этом судить было ещё рано. После той ночи Анна больше не подпускала его к себе. Но, наслаждаясь зыбким счастьем, Йомен всё равно упивался долгожданной возможностью каждый день быть рядом с ней. Просыпаясь посреди ночи и щурясь на заглядывающий в окна любопытный Полуночный Месяц, он слушал её мерное дыхание, уповая лишь на то, чтобы так продолжалось вечно.

Глава 11. Цыган

Блаженную тишину прервал стук калитки и ворчание во дворе. Всю последнюю неделю проходивший чернее тучи Петро изводил себя лютой ревностью. Вот и сейчас, прогрохотав башмаками по крыльцу, он брякнул кулаком по столу, объявляя, что, не медля ни минуты, отправляется на поиски коварного цыгана, столь полюбившегося Маришке, чтобы хорошенько растолковать тому, что ему следует подальше держать свои цыганские грабли от коварной искусительницы. Не горевший особой охотой влазить в чужие амурные дела Йомен поначалу наотрез отказался сопровождать друга. Лишь безрассудная ярость в глазах взвинченного до предела Петро заставила его передумать. Кто знает, каких дров мог наломать его приятель в состоянии испепеляющей невменяемости, тут и до смертоубийства недалеко.

В конце концов Йомен отправился с Петро, и, спустившись по лесной тропе к речному берегу, где деревенские сплетники последний раз видели цыгана, они разделились, чтобы прочесать Дубраву. Битый час безрезультатно проплутав по безлюдным дебрям, Йомен забрёл в тёмный угол чащобы. Свет Вечернего Месяца уже не пробивался сюда, и заросший густым кустарником подлесок недружелюбно царапал кожу незваного пришельца, тонкими когтистыми прутьями раздирая прохудившееся полотно рубахи. Распоров себе ногу впившейся кривой корягой, Йомен обозлился и уже вознамерился выбираться обратно, как вдруг его взгляд зацепился за чернеющий провал в сплетении ветвей.

Босую стопу обожгло огнём, и, не сдержавшись, Йомен изрыгнул себе под нос проклятие. Поросли молодой крапивы тысячами безжалостных колючек вонзались ему в кожу. Скрючившись, он приник к земле, неистово моля, чтобы чахлые стебли скрыли его от посторонних глаз, и крадучись пополз к дому.

Низкая хижина едва проглядывала среди протянувшихся со всех сторон изогнутых ветвистых обрубков, покрытых полчищами узловатых наростов. В полумраке они чернели мшистыми отростками, словно ощетинившиеся злобные чудища. Торчащие острые сучья так и норовили выколоть глаза, не пойми откуда взявшиеся громадные жирные мухи немедленно облепили лицо Йомена, непрестанно ползая и проталкивая свои жирные телеса ему в ноздри, не давая вдохнуть, а пальцы то и дело натыкались на противную слизь, полупрозрачной гнойной коркой намертво прилипавшую к ладони. Добравшись до покрытой седой паутинной вязью полусгнившей двери, Йомен заметил, что вместо ручки посередине зияет какая-то дыра, и, наполовину оглушённый бесконечным жужжанием мух, ворочавшихся прямо в его ушных раковинах, ткнул туда обмазанным зеленоватой смердящей жижей пальцем, но тут же отдёрнул его, содрогаясь от едкого жжения. Крохотная кровавая точка, примостившаяся на самой подушечке указательного пальца, разбухала на глазах. Острая боль не отпускала, и, наклонившись пониже, Йомен с ужасом различил шесть тонких щетинистых ножек, словно миниатюрные трубочки, торчащих из-под надутого кожаного боба, жадно впившегося в его руку. С отвращением отбросив от себя ладонь, Йомен что есть силы размазал проклятого кровопийцу о дверной косяк. Высосанная кровь багровым пятном плеснула на трухлявые дверные плашки и, скрипнув, дверь медленно подалась внутрь. Достав из-за пазухи склянку с дьявольскими грибами, Йомен энергично потряс её и, мотая головой, чтобы согнать с себя надоедливых мух, шагнул внутрь. Ядовитая горечь испарений немедленно поглотила его, забираясь прямо в нос и перша в горле, из глаз невольно засочились слёзы, но мириады мух, вероятно, избегая гибельного запаха, наконец, оставили его в покое.

Задевая головой свисавшие с потолка засохшие куриные лапы, растопырившиеся цепкими когтями, и, словно бусы, нанизанные на верёвку скалящиеся черепа каких-то мелких лесных грызунов, он осмотрелся. Покрытый ворохом женского тряпья, в углу стоял обитый кожей потёртый сундук, а больше в комнате ничего и не было. Подивившись, зачем цыгану столько девичьего платья, Йомен сгрёб в охапку груду разноцветных одежд. В нос ему пахнуло приторно-сладким ароматом спелой клубники и, нахмурившись, он воскресил в памяти обиженные сетования Петро на Маришку: «Ходит вся расфуфыренная, благоухает, будто ягода лесная». «Видать, здесь не обошлось без магии», – нахмурившись, подумал Йомен и торопливо разжал руки, низвергая на давно не подметавшийся пол пёстрый калейдоскоп юбок, рубах и сорочек. Вытащив из кармана перочинный нож, он приставил лезвие между крышкой и обшарпанным боком и, просунув в щель острый конец, продавил и повернул. Треснув, тяжёлое дерево подалось. Уперевшись ногой в пол, Йомен с усилием откинул дубовую крышку и, заглянув в ларь, охнул.

Всколыхнувшись под широко разлившимся сиянием грибов, беспорядочно разбросанные по дну серьги, браслеты и ожерелья резали ему глаза, вспыхивая в оранжевом свете сотнями сверкающих искр. Начищенным золотом, серебром и медью ярусами стелились монеты, витиеватыми гроздьями собранные в массивные серьги вроде тех, что он видел на Маришке. Краем глаза заметив какой-то всполох зелени, Йомен согнулся пополам и сунул голову в сундук, чтобы поближе рассмотреть отрывшуюся россыпь сокровищ. Отражаясь кристально прозрачной изумрудной каплей, камень размером с кулак переливался ровными гранями и словно манил своей насыщенностью. Горделиво выглядывая из золотой оправы, он прыснул в лицо Йомену ослепляющим блеском, и, отпрянув, тот почувствовал, как стынут его ладони.

Перед ним был тот самый камень, который он уже видел раньше, на шее у русалки в потайном гроте. Но как это было возможно? Слывшие властительницами вод, озёрные чаровницы избегали суши. Проникая взглядом в самое сердце гранёного самоцвета, Йомен, словно заворожённый, тонул в его манящей глубине и, опуская подбородок всё ниже, уже мог различить, как его дыхание оседает на зеркальных сторонах влажной туманной дымкой. Забыв, как мыслить, он боролся с непреодолимым желанием коснуться гладкой поверхности и, теряя контроль, погружался глазами в бездну колдовского кристалла. Не выдержав, он коснулся его губами.

Словно очнувшись ото сна, в ту же секунду Йомен засёк какое-то движение сбоку и, с шумом выдохнув, отпрыгнул от проклятого сундука. Мощный удар сотряс хижину и сбил его с ног. Покатившаяся по полу склянка высветила огромную тень нависающей над ним дьявольской фигуры, и, задрав голову, Йомен увидел мужика, в полутьме скалившегося в кровожадной ухмылке. «Цыган», – пронеслось в мозгу у Йомена, и, оттолкнувшись коленями от стены, он быстро перекатился в угол за ларь. Громкий треск разорвал тишину, и дощатый пол хижины застонал, проломленный массивным топорищем. Будто играючи, Цыган дёрнул топор на себя и, взмахнув им над головой, как пушинкой, сшибая связки костей и черепов, рассёк воздух над ухом Йомена. Едкая волна ударила тому в ноздри. Сгруппировавшись, Йомен кинулся противнику в ноги. Вложив в атаку всю свою мощь, он натолкнулся на глухую стену из непробиваемых, словно окаменевших, коленей и с грохотом сам рухнул ниц. Не шелохнувшись от такого натиска, напротив, возвышаясь, словно твердыня, Цыган хлестанул топором по его руке, отсекая палец. Алая струя брызнула Йомену прямо в раскрытый рот и, захлёбываясь солоноватым привкусом собственной крови, он заорал от дикой боли. Схватив поверженного Йомена за шиворот, как щенка, Цыган резко двинул ему коленом в зубы. Ощущая, как хрустят передние резцы, Йомен нелепо взмахнул изувеченной ладонью. Врезавшись в атласное полотно штанины, пальцы скользнули по ткани, успев захватить её в горсть, и, стиснув кулак, Йомен рванул вниз расписные шаровары. Слетев до пят, те многослойным гнездом укутали ноги Цыгана, и, словно стреноженный, тот заметался на одном месте, угрожающе раскачиваясь, как дрожащая осина на ветру. Подскочив на ноги, Йомен плечом пихнул его в бок и, хватанув из сундука первый попавшийся предмет, метнул противнику прямо в лицо. Тяжёлая россыпь монет звякнула, на лету рассекая тому бровь, но, не заметив заструившейся крови, Цыган поймал равновесие и ринулся вперёд. Падая навзничь, Йомен прокатился по полу ему навстречу, вытянув вперёд носок ноги, словно исполняя залихватское плясовое коленце, и подсёк рассвирепевшую тушу. С оглушающим рыком Цыган рухнул на сундук, размозжив глаз об острый деревянный угол. Не дожидаясь, пока тот очухается, Йомен содрал с потолка птичью лапу, расшиперившуюся острыми иглами когтей, и что есть силы вонзил Цыгану в плечо. Тот задрожал, но Йомен пяткой наступил ему на руку, всем весом давя на пальцы, сжимавшие заляпанный ошмётками плоти топор. Резко потянув рукоять, он завладел топорищем и, чувствуя, что Цыган силится подняться, рубанул потную засаленную шею. Словно не заметив удара, Цыган рывком выпрямился и как был со вскрытой шеей, зияющей рваной раной, стал наседать на Йомена. Он двигался, будто слепой, уставившись в одну точку. В его глазах Йомен прочёл бессмысленное выражение и на секунду отпрянул, невольно опустив лезвие.