Простые слова

– Всё хорошо, милый! Есть новости?

Вот только папа не дурак! Он видит наши слёзы и трясущиеся подбородки. Наверняка слышал обрывки фраз и все понимает. Но как отменный актёр продолжает играть роль:

– Марьяна, какого чёрта ты здесь устроила! Шагом марш в свою комнату и если уж соизволила спуститься, то будь добра, приведи себя в порядок! Смотреть противно!

– Тоже мне новость! – шмыгаю носом. – Лимит нормального общения опять закончился?

– Нана, – лезет с упрёками мама. – Игорь прав! Умойся, причешись, сними этот безобразный балахон с себя, а потом поговорим. Спокойно. Все вместе. За чаем.

– Это без меня, – прогоняет зевоту отец. – Мне нужно срочно уехать.

– Ну конечно! – прикрыв глаза, усмехаюсь. – У тебя всегда есть дела поважнее собственной дочери!

Не дожидаясь очередной лавины оскорблений, несусь к себе. Снова совершенно одна. Снова наедине с пожирающими душу страхами. Какого лешего всё разом свалилось на мои плечи? Булатов, Сава, отец – жизнь словно испытывает меня на прочность, ждёт, когда сломаюсь. Тресну. Упаду. Сдамся. И если честно, я в шаге от этого. Происходящее вокруг – слишком для одной меня. Наверно, папа прав: я проблемная, бедовая, глупая.

Смотрю в окно, бесцельно копаюсь в шкафу с одеждой, пытаюсь отвлечься на новости в социальной сети и даже открываю учебник по физике, лишь бы только перестать думать о словах отца, своей никчёмной жизни и, главное, о Саве. Мысли о нём сводят с ума, а необъяснимое предчувствие надвигающейся беды, лишает последних крох самообладания. Я падаю. Прямо посередине комнаты. На пол. И не скрывая своих чувств, ору. Плевать, что меня услышат. Неважно, что подумают соседи. В своей боли я растворяюсь без остатка.

Не знаю, сколько проходит времени: я не смотрю на часы. Не пытаюсь зарядить севший мобильный: единственный человек, чей голос имеет значение, сейчас всё равно недоступен. Следуя маминому совету, ползу в ванную комнату. Собственное отражение вгоняет в уныние: это не я! Чёрные круги под глазами, распухший нос, вместо волос – мочалка. И эта мерзкая отметина во всю щеку. Что со мной стало? Где та Марьяна, которая ещё недавно горделиво задирала нос и умела звонко смеяться в лицо всем трудностям?

Умываюсь ледяной водой. Не жалея волос, деру их массажной щёткой. Но снять с себя толстовку Ветрова не поднимается рука.

Когда жажда становится невыносимой, а живот скручивает от голода, набираюсь смелости, чтобы спуститься. Надеюсь, что мать уехала в фонд, а отец всё ещё не вернулся. Правда, глубокий аромат арабики, насквозь пропитавший собой квартиру, намекает, что я снова просчиталась.

Маму нахожу в гостиной. Вопреки своим пунктикам касательно чистоты, она сидит на диване с кофейной чашкой в руках. Спина застыла в напряжённой позе. Взгляд устремлён к чёрному экрану телевизора. А градины слёз на её бледных щеках окончательно что-то надламывают внутри меня. Хлёстким ударом крапивы по оголённым нервам приходит осознание собственной жестокости. Это я довела мать до слёз. Она не ошиблась, сказав, что я чёртова эгоистка, в погоне за правдой бегущая по головам.

– Прости меня, – не решаясь приблизиться, стою на последней ступени и намертво цепляюсь за перила. – Я наговорила лишнего.

– Все нормально, Нана, – встрепенувшись, мама наспех смахивает слёзы, чтобы я не заметила. Поздно. – Мы все на нервах. Это нормально. Сделай себе кофе и иди ко мне. Нам надо поговорить.

Она хлопает свободной рукой по дивану и даже улыбается. По-доброму. По-настоящему. И я таю. Как мало надо моему истерзанному сердцу! Мне так не хватало мамы, её внимания и заботы, что радуюсь каждой крохе. Послушной собачонкой бегу на кухню и мысленно умоляю кофемашину работать чуть быстрее. А после, совершенно позабыв про сахар, спешу обратно. К маме. Хрупкая чашка дрожит в руках. Нежная кофейная пенка сливается в причудливые узоры. Но дойти до дивана я так и не успеваю.

Скрежет ключа в замочной скважине сменяется скрипом входной двери и вынуждает меня замереть. Уже в следующее мгновение на пороге появляется отец. А за ним взлохмаченный и измождённый, но такой родной Ветров.

– А вот и мы, – с неподдельной радостью в голосе сообщает папа и по-отечески хлопает Саву по плечу.

Он что-то говорит ещё. Активно жестикулирует, на ходу снимая ботинки. Его опустошающая депрессия бесследно испарилась. Отец снова бодр и свеж. Только всё это уже неважно.

Дурацкая чашка летит из рук, разбиваясь вдребезги о светлый ламинат. Вместе ней к чёрту посылаю свои страхи. Со всех ног бегу к Ветрову. Потеряв всякий стыд, запрыгиваю в его объятия и несвязно шепчу, как скучала, как ждала его, как люблю…

– Привет, обезьянка, – влажным дыханием щекочет ухо Сава, крепко подхватывая меня за ягодицы.

Между нами не остаётся ни миллиметра свободного пространства. Вокруг нас – ни души. Наш мир одномоментно сужается до размеров тесной прихожей. Есть только мы.

Голоса родителей растворяются в гулком биении наших с Ветровым сердец, а мои губы безошибочно находят обветренные Савы. Прямо под носом ошеломленного отца мы на мгновение забываемся: слишком долгой и мучительной оказалась разлука.

Трепетное тепло обволакивает измученное сердце, являя собой любовь. Ни о чём не жалею, ничего не боюсь. В крепких руках Ветрова таю, как кусочек сахара в кипятке. Теперь знаю: всё не зря! Этот долгожданный момент стоил многочасового общения со следователем и недовольства отца. Всё отпускаю: обиды, подозрения, вопросы. Я счастлива. Я люблю.

– Кхе, кхе, – нарочито громко напоминает о себе папа. Мне даже не нужно на него смотреть, чтобы понять: он в бешенстве.

– Нана! Господи! Стыд-то какой! – верещит мать и судя по её голосу, который становится всё громче, подбегает ближе. – Что всё это значит? Сава! Игорь!

– Нана, – нехотя оторвавшись от моих губ, шепчет на ухо Ветров. Сбивчиво. Тихо. Только для меня.

– Нана, – повторяет, с трудом совладав с реальностью. – Ещё немного и твои родители вернут меня за решётку.

– Глупости, – губами тянусь за новой порцией счастья. – Я люблю тебя, Ветров. Слышишь?

– Гори оно всё синим пламенем, – срывается Сава и начинает кружить меня по коридору, сильнее прижимая к своей груди.

От него пахнет потом и чужой грязью. Волосы засаленные. Одежда мятая. А отросшая щетина бесцеремонно царапает нежную кожу моих щёк. Кто бы мне сказал, что однажды именно это сделает меня счастливой, рассмеялась в лицо. Зато сейчас выпустить Саву из жадных объятий просто не могу. Это сильнее меня. Я скучала. Неистово. Невозможно. До боли скручивающей в три погибели. До ледяной дрожи, сводящей в судорогах тело. Я так боялась потерять Саву, что до сих пор не могу поверить: Ветров вернулся.

– Савелий! – гремит отец, сотрясая стены. – Поставь Марьяну на ноги немедленно! Не вынуждай меня пожалеть о твоём освобождении.

– Что я говорил? – усмехается Ветров и опускает меня на пол. – Ещё успеем наверстать упущенное, обезьянка!

Сава игриво подмигивает, а я, не сдерживая улыбки, киваю. Больше нас ничто и никогда не разлучит.

– Боже, что за вонь? – морщится мама, аккуратно прикрываясь ладонью. – Савелий, немедленно ступай в душ!

– Ладно, – воодушевлённо соглашается Сава и щёлкает меня по носу. – Ирина, права! Я похож на бомжа. Я скоро, не волнуйся!

Ветров срывается с места и, постоянно оглядываясь в мою сторону, спешит к лестнице.

– Главное, что тебя отпустили! – заворожённо шепчу, зубами терзая зацелованные губы, а потом оборачиваюсь к отцу, напрочь позабыв про его недавнее рычание. – У нас всё получилось, правда? А ты сомневался!

– О чём ты, Нана? – на мгновение замерев, непонимающе смотрит мне в глаза Ветров.

– Булатов забрал заявление. Мы победили! – ликую от переизбытка радости, еле сдерживая себя, чтобы не захлопать в ладоши, как в детстве.

– Правда? – Сава переводит недоумённый взгляд на отца. Интересно, почему папа ему не сказал?

– Нет! Нет! – взмахивает руками старик и на глазах сникает. Отцовский взгляд вмиг перестаёт искриться, и даже моё неприличное поведение отступает на задний план. – Марьяна слишком торопит события. Статья в газете ещё даже не вышла!

– Какая статья? – наступает очередь Ветрова хмуриться. – О чём вы говорите?

– Тогда как тебе удалось, папа? – не обращая внимания на вопросы парня, нападаю на отца. – Почему Сава дома?

– Это временно, – смахнув проступившие на лбу капельки пота, беспомощно пожимает плечами. – Адвокат постарался. На время следствия Савелий будет находиться дома под подпиской о невыезде. Но я не теряю надежды, что до суда всё же не дойдёт.

– Мне объясните! – требует Ветров, растерянно хлопая глазами. Голос сухой. Встревоженный. Получить свободу и тут же её лишиться – такая перспектива сведёт с ума любого.

– Я вчера утром сдала анализы, – подбегаю к Саве, – чтобы понять, чем накачал меня Булатов.

Вижу, как в напряжении заострились скулы на любимом лице, и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, переплетаю наши с Савой ладони. – А ещё все-все рассказала журналистам, – чувствую, как ступаю по тонкому льду, как рука Ветрова в моей мгновенно каменеет, а ноздри широко и шумно начинают раздуваться. Какого чёрта, отец умолчал? На что надеялся?

– Зачем, Нана? – глухо произносит парень, выискивая весомую причину в моих глазах.

– Мы уверены, что Булатов-старший спустит дело на тормозах, когда узнает, как развлекается его сынок.