История болезни, или Дневник здоровья
После неожиданной кончины нашей дворовой примадонны освободившееся место квартирного любимца занял ее родной сын Пус – крупный экземпляр ловца мышей из последнего помета с окраской a la зеркальный карп. Он, как и его мать, любил вольную жизнь и лишь позволял кормить себя вареной рыбой, всегда поджидавшей его на кухне в миске под раковиной. Пус часто отдыхал на развилке дерева у нашего окна, что послужило причиной несправедливых обвинений со стороны старой большевички и персональной пенсионерки со второго этажа. Она уверяла, что кот, пользуясь ее отсутствием, тайно проникал в комнату через балкон и воровал из холодильника мясо. Она требовала принять строгие меры и наказать похитителя чужой собственности, тем более что говядина была не простая, а из спецраспределителя для людей с особыми заслугами перед Родиной. В присутствии раскипятившегося члена ВКПб с семнадцатого года бабушка сурово выговаривала Пусу: «Не ходи на второй этаж, не ешь чужое мясо, у тебя своя рыба есть». Кот слушал, недоуменно жмурясь, и, возмущенный большевистскими инструкциями, начинал рьяно приводить в порядок свою меховую одежду модной дизайнерской окраски.
Однажды Пус пропал, а вместе с ним и многие другие ночные завсегдатаи мусорных баков, что привело к незамедлительному росту поголовья грызунов. Мы не сомневались, что котов извела команда Шарикова, которую вызвала мстительная большевичка. Доказательств у нас не было, однако, встречая нас, кошконенавистница вызывающе смотрела в сторону, и мы перестали с ней здороваться в знак протеста. Нового мурлыку решили не заводить, а прежнего вспоминали с грустной улыбкой, непременно отдавая должное его чистоплотности и умению себя вести. Всю недолгую жизнь Пус демонстрировал тактичность, никого грубым «мяу» не обидел, всегда приветливо взмахивал хвостом при встрече, со спокойным достоинством ел рыбу, дремал, свернувшись на коврике у входной двери, или, вальяжно раскинувшись на кушетке, урчал от удовольствия. Он никого ни разу не оцарапал, чужого ни в лапы, ни в рот не брал и мученически погиб в застенках живодерки. Я всегда относилась к животным лояльно, особенно к кошкам, и если говорила им «брысь!», то без злобы, исключительно для поддержания порядка, поэтому ночное нападение на меня дальнего родственника собственного кота Пуса было чрезвычайно обидным, незаслуженным и очень болезненным.
Сделав укол и сведя тем самым к нулю возможность моего организма поддаться столбняку, невыспавшийся доктор хмуро спросил:
– Кошка была ваша?
– Нет, неизвестная, свалилась ночью на кактус, – ответствовала я, обиженно глядя на распухшую и потемневшую от календулы кисть.
– Опознать сможете?
– Помилуйте, ночью все кошки серы, а я спросонья…
– Жаль, – прервал меня доктор и что-то записал в лежавшую на столе медицинскую карту, – придется вам колоть антирабическую сыворотку.
– А это еще зачем?
– Чтобы не заболеть бешенством.
– А почему я должна им заболеть?
– Ваша ночная кошка – возможный носитель смертельной болезни. Если она больна, а вы не пройдете курс лечения, то умрете.
Мне совершенно не хотелось умирать, особенно с утра, без завтрака и без чашки кофе арабика. Не спрашивая разрешения, слезы бесконечной любви и жалости к себе навернулись на глаза. Я уже представила сцену своих похорон, горе бабушки, проблемы с кладбищем. В мозгу вдруг прокричалась народная поговорка: «Десять верст для бешеной собаки не крюк». Затем всплыла сцена из симпатичного американского романа Харпер Ли «Убить пересмешника», в котором отец главной героини адвокат Аттикус метким выстрелом убивает бешеного пса, чем вызывает у собственных детей гордость и восхищение, а у жителей городка уважение и благодарность.
Уже в следующую минуту услужливая память подсунула страничку из учебника французского языка для учащихся седьмого класса с иллюстрированным текстом про выдающегося ученого Пастера. На картинке создатель чудодейственного препарата против смертоносного вируса бешенства выглядел немолодым, носил докторский халат и аккуратно подстриженную бородку по моде середины девятнадцатого века. С усталым достоинством он сидел в кресле уже более ста лет, и его благородное бронзовое лицо было обращено к мальчику и собаке. Очевидно, с помощью изобретенной сыворотки Пастеру удалось спасти обоих – и укушенного, и укусившего. Присутствие мальчика с благодарственным выражением на личике вполне оправданно: таким образом никто не перепутает француза с русским Павловым, одарившим человечество при помощи пса условным рефлексом, а вот собака при Пастере все же вносила некоторую путаницу. Хотя, возможно, я и ошибалась, и на картинке четвероногий друг отсутствовал.
Оторвавшись от бумаг на столе, доктор протянул мне направление в Пастеровский институт и успокоил:
– Сорок уколов в живот, и вы точно останетесь в живых.
У меня невольно вырвалось:
– Как, все сразу?
– Да нет, по одному в день.
– Но я уезжаю…
– В нашей стране даже в деревнях есть медпункты, – строго ответствовал безжалостный травматолог. И, как я узнала позже на собственном опыте, это была чистейшая правда.
В Пастеровском институте мне выдали ампулы с антирабической сывороткой, инструкцию по их применению с формой для отметки выполненных работ, а также брошюрку с подробным описанием симптомов болезни и всех стадий ее протекания. Прочитав про ужасы, ведущие к неминуемому летальному исходу, я поняла, что колоться надо, и приступила к вакцинации, не жалея собственного живота. Через два месяца после окончания курса мое тело стало покрываться яркими красновато-розовыми чешущимися пятнами. Без особого труда в районном диспансере высыпания диагностировали как атопический дерматит, который по сути является близким родственником экземы (иногда он выступает под фамилией Нейродермит). Оба заболевания и их многочисленные вариации, зачастую связанные с неполадками в работе желудочно-кишечного тракта и проблемами с печенью, получили широкое распространение в народе. Они мешают людям из самых разных социальных групп вести нормальный образ жизни – другими словами, есть и пить, что хочется и сколько хочется в режиме полного несоблюдения режима.
Моя мама развернула бурную деятельность по спасению дочери от страшной напасти и с немыслимыми трудностями пристроила меня в самое престижное научно-исследовательское лечебное учреждение СССР, сокращенно именуемое ЦэКаВэИ. В этом храме борьбы с кожно-венерологическим нездоровьем в ранге кандидатов наук, профессоров, членкоров и академиков блистали звезды отечественной медицины. Яркий свет их знаний рассеивал сумерки сомнений у врачей всей страны и разгонял тьму незнания в мозгах студентов и аспирантов 3-го меда. Своим присутствием светила украшали любую конференцию в любом уголке земного шара. В свободное от лекций, консультаций, поездок, заседаний научных советов время они разрабатывали новые методики лечения и успешно применяли их в стенах собственного института.
Все счастливчики, попавшие на пятый этаж ЦКВИ, не только осознавали собственное невероятное везение, но и гордились сопричастностью к грядущим победам в области преодоления кожных недугов. Мы совершенно добровольно и радостно исполняли роли подопытных кроликов, не обращая внимания на условия нашего содержания в клетках-палатах. Однако новичка они поражали до глубины души, вызывая непреодолимое желание бежать немедленно и как можно дальше.
Человека непривычного легко было понять: весь пятый этаж распространял сильный, я бы даже сказала, удушливый запах, в котором аромат мазей на базе дегтя конкурировал с капустным духом очень диетических щей. Помимо обоняния удар наносился и по зрению, ибо внешний вид обитателей стационара производил неизгладимое впечатление на вновь прибывшего. Мужчины и женщины были одеты в изделия из байки, превратившейся от многократной стирки в нечто измученно-серо-сине-бежевое с вечными пятнами от въевшегося в ткань дегтя. Из-под женских халатов и мужских пижам выглядывало нижнее белье непонятного цвета. Обладатели этой одежды в подавляющем большинстве были отмечены ярко-красными разводами от применения жидкости Кастеллани. Иногда лица и руки пациентов и без кастеллани конкурировали с кумачом флага нашей страны.
Люди не один месяц проводили в ЦКВИ, чтобы избавить части тела от цвета государственной символики или чего другого. К счастью, человек быстро адаптируется к условиям выживания и уже через несколько дней перестает обращать внимание на внешний вид товарищей по несчастью, лекарственнопищевое амбре, на неудобство койко-мест в перегруженных палатах и на убогость мест общего пользования. Примерно через неделю первая стадия – испуг – проходит и наступает следующая – повышенный интерес к методам лечения.
Старожилы, готовящиеся к выписке, охотно делятся полученным опытом, а заодно и всеми сплетнями про врачей и обслуживающий персонал. Вскоре вы уже знаете все про всех и про все в стенах ЦКВИ и в медицине в частности. Вы в курсе, кто с кем, и кто против кого, и как надо лечить, и к кому надо попасть на консультацию, и кому надо дать денежку, чтобы тебя впустили в здание ЦКВИ после отбоя и при этом не донесли главврачу. Увы, административные нарушения грозили провинившемуся изгнанием из стационарного цэкавэишного рая с указанием причины в документе о временной нетрудоспособности. Правда могла лишить больного величайшего завоевания социализма – получения причитающихся ему по бюллетеню материальных средств.
Первый больничный опыт не только расширил мой медицинский кругозор, но и заставил освоить программу по выживанию в непростых условиях. Фактически за два месяца я прошла начальный курс медико-житейского университета, овладела теоретическими и практическими знаниями и неплохо сдала первую сессию. Я усвоила, что мой диагноз – нейродермит – хотя со мной и навсегда, но с ним можно жить почти нормально, тогда как есть кожные болезни, неуклонно ведущие к полному разрушению организма. Разглядывая красочный наглядный материал, обильно развешанный по стенам кабинетов и смотровых, я радовалась, что у меня такое распространенное заболевание, спровоцированное сорока уколами мощнейшей антирабической сыворотки великого ученого Пастера.
И все же меня тяготила мысль, что все мои мучения напрасны, поскольку в Москве уже лет десять не было зарегистрировано ни единого случая бешенства. С другой стороны, всегда существует вероятность нелепой случайности: а вдруг именно та предрассветная гостья из породы кошачьих была инфицирована? И что случилось бы, не сделай я прививку? Брр-р-р, страшно подумать. Мне хотелось найти объяснение, почему и за что я страдаю. Ничего лучшего в голову не пришло, как мысль, что на меня пало проклятье старой большевички. Похоже, мой невинный Пус все же был замешан в воровстве мяса из холодильника персональной пенсионерки всесоюзного значения.
Глава II
Мой друг и врач Света Зайцева
Любое хроническое заболевание, как правило, сопровождает человека по жизни до его конечного пункта назначения. Кто-то идет по своей жизни с песней, а кто-то с гастритом или с чем похуже. Впрочем, петь никому не возбраняется. У меня с двадцатичетырехлетнего возраста образовался верный попутчик – нейродермит. Хотелось мне или нет (а мне, конечно, не хотелось), но он был со мной всегда, и я не могла с ним не считаться. Частенько он диктовал мне свои условия совместного проживания. Он говорил: «Дорогая, ешь побольше жирного, соленого, острого, копченого, сладкого, клубники, цитрусовых. Запивай вином, шампанским, коньяком, пей как можно больше кофе, не соблюдай режим, и я не расстанусь с тобой ни на секунду. Я одарю тебя красными пятнами по всему телу. Твое лицо будет гореть нездоровым румянцем, и ты будешь постоянно почесываться. Мы будем счастливы вдвоем. Только ты и я, нам больше никто не нужен».
Согласитесь, чудная перспектива, но почему-то она меня не соблазняла. Я поступала наперекор его советам, воздерживалась от настойчивых рекомендаций, пила глюконат кальция, супрастин с тавегилом, воспаленные участки тела покрывала разными мазилками. Ненадолго мне удавалось избавиться от навязчивого спутника под ласковым крымским солнышком, принимая морские ванны. Если летом нейродермит уходил в отпуск, то начиная с октября и по апрель он работал на полную катушку. Иногда мне приходилось спасаться от него в ЦКВИ и проходить курс лечения по методу доктора Самсонова, успешно защитившего кандидатскую диссертацию.
В какой-то период в ведущем центре страны по борьбе с кожными недугами увлеклись ПУВА-терапией (облучение ультрафиолетовыми лучами), однако мое знакомство с ней не состоялось. Ввиду моей беременности меня ПУВЕ не представили, а вместо этого отправили за государственный счет в санаторий в Сочи на целых двадцать четыре дня. Увы, кавказские красоты, повышенная влажность и Мацеста моему организму по душе не пришлись. Он хранил верность полынному духу Восточного Крыма. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят, и организм вместе со мной с удовольствием проводил утренние часы на пляже. Прислушиваясь к успокоительному шелесту морского прибоя, я невольно вспоминала озорную сельскую пенсионерку, развлекавшую цэкавэишных пленников малоприличными частушками из деревенского репертуара, исполняемого на свадьбах, святках и масленице. Вот как фольклор семидесятых прошлого столетия откликнулся на серьезную проблему мужского здоровья (из семейной переписки):
– Дорогая моя Муся,Я сейчас в Сочах лечуся,Поливаю х… водой,Чтобы был он молодой.– Дорогой мой Пантелей,Воду на х… зря не лей.Если нету в яйцах мочи,Не помогут даже Сочи.За три года до сочинского санатория у меня произошла еще одна встреча с Кавказом, связанная с проблемой здоровья. Оказалось, что первая из трех жен маминого дяди проживала в собственном доме в Абхазии и готова была предоставить мне и кров, и стол, а также свести с местной знахаркой, излечивающей от Всего.
И вот однажды августовским утром я прибыла в город Сухуми, где меня встретила вышеупомянутая жена номер один. Людвига Модестовна была необыкновенной личностью. Родилась она в Саратове в семье поволжских немцев, ее отец служил священником в местной лютеранской церкви. Как она познакомилась с моим двоюродным дедушкой, я не знаю, но мне известно, что в сорок первом, когда их сынишке исполнилось девять месяцев, а фашистские полчища подступали к Москве, ее арестовали как немецкую шпионку. Однако Людвигу не расстреляли, заменив «смерть шпионам!» ссылкой в Сибирь, где нуждались в лишних, пусть и немецких, рабочих руках. В лагере молодая женщина чуть не умерла от тяжелейшего воспаления легких. Спасая заключенную, местный доктор без памяти влюбился в хорошенькую пасторскую дочку. После смерти Сталина Людвига получила свободу, которой воспользовалась по собственному усмотрению. Ни в Москву, ни к маминому дяде она не вернулась. Она вышла замуж за спасшего ее в лагере врача, и они обосновались в небольшом абхазском поселке.
Увы, счастье было недолгим. Тяжелые годы в Сибири подорвали здоровье того, кто спасал от болезней других, и вскоре отняли у Людвиги Модестовны спутника жизни. Оставшись одна, она стала искать утешения в трудовой деятельности и овладела неженской профессией строительного прораба. Не только непосредственные подчиненные, но и все местное мужское население боялись Людвиги пуще огня, ибо пятнадцать лет сталинского Гулага превратили скромную саратовскую Гретхен в беспощадную воительницу Валькирию. В то же время женская половина поселка восхищалась и завидовала сельскохозяйственным успехам суровой и непреклонной Модестовны.
Она по праву гордилась своим садо-огородом, где произрастало все фруктово-овощное, о чем только могла мечтать советская хозяйка. В этом растительном раю проживали многочисленные кролики и одинокая гордая коза Катька, которые нуждались в дополнительном внимании. Его-то мне и поручили оказывать во время моего гостевания. В мои обязанности входило снабжение свежей травой кроличьего поголовья и кормление рогатой скотины опавшими фруктами, в основном персиками. Во владениях Людвиги Модестовны и травы, и плодов наблюдалось в изобилии. В благодатных условиях влажных советских субтропиков сорняки постоянно брали приступом грядки благородных овощей и даже грозили виноградным рядам ароматной «изабеллы», из которой делалось домашнее крепленое и благоуханное вино.
Со своими обязанностями я справлялась легко. Кролики не жаловались, при моем появлении они трепетно прядали ушками не то от лицезрения и запаха нового действующего лица, не то от предвкушения встречи со свежайшей вегетарианской жвачкой. С козой дела обстояли хуже. Дереза Катька сильно меня не полюбила, хотя я изо всех сил старалась ей угодить, принося в тазике отборные подгнившие персики, сыпавшиеся с веток на мать сыру землю. Возможно, Катька мне завидовала и хотела тех же истекающих сладостным соком плодов, которые я срывала с дерева и с наслаждением отправляла в рот. Но факт остается фактом: малейшее проявление внимания с моей стороны, как и простое передвижение по садовой дорожке вдоль загона, вызывало у животного бурные отрицательные эмоции. Абхазская Коза-дереза, опустив голову, разгонялась и неслась на меня. От коварного удара небольших, но опасно заостренных рогов меня спасала металлическая сетка заграждения. Козьи вероломные действия вызывали возмущение. Какая черная неблагодарность! Я ее кормлю-пою, а она покушается на мою жизнь! Только к концу каникул мне открылась истинная причина ее неприязни ко мне.
Встретив меня в аэропорту, Людвига Модестовна, как и обещала, немедленно направилась со мной к местной целительнице. Консультация обошлась в десять тогдашних рублей, а полученные рекомендации сводились к соблюдению режима дня, диеты, ежедневному трехразовому потреблению успокоительной настойки по старинному и секретному рецепту, а также наложению на пораженные участки кожи вонючей мази, изготовленной в домашних условиях руками альтернативного медицинского светила.
Прошла неделя, а обещанных молниеносных результатов лечение не приносило. И тогда Людвига Модестовна взяла под личный контроль процесс моего выздоровления. Он заключался в следующем: за ранним подъемом с пробежкой на пляж и окунанием в море следовал плотный завтрак из мамалыги, свежеиспеченного лаваша с огородной зеленью и домашним козьим сыром. Полученные калории тратились на полезный труд в саде-огороде и кормление домашних животных. Затем следовала передышка, приведение себя в порядок и накрытие обеденного стола к появлению хозяйки со стройплощадки. Трапеза проходила в непринужденной атмосфере. Беседа о том о сем сопровождалась поеданием жаркого из кролика, курицы или голубя, салата из овощей с грядки и непременным заливанием в меня стаканчика самодельного вина из дивной «изабеллы» последнего урожая. Само собой разумеется, что алкоголь вызывал у моего организма непреодолимую потребность в послеобеденном отдыхе. Пока моя почти что двоюродная бабушка Людвига заканчивала разборку с увиливающим от обязанностей персоналом местного СМУ и готовила вечернюю еду, я отправлялась на прогулку к морю. За ужином меня поджидал еще один стаканчик вина. Я чувствовала, что божественный алкогольный напиток очень нравился моему нейродермиту и вредил здоровому образу жизни. Однако противостоять железной воле моей благодетельницы я не смела, да и не могла – кишка тонка.
А теперь о самом важном моменте в программе Людвиги Модестовны. Она собственноручно выдаивала козу и заставляла меня принимать вовнутрь три раза на дню по 250 граммов парного молока. Весь поселок мечтал заполучить целебный продукт. О пользе козьего молока всяк был наслышан и приписывал ему чудеса целительства, безгранично веря в его волшебные качества. Одна я ненавидела сей эликсир здоровья, отчего чувствовала себя виноватой и несчастной. Даже от запаха, не говоря уж о вкусе, меня выворачивало наизнанку. Признаться в этом было равносильно подписанию смертного приговора, и мой кошмар в абхазском раю длился до тех пор, пока я его не покинула. Коза – краса и гордость хозяйки – все чувствовала и, естественно, не могла простить мне отторжения своей продукции, за что и мстила, нанося разъяренные удары, достававшиеся, к счастью, не мне, а железной сетке. Через несколько лет дух всех бодливых Катерин угомонился, потому что мой сын с удовольствием пил целебное молоко, поставляемое подмосковной дерезой Катькой, полной тезкой сухумской козы.
Подведя итоги первой нейродермитной пятилетки, пришлось констатировать неутешительные результаты. Несмотря на разнообразные и прогрессивные методы лечения, заболевание сдаваться не собиралось. Зато в личной жизни за пять лет произошли перемены. Я вышла замуж, родила ребенка и поменяла место работы, став преподавателем кафедры иностранных языков в Московском высшем художественно-промышленном училище, основанном графом Строгановым для одаренных крепостных детей. Учебное заведение, называемое в народе Строгановкой, как и Муха в Питере, ковало дизайнерские кадры для Страны Советов во всех возможных областях прикладного искусства. Например, художники-монументалисты приложили немало усилий, чтобы советские города и веси украсить внушительными мозаичными панно и скульптурными памятниками, прославляющими трудовые, военные и мирные подвиги людей нашей великой державы.
Я с благодарностью вспоминаю годы, проведенные в Строганова, которые позволили мне с удовольствием и совершенно бесплатно учиться. К моим услугам была огромная библиотека с книгами, журналами, каталогами, альбомами, монографиями по живописи, скульптуре, ювелирному делу, мебели, тканям, керамике, фарфору, оформлению помещений, ландшафтов и предметов. Я ходила на всевозможные выставки и студенческие показы. А самое главное, в укромном уютном уголке чудесного музея прикладного искусства, среди китайских ширм и ларцов графа Строганова, я обменивалась знаниями с прелестными дамами – служительницами кафедры истории искусства. Я пыталась привести в чувство их запыленные временем знания французского, а они прививали мне вкус к прекрасному, разрешая посещать свои лекции.
Среди моих студентов попадались симпатичные, талантливые, неординарно мыслящие люди. У всех за плечами была художественная школа, у многих имелся трудовой стаж по выбранной специальности, но они тратили еще пять лет жизни на овладение профессией, что вызывало у меня огромное уважение. Наверное, поэтому сегодня молодежь, преимущественно женского пола, объявившая себя дизайнерами после окончания несколькомесячных курсов, вызывает у меня жалость, сострадание или что другое, но никак не доверие. Я знаю точно, что девальвация понятия «профессионализм» грозит всем нам страшными последствиями.
Кафедрой иностранных языков в мою бытность в Строганова заведовала Зоя Ивановна Бурова. Была она чрезвычайно колоритна. Тот факт, что ее отец долгие годы преподавал в МВХПУ, несомненно отразился на карьере дочери. В административных кругах училища она числилась человеком «из своих», что позволяло ей занимать высокую и ответственную должность. Справедливости ради надо отметить, что однажды она написала учебник английского языка и постоянно его усовершенствовала, готовя к новым переизданиям. Заседания кафедры проходили всегда в принужденной атмосфере строгой деловитости с непременным отчетом одного из преподавателей и научным докладом другого. Повестка дня заканчивалась рубрикой «разное» и включала долгое чаепитие с отмечанием либо какого-нибудь праздника, либо чьего-то дня рождения. Коллектив был сугубо женский и состоял в основном из старослужащих и нескольких новобранцев вроде меня. Первая категория считала себя слишком молодой, чтобы уходить на пенсию, а вторая даже и мечтать о ней пока не смела.
Во время отчета и доклада каждый присутствовавший на заседании сосредоточенно смотрел в разложенные перед ним бумажки, имитируя бурную, но молчаливую мысленную деятельность. Одна лишь Зоя Ивановна была занята «настоящим» делом. Она приводила в порядок ногти на руках и наводила марафет, накладывая макияж на лицо и взбивая мелкозубчатой расческой кудри. Время от времени она громко сморкалась, отчего выступающий вздрагивал и застывал на мгновение с застрявшими в горле словами. В целом Зоя Ивановна производила впечатление человека не злобного, но легко поддающегося влиянию своей лучшей подруги, снедаемой завистью и диабетом. За чашкой чая и куском торта Зоя Ивановна ратовала за здоровый образ жизни, рассказывая бесконечные истории про своего третьего мужа Костика. Официального спутника жизни своей начальницы я никогда не видела, но почему-то питала к нему нежные чувства. Зав. иностранным хозяйством нашего учебного храма искусства не скрывала истории знакомства с отставным полковником, имевшим счастье связать себя узами брака с женщиной, чье лицо удивительно напоминало характерное изображение грушеобразного лика французского короля Людовика XVIII.
Расставшись со вторым мужем, Зоя Ивановна решила немедленно реализовать третью попытку в преодолении планки счастливого брака. Как и героиня Ирины Муравьевой из фильма «Москва слезам не верит», она начала с научного зала библиотеки имени Ленина и с посещения всех мероприятий Дома ученых на Пречистенке. Улов научных кадров не оправдал ожиданий: слишком мелкие попадались экземпляры. Затем поиски героя продолжались в санаториях и домах отдыха. Однако и в тех и в других местах поправки здоровья преобладал женский контингент с немногочисленными немощными особями мужского пола. И тут кто-то посоветовал автору учебника отправиться в однодневный пеший поход – в столичной газете «Досуг» регулярно печатались объявления об экскурсиях с Белорусского вокзала. Идея Зое Ивановне понравилась. И вот, в одно прекрасное воскресное утро она в боевом раскрасе охотницы за мужскими скальпами, с рюкзаком за плечами и фляжкой коньяка вместо томагавка, надев удобный тренировочный костюм и кеды, вышла на туристическую тропу Подмосковья. Охота оказалась на редкость удачной. Где-то под Звенигородом в плен был взят разведенный полковник Костик и в кратчайшие сроки приведен к брачной присяге.
