Демон спускается с гор

Или ближе, но столь же недостижимо, к морю, чьи волны набегают на каменистый берег и отступают, и шепчут сказки иных краев, людей и судеб. Айсэт хотела, чтобы отец всегда рассказывал ей о море. Но она росла, Калекут стал замолкать в ее присутствии, как полагалось мужчине, чья дочь подбиралась к брачному возрасту. Он готовился расстаться с ней, отпустить во взрослую жизнь, отягощенную готовкой, заботой о скоте, сбором урожая, послушанием и тревогой о детях, муже и его родителях. В одном селении, в одном болоте, в замкнутом, тугом кольце деревьев и запретов. С Кочасом и его хихиканьем. Ведь никто другой не взглянет на меченую девушку.

Если благодарность – тяжелое бремя, то что тогда любовь?

– Кочас ищет невесту, – сказал Кочас. – Айсэт ищет воду.

Айсэт не остановилась.

– Вода не может. Не та вода.

– Я пришла за травами, – бросила Айсэт через плечо, она не хотела слушать его. – А Кочас идет домой.

– Не травы. Не могут. Вода надо.

Айсэт пришлось остановиться, потому что Кочас упал с ветки. Она обернулась. Он сидел у дерева и махал руками, изображая птицу.

– Дух надо, у него вода поможет.

У Айсэт перехватило дыхание. Кочас отправлял ее к пещере!

– Дух забрал воду, она нужна невесте. Духу нужна невеста. Айсэт нужна вода, – Кочас частил, проглатывал некоторые звуки, перемежал речь со смешками и раскачивался, все сильнее размахивая руками. Он явно изображал горного духа, которого люди представляли ветром или ястребом. – Вода прочь, болезнь пришла. Вода придет, болезнь прочь. – Кочас размахнулся, что хрустнули плечи, и запрокинул голову, ударившись о ствол.

Айсэт подошла к дереву, присела, часть собранной травы осыпалась на землю.

– Ты говоришь об источниках, Кочас?

Кочас наклонил голову, не опуская ее. На тонкой шее вздулись вены. Кожу Кочаса сплошь покрывали язвы и трещинки: он расковыривал ранки, не давал мазям помочь. Оттого шея походила на кору дерева. Он дернул головой и еще раз ударился затылком.

– П-птица, Айсэт, полетит, полетит, а потом, – еще один рывок, – упадет и не поднимется. Песню допоет и сгинет. Духу – невеста, Айсэт – вода. – Он резко опустил подбородок. – Айсэт сгинет. Нет Айсэт. Нет невесты. Одна вода… – Кочас широко распахнул рот. – Нельзя. Н-не надо. Тонет Айсэт. Горит! – он почти не шевелил губами, крик выходил прямо из горла. – Кочас нашел невесту. – Он вцепился в волосы Айсэт скрюченными пальцами. – Моя. Я нашел! Я увидел!

Айсэт осторожно вытянула волосы из руки Кочаса. Он отлично помнил о старой игре и считал, что Айсэт принадлежит ему. Он так часто твердил о своей невесте, что многие в деревне решили, что это лучший исход и для него, и для меченой. Но сейчас Айсэт дрожала не от глупой убежденности и сбивчивых речей Кочаса. Он, умышленно или нет, дал то, что она искала. Выход. «Вход, – поправила себя Айсэт, отступая от нахмурившегося Кочаса, – мне надо в пещеру. Мне надо войти туда и отыскать источник. Тогда я смогу вылечить родителей».

Кочас кричал ей вслед:

– Я нашел! Я нашел!

Айсэт летела, подгоняемая его зовом. «Нашла, нашла», – вторило ее сердце.

Она размахивала руками почти так же, как Кочас. Проскочила мимо испыуна. Ворвалась в терпкий аромат самшита – железное дерево охраняло вход в ущелье, – совершенно позабыв, что кора самшита тоже весьма пригодилась бы от лихорадки и головных болей. Айсэт неслась к высокому уступу, где рос дуб, закрывающий собой пещеру.

Лес переходил в покатые камни ущелья, как ручей – в большую реку, покрывая выросшие из-под земли скалы папоротником и лишайником, скрадывая острые углы и уступы под листьями лопухов. Путь вился из его сердца, и лес не спешил отступать, ветви смыкались над головой до тех пор, пока тропа не уводила вдаль и деревьям не приходилось освобождать место скалам, белым, слоистым, нагретым солнцем.

Не оттого ли она так легко поверила в бормотание Кочаса, что именно в этом месте оборачивалась солнечным светом, ветром и тенью облаков? И Гнилые земли отступали перед ощущением свободы.

Все в ее краях знали, отчего местность, в которой им выпало родиться, прозвали Гнилой.

«Давным-давно множество людей стекалось в наши земли, к лесу нашему, к деревне, – вели свое поучение старейшины. Их легенда начиналась мирно и красиво. – Били в священной роще среди буков и дубов целебные ключи. И звались мы долиной Счастливых источников. Любую болезнь вбирали родники. Окунешься – и хвори как не бывало. Жил народ счастливо, в лесу много дичи водилось, по дорогам торговцы ездили, про источники друг другу рассказывали. Цветов было, ягод, трав вокруг! – Старики закатывали глаза и издавали протяжное „м-м-м“, будто сами наелись в те года ягод на долгий век вперед. Но „давным-давно“, о котором они рассказывали, случилось во времена их прадедов или прадедов их прадедов, если выбирать, кому из старейшин больше верить. Или в золотую пору героев, когда ходили по лесам испы, иныжи[8 - Великаны. Иногда описываются как покрытые шерстью чудовища, иногда – как циклопы.] и благословенные нарты[9 - Герои-богатыри.]. А то и сами боги покидали вершины гор и покров облаков и спускались в богатые земли. – И жить бы да горя не ведать, если бы в пещере, что в горах наших раскинулась, не заточили боги злого духа. То не дед мой, не прадед, а прадед прадеда рассказывал. – Тут они снова вспоминали о временах, когда произошли эти события, и сводили брови к переносице. Детвора обычно сбивалась в кучу поплотнее и слушала уже внимательнее. – Никто теперь и не скажет, сам верховный Тха ли, Мезитх[10 - Бог-покровитель лесов.] ли могучий, Кодас[11 - Бог моря.] ли, в чьей силе удерживать море в берегах, наказал вора и убийцу, возжелавшего отнять самое дорогое у одного из богов. – И дальше каждый старейшина решал, какую напасть принес с собой наказанный дух: ураган, или потоп, или и то и другое вместе. – Пришла отовсюду вода, соленая, мертвая. Разлилась по округе. В лесу травы сгубила, животных бежать заставила, деревья в камень обратила. Вместе с водой поднялся ветер, черный, свирепый, безжалостный. Вырывал из гор камни, бросал во все стороны. Крыши с домов срывал, людей уносил. Оттого ураган бесновался, что духа нес. Никто не ведал, как выглядел злой дух, в человечьем обличье или зверином гнал его гнев богов по нашим долинам, но слышали вой протяжный и разглядели в ураганном вихре очертания плененного чудища. Добрался ураган до ущелья, до пещеры, да проник в ее глубины, а после вышел, чистый, белоснежный, прочь устремился. Там, где рухнули камни на землю, встал каменный дом, в котором спрятали боги то, что украл у них дух, в напоминание: недоступно никакому злодею имущество богов. Оборвался вой, затянула духа пещера вместе со всяким звуком, и легла поверх печать молчания, чтобы не слышали люди и боги стенания проклятого. Сошла и мертвая вода с округи, да только с собой целебную воду унесла. Ушли источники под землю. А там, где от потопа соленая вода застоялась, образовались озера зловонные. Разнесли смрад свой по округе, а вместе с ним и вести, что нет в нашей земле больше благодати – нет родников, только семь гибельных болот голубых, в которых шепчутся призраки гнева богов. Звались мы долиной Счастливых источников, а с той поры Гнилыми нарекли наши земли».

Старейшина горестно вздыхал, и дети сквозняком подхватывали его вздох. Айсэт и сама дышала его тоской по прежним дням, которые были или не были, но тревожили любого обреченного прозябать в Гнилых землях.

«Смельчаки к пещере пошли, – на этих словах старейшины приободрялись, чтобы показать подрастающему поколению: что бы ни случилось, человек не сдается. – Пробраться в сокровенные, темные ее уголки вознамерились. А вдруг там ключ, откуда воды целебные исток брали. Или подземное озеро, что вобрало в себя целительную силу. Многие пробовали добраться до логова духа. Да стоило войти им в пещеру, обратно не выходили. Поглощали их тьма и тишина. Днем крикнешь в зев пещерный – ни звука собственного голоса, ни эха не услышишь. Птица туда не залетала, зверь не забегал, змеи и те стороной ползли. И наша деревня, и соседние отправляли храбрецов в ущелье, мало стало мужчин, много – женских слез».

Дети понуро опускали головы. Айсэт помнила, что в детстве представляла, как из пещеры выбирается черный волк и пожирает тех, кто нарушает его сон. Порой волк в ее фантазиях и был горным духом, порой она принимала его за стража пленника богов.

«Когда поняли, что тщетны поиски, встретились мы с другой напастью. – „Мы“ значило, что каждый из деревенских, сколько бы времени ни прошло, разделял боль и страх предков. – Вместе с хмарью болота одарили нас болезнями. Жрецы наши с ног сбивались, да сами и гибли посреди чужих дворов от кашля, жара и язв на коже. Не ветер, так вода, не вода, так пещера, не пещера, так болезнь – от присутствия злого духа гниль пробралась повсюду, и мы будто бы гнили заживо. Пока предок нашего Гумзага, Мудрый Тлепш[12 - Бог кузнецов и врачевателей.], названный в честь бога, не открыл тайну недугов. С лихорадкой забирались в нас болотные голоса и тянули к себе. Кого дозовутся, в топь утянут. Кого не смогут, иссушат болезнью. Придумал жрец особый заговор – и болезни будто бы приутихли.

Да только оказалось, что мало было бед нашим землям! Минул первый год с заточения горного духа, поднялась в мае на небо полная луна, и выбрался он по лесу бродить. Боги ли ему определили этот час, либо сам он лазейку находил из тьмы, да только криками полнилась эта ночь. Кровь невинных жертв наводнила рассветы, обглоданными костями забелел лес».

Волк Айсэт оказывался реальным, пещера не могла удержать его ярости, он вырвался на свободу, их проклятый богами сосед.

«Кости укладывал он возле испыуна чтобы мы знали, что нас ждет в будущий год. Ни магия жрецов, ни смелость мужчин, ни мольбы женщин не усмиряли его голода. Налетал вихрем, не схватишь, не пронзишь клинком, не разглядишь, кем обернулась твоя смерть. Лишь блеснут золотые глаза, прежде чем кинется он на жертву».

Волк в мыслях Айсэт обретал крылья ветра, золотые глаза напоминали солнце, которое больше никогда не разгорится над человеком, подхваченным вихрем. Кем был горный дух на самом деле? Бесплотной тварью, не ведающей жалости, или плотью и кровью, приговоренной на вечные муки и оттого жаждущей переложить их на себе подобных?

«Гнилые земли чуть не стали Кровавыми, запечатлевшись в сердцах и умах как земля великой скорби. Тех, кто был рожден под гнетом проклятия богов, не принимали в другие селения; и мальчиков, когда подходил срок, родители отдавали в одну из заключенных в границы деревень, но не могли подарить им свободу навсегда. Никто не приезжал из-за гор выбрать себе девушку в жены, и девиц ждала та же участь: навеки увязнуть в болотах и страхе. Много скорбных лет прошло, и однажды старейшины деревни, по мудрому совету Тлепша, жизнь которого уже стремилась к закату, собрались у пещеры, едва солнце за горизонт ушло, воззвать к духу, спросить, как унять его ярость. Тлепш создал песню, и спели старейшины духу такие строки:

На высоком холме дуб могучий растет,
Кроной гордой своей солнце в сети плетет,
Корни в землю ножами вонзаются,
В сердцевине дорога скрывается.
Если спустишься вниз, если смелость найдешь,
То во мраке пещерном навек пропадешь.
Сердцу нечего видеть и глазу – смотреть: