Третья палата от Солнца

Плутон

Всё, что со мной сделали – несправедливо.

Я не врала, когда говорила, что я – одна из лучших на курсе. Если не лучшая. По некоторым предметам точно лучшая, я знаю, потому что сравнивала средние баллы, и мои всегда были выше.

Вы там не смеётесь? Потому что я не шучу.

Хотя смейтесь, смейтесь. Надо мной часто смеются, только я не обращаю внимания, потому что я – выше этого. Они смеются над моей коллекцией очков, а некоторые оправы приходилось из-за границы заказывать. Знаете, сколько стоят качественные немецкие или японские очки? Нет, не тот ширпотреб, что продают в оптиках, а хорошие очки, вроде моих.

Ещё смеются над тем, как я болтаю с преподавателями после пар. Думают, что я подлизываюсь, а я хочу пообщаться с профессионалами, спросить совета, а этим, которые не любят учиться, смешно. Посмотрим, что будет, когда мы пойдём работать. Ещё они смеются над тем, как я стараюсь, выполняя все задания, некоторые даже с опережением; называют меня занудой, зубрилой, ботаничкой. Но я знаю, почему они смеются на самом деле.

Они мне завидуют. Сами так не могут, поэтому ржут, оскорбляют и издеваются. Но ничего, трудности закаляют характер. Они сами не знают, что только помогают мне стать сильнее. Через несколько лет, когда я буду делать карьеру, они даже работу найти не смогут, потому что, в отличие от меня, не знают и не умеют ни-че-го.

Единственное, что меня расстраивает – я завалила практику. Мне даже отчёт не дали закончить, выгнали, ещё и сказали написать объяснительную. Хотя это они должны мне объяснительную, и не одну! Ненормальные украли мои ключи, залезли в палату, перерыли вещи. Было очень обидно, до сих пор обидно, но я терплю. Потому что трудности только сделают меня лучше. Закалят меня, вот что!

Я всё равно пройду практику, и пройду лучше всех. А все остальные снова будут умирать от зависти и смеяться, но мне будет плевать.

Меня не испугают сумасшедшие. И вообще, я найду больницу получше, большую больницу. В это отделение я приехала, потому что думала, что тут будут интересные случаи, а на деле – несколько шизофреников, тупая врач и идиот медбрат. Я пыталась ей объяснить, что смогу вылечить всех. А она, наверное, была под кайфом, или боялась без работы остаться. Или тоже завидовала.

Как и все остальные.

Обидно только, что последнее слово осталось за ними. Но так уж и быть, пускай радуются. Они не знают, что я могу и вернуться.

Да, точно, когда я получу диплом, начну работать, стану заведующей, или вообще директором психиатрической больницы. И все будут завидовать мне ещё больше. И на пике карьеры, может быть, я вернусь в отделение.

Вот тогда они поймут, как сильно ошиблись и недооценили меня.

Тогда я всем им покажу.

11

Мы с сестрой сидим у Принца, когда Птичник говорит, что пора снимать гипс.

Он заглядывает в палату со связкой ключей наперевес. Я думаю, что ему надо поставить Принцу капельницу или очередной укол, или запереть меня. А он сообщает, что меня уже ждут в другом отделении, чтобы избавить от этой грязной, залитой кровью штуки.

Самая лучшая новость за сегодня! Птичнику даже не надо меня держать, я послушно иду за ним к основному корпусу больницы. Прохожие косятся на нас, но я не обращаю внимания. Для меня все одинаковые – в белых халатах или зелёных пижамах, часто в медицинских масках. Мимо прокатывают пустое инвалидное кресло, проносят штатив с капельницами, и я замираю посередине коридора.

Я так давно не видела столько людей.

Ещё бы, мы ведь заперты в отделении, думаю я, пока гипс аккуратно раскалывают на части. Пока здесь все движутся, работают, живут, я брожу по лабиринту и выглядываю наружу через решётку. Это несправедливо, думаю я, а мою неестественно бледную левую руку обтирают тёплой водой.

– Тебя не просто так здесь держат, если забыла, – говорит сестра. Я поднимаю глаза на неё.

– Да, держат из-за тебя. Поэтому несправедливо особенно, – отвечаю вслух.

Медсестра в зелёном смотрит на меня огромными глазами.

Ей будет, что рассказать о ненормальных из нашего отделения.

Когда Птичник ведёт нас назад, я чувствую себя свободной и непривычно лёгкой. Я даже обгоняю его немного, когда замечаю неподалёку Хризу.

Её трудно не узнать – зелёный узорчатый шарфик, встрёпанные волосы. Она стоит среди группы мрачных людей в строгих костюмах и, размахивая руками, что-то им рассказывает. Те слушают её, очень внимательно, не то, что мы.

– Кто это? – спрашиваю я.

Ян морщится.

– Это и есть комиссия, – и он берёт меня за плечо, чтобы быстрее увести назад.

Закрыв за нами дверь в отделение, Птичник задумчиво смотрит на меня.

– Я в норме, – поднимаю обе руки.

Левая кажется невесомой, и странной, и ещё хрупкой. Я ощупываю небольшую неровность там, где сломалась кость, и забываю о том, что Птичник наблюдает за мной.

– Ладно, – вздыхает он, прежде чем вернуться на Насест.

Когда он уходит, я обнаруживаю, что осталась в полной тишине.

Кита увезли, Ник заперт, Эда спит – нет никого, кто бы поговорил со мной. Я тянусь к палате Принца, но там тоже пугающе тихо. Ищу дальше, дёргая ручки дверей, заглядывая во все палаты. У Ольги пусто, остаётся только общая комната, и – она там.

Она сидит на коленях у книжной полки, и, кажется, пытается рассортировать разномастные тома.

– Хочу, чтобы всё стояло по дате, – говорит она мне. – А книги с одинаковой датой издания по количеству страниц. Так будет лучше.

Звук чужого голоса успокаивает. Я делаю глубокий вдох и киваю. Ольга поворачивается, придавливает меня взглядом к подушкам дивана.

– Что?

– Не хочешь сказать, что я ненормальная? – спрашивает она. Если словами можно было ударить, мне бы снова пришлось накладывать гипс.

– Эм… – сестра смеётся за спиной. – А кто из нас нормальный?

Ольга, поджав губы ещё сильнее, отворачивается к полке.

Неужели получилось?

– Я нормальнее, чем Эда, – продолжает она, раскладывая книги в несколько стопок. – Точно нормальнее, чем Ник. Может, я и странная, но хотя бы не бросаюсь на людей, или не вырываю себе волосы, или… неважно.

– Нет, ты продолжай. Мне интересно.

Мы оборачиваемся синхронно.

Ник стоит, прислонившись к косяку. Он выглядит таким довольным, будто не проторчал неделю в Клетке. Подмигивает мне, смотрит на Ольгу и скалит зубы.

– Хочешь узнать, что я ещё могу сделать?

– Пошёл ты, – шипит Ольга.

Она порывается встать, хватает несколько книг, дёргает плечами, снова склоняется над полкой. Ник, наблюдая за ней, смеётся, и сестра даёт мне подзатыльник.

– Ты так и будешь сидеть?

Я не знаю, что могу сделать, но поднимаюсь с дивана.

– Ты как? – глупый вопрос, но Ник улыбается. – Пришёл в себя?

– Ещё бы, – фыркает он. – А ты как? Не потеряла форму?

За нашими спинами Ольга тяжело дышит, выравнивая книги на полке.

Я мотаю головой и мучительно пытаюсь придумать, что ещё сказать, когда Эда выручает положение.

– Эй! – её слышно даже с другой стороны коридора. – Ник, дорогой, не тебя ли я слышу?!

После завтрака мы с Ником тянем Эду на улицу. Она сначала лениво сопротивляется, а потом неожиданно поддаётся. Но бегать она не любит, поэтому мы втроём бродим в лабиринте.

Август почти закончился, всё зеленое начинает желтеть. Эда поднимает с земли упавший лист.

– Он похож на птичий хвост. Или на маленький кораблик.

Если поднять голову, можно увидеть Птичника, следящего за нами. А если присмотреться лучше, то в окне у двери заметишь лицо Ольги. Не удивлюсь, если Хриза и Принц тоже прячутся поблизости.

– Что там? – спрашивает Ник. Я прекращаю вытягивать шею.

– Птичник. И Ольга тоже следит за нами.

– А, эта, – он скалит зубы.

В руке у Эды целый букет листьев. Она говорит нам, что гулять, оказывается, весело, благодарит, смеётся, протягивает листья, которые уже не может удержать. Они пахнут землёй и осенью, когда я зарываюсь в них носом. Ник снисходительно усмехается.

На следующем повороте мы сворачиваем налево, а Эда направо.

Левый путь ведёт прямо к решётке.

Металлические прутья всё ещё кажутся неприступными. Но я видела, что Ник сделал с дверью в Клетке, и верю, он может. Поэтому, поворачиваюсь к нему, чтобы спросить:

– Ты помнишь…

– Да, помню, – даже не дал мне договорить. – Скоро.

В лабиринте Эда уже дошла до центра. Она стоит там, нюхает листья и, щурясь на солнце, смотрит в сторону ворот.

Кажется, она и не заметила, что нас рядом нет.

Когда мы возвращаемся к обеду, кресло Птичника перевёрнуто на полу. В общей комнате Ольга делает вид, что читает Гюго.

– Хренза пришла? – спрашивает Ник.

Я слышу, как хрустит бедная картонная обложка.

– Пришла, чтобы осмотреть палаты. А ты всегда спишь в куче грязного белья?

– Да пошла ты.

– Ты отвратителен! – кричит она нам вслед.

Хриза правда осматривает палаты. Она говорит Нику, что отправила его гнездо из простыней и одежды в прачечную, и улыбается мне. Дожидаюсь, пока она уйдёт, и спрашиваю Птичника:

– С чего бы вдруг она такая заботливая?

– От этого зависит её работа, – говорит он. – А сейчас уйди. Мне надо куда-нибудь спрятать чайник.

Утром я просыпаюсь от грохота упавшего кресла. Опять она.

Одеваться, расчёсываться и собирать волосы в хвост, заправлять кровать – всё это так удобно делать двумя руками. Я думаю о том, как здорово будет мыть голову, держать в одной руке книгу и кружку чая в другой, когда Хриза заходит в палату.

Умеет она портить настроение прямо с утра.

– Я ненадолго, – тем лучше. – Просто хотела кое-что сказать перед завтраком.

Так говори, что мешает.

– Завтра будут осматривать отделение. Ничего особенного, я проведу комиссию по палатам, ну и в общую зайдём. Если тебе будет некомфортно, скажи Яну.

Я падаю на свежезаправленную кровать. Вот, всё покрывало сбилось. А Хриза и не собирается останавливаться, я так на завтрак опоздаю.

– И ещё кое-что. Я решила, что раз вы дружите, тебе лучше узнать сейчас. Мы выпишем Эду на этой неделе.

Я поднимаю голову, неловко изгибая шею.

Сейчас она завладела моим вниманием.

Безраздельно.

– У неё ремиссия, последняя подборка препаратов отлично подошла. Я решила, ей стоит попробовать пожить самостоятельно. Конечно, она всё равно будет наблюдаться, и если что вернётся к нам… – уже не слушаю.

Я отлично поняла основную мысль.

– Всё, больше не задерживаю. Иди завтракать! – она цепляется халатом о дверь и чуть не врезается в стену.

Я не тороплюсь последовать совету. Сижу на смятом покрывале и смотрю в пол, укладывая в голове эту мысль.

Эду выпишут.

Эда скоро уедет.

Я бы поговорила об этом с самой Эдой, но сразу после завтрака её уводят санитары. На анализы – говорит мне Ян. Нельзя просто выпустить сумасшедшего в реальный мир, нужно проверить, не двинется ли он окончательно, оказавшись вне больницы.

– Почему ты мне ничего не сказал? – спрашиваю, глядя в пол.

Он берёт меня за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.

– Именно поэтому.

У него холодный, безжалостный взгляд. Как и у Ольги, которая, наверное, радуется отъезду Эды. Как у Ника, которому, кажется, наплевать. Из всех только Принц не смотрит на меня так. Он вообще на меня не смотрит! Поэтому я закрываюсь в его палате и сижу, обхватив себя руками.

Сестра забивается в угол и, слава всем богам, молчит.

Пока мы с ней прячемся в третьей палате, Хриза и Птичник носятся по отделению. Проверяют все помещения, приводят команду уборщиков с полной тележек швабр, тряпок и разноцветных чистящих средств. Они стирают пыль, моют окна, заглядывают под все кровати, во все углы. С этой беготнёй, волнением, временами доходящим до истерики, мы с сестрой и Принцем кажемся самыми нормальными в отделении.

Утро, на которое назначена комиссия, такое же, как и остальные. Мы с Ником выходим на улицу, и, бегая по кругу до рези в лёгких, я хотя бы перестаю думать.

Потом я мою голову, двумя руками, пока сестра сидит в углу душевой. Она не отходила от меня со вчерашнего дня и за всё это время не сказала ни слова.

Завтрак. Таблетки. Птичник заставляет меня открыть рот. Ольга прячется в своей палате. Эда говорит, что хочет вздремнуть и тоже уходит.

Мы втроём занимаем всю общую комнату.

Я снова начинаю думать. По большей части о том, что Эда, как и сестра, даже не разговаривала со мной последние сутки.

В отделении пугающе тихо. Но ненадолго.

Всё начинается, когда падает кресло.

– Простите, – голос Хризы. – Сюда, пожалуйста. Давайте начнём с общей комнаты.

И шаги. Много шагов.

Сестра соскальзывает с подоконника и встаёт около двери. Она напряжена? Боится? Напряжена, потому что боится? Ник развалившись в кресле, смотрит на дверь.

И та открывается.

Ощущения… Новые. Непривычные. Это же люди, новые, настоящие люди в отделении! Здесь никого нового не было с тех пор, как уехала Марго. И она была одна, а тут четыре человека в строгих костюмах, тёмных, контрастирующих с халатами Хризы и Яна.

Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.

И Хриза снова вмешивается.

– Здесь только двое, ещё двое в палатах.

– Нас трое, – бурчит сестра.

Комиссия продолжает нас разглядывать. Ник широко зевает, демонстрируя зубы. Мы с сестрой молча смотрим на них.

Птичник замер около двери. У него на лице написано, что он хотел бы запереть нас всех по палатам и провести комиссию по идеально пустому коридору. Хриза дёргает за край фиолетового шарфика, будто пытается себя придушить.

– Здесь пациенты могут общаться. Здесь же мы проводим киновечера и, при необходимости, сеансы групповой терапии, – рассказывает она.

Я глаз не могу оторвать от быстрых движений её руки, теребящей яркую полосу ткани. Яркую, как бутылка, стоящая у второго кресла.

Прозрачная бутылка фиолетового чистящего средства. Уборщики бросили её здесь и забыли, или не захотели возвращаться? Неважно.

Жидкость такого цвета точно должна быть ядовитой.

На моё плечо ложится холодная рука. Когда она успела подойти так близко?

– Эва. Даже. Не. Думай.

Я не собираюсь её слушать.

– Только не сейчас.

– Что ты понимаешь? Сейчас идеальный момент, – я говорю это вслух. И громко.

Все в комнате оборачиваются ко мне.

Птичник тянется к карману, в котором держит ключи. Ник тихо хихикает.

– Отличный день. Идеальный для самоубийства! – я поднимаюсь на ноги.

Сестра роняет вниз голову и закрывает лицо руками.

– Нет. Нет, нет, нет, почему ты никогда не слушаешь голос разума?

– Ты не разум! – тыкаю пальцем в её сторону. – Ты злобная сука!

Все подаются в двери. Кроме Хризы.

– Эвелина, – она выступает вперёд, тогда как комиссия пятится мелкими шажочками. В центре комнаты остаёмся мы четверо. Я, сестра, Хриза и Птичник у неё за плечом.

Ник, удобно устроившись на кресле, наблюдает. Будто для него это нечто вроде киновечера, только утром и в реальности.

Хриза делает ещё шаг ко мне, медленно поднимая руки.

– Эва… Психе. Спокойно. Постарайся себя контролировать.

Вообще-то я полностью себя контролирую.

– Это всё не реально.

– Что, правда? – спрашиваю, делая ещё шаг вперёд. Вот я и у кресла. Вот бутылка уже в моих руках.

Птичник бросает через зубы нечто, похожее на ругательство, и я срываю пробку.

Хриза бледнеет так, что выглядит белой на фоне своего шарфика и моей бутылки. Бутылки, из которой воняет хлоркой, но разве меня это остановит?

– Тебе не нужно этого делать.

Не ей решать, что мне делать!

– Мы все тут очень расстроимся…

А мне плевать!

– Ян, – почти шепчет она. – Пожалуйста…

Я вскидываю бутылку.

Птичник должен броситься ко мне, но он не успеет. В этот раз первой окажусь я.

Уже чувствую обжигающе-ядовитую смесь на языке, когда Хриза бьёт меня.

Бутылка падает, заливая фиолетовым пол. Больно. Щека болит, и губа, в которую врезалось пластиковое горлышко. А Хриза замирает рядом, подняв руку.

– Ну надо же, – успевает сказать сестра, прежде чем Птичник хватает меня за плечи.

– Ничего страшного, рабочий момент, – я не успеваю и слова сказать, он втыкает иглу мне в предплечье. – Напомните послать жалобу на уборщиков.

Хриза опускает руку. Я, чувствуя, как мозг заволакивает лекарство, жду её последних слов. Давай. Скажи, как я тебя разозлила. Скажи, что ненавидишь меня, что я делаю тебе, всем больно, скажи!

Она отворачивается к притихшей комиссии.

– Вероятно, это реакция на посторонних. Но как видите, мы привыкли справляться с подобными случаями.

– А она молодец, – говорит сестра.

И я проваливаюсь в сон.

Я прихожу в себя в незнакомой палате. Солнце светит прямо в глаза, кровать даже не застелена, только голый матрас и подушка.

За плечо меня держит Хриза.

– Тебе повезло, – первое, что она говорит мне. – Не успела выпить. Иначе пришлось бы промывать желудок.

Я привычно молчу.

– Ян поставил тебе слишком большую дозу, но не злись, он не специально. Зато ты спокойно проспала всю комиссию, – она улыбается, будто это такое достижение.

Я разлепляю пересохшие губы.

– Где мы?

– В восьмой палате, – спохватывается она. – Все были на нервах, поэтому Ян просто положил тебя в ту, ключ от которой нашёл первой.

Такое глупое объяснение.

Сестра подходит к изножью кровати. В свете она кажется полупрозрачной, слишком нереальной. И мне кажется, что я сейчас выгляжу так же.

– Но я не поэтому тебя разбудила, – продолжает Хриза, не обращая никакого внимания на сестру. – Эда уже уезжает.

Наверное, на меня всё ещё действуют лекарства.

Я ничего не чувствую.

– Я решила, что вам нужно попрощаться, вы же дружите.

Тупо перевожу взгляд с сестры на Хризу.

– Не попрощаться, конечно, она может и вернуться. Но я надеюсь, что нет. Если вернётся, значит, моё лечение не работает, – и она встаёт, тянет меня за собой.

Я похожа на марионетку, потому что послушно поднимаюсь.

Хриза ни разу не спотыкается, пока мы идём к двери. Достаёт ключи, пропускает меня вперёд. Лестница освещена так ярко, мне кажется, что контуры ступенек расплываются.

Тёплая ладонь Хризы лежит на моём плече.

Она ведёт меня к выходу – двойным стеклянным дверям. За ними уже не отделение. Другой мир. Реальный мир, наверное. Я уже не уверена.

Сначала я не узнаю Эду. Она сменила серую пижаму на джинсы и изумрудно-зелёный свитер. Под длинными рукавами не видно шрамов. У неё непривычно адекватный вид.

И она улыбается нам с сестрой.

– Психе, они тебя ко мне выпустили!

Хриза убирает ладонь с моего плеча, чтобы Эда могла заключить меня в объятья. Её свитер колется. И от неё почти не пахнет лекарствами.

– Прости, что сама тебе ничего не сказала. Я хотела, безумно хотела, но так боялась сглазить. Пришлось молчать. Знала бы ты, как это тяжело, просто ужас!

– Ага, – выдаю я.

– И это всё так неожиданно. Думала, я тут всю жизнь пробуду, а меня вдруг выпускают, – она смеётся, и это тоже звучит так нормально. – Даже не знаю, что буду делать!

Я смотрю на неё и не знаю, что сказать.

– Это так невежливо, – бурчит сестра из-за спины. – Ты портишь ей день выписки.

Но день Эды испортить невозможно. Она сияет.

– Не закисните тут без меня. Может, я опять сломаю себе пару пальцев или откушу что-нибудь. И вернусь, – она снова смеётся.

Хриза, я уже забыла, что она здесь, смеётся тоже.

– Надеюсь, что нет.

– Я тоже на это надеюсь.

Эда снова прижимает меня к себе ещё крепче. И, отстранившись, подхватывает свою спортивную сумку.

– Постарайтесь вылечиться и выйти ко мне. Представь, как здорово будет встретиться снаружи! И передавай сестре привет. И Нику, Принцу, Ольге, всем! – с этими словами она выходит в стеклянные двери.

Створки бесшумно закрываются, и я остаюсь одна.

Сестра и Хриза, всё ещё стоят за моей спиной, но всё равно – я одна.

– Эвелина, – зовёт меня наш врач. Та самая, которая только что, по сути, выгнала Эду наружу. – Пойдём назад.

И я иду за ней, потому что больше мне ничего не остаётся.

12

– Нам очень повезло, что мы прошли комиссию, – говорит Птичник. – А тебе, что не попала в Клетку.

Ему лишь бы запереть кого-нибудь.

– На этой неделе из корпуса не выходишь, – продолжает он.

То есть, никаких пробежек и даже прогулок. Целую неделю. Даже самые жестокие судьи таких приговоров не выносят.

– От этого я на самом деле сойду с ума, – жалуюсь я Нику.

Он как раз собирается наружу, побегать, пока не начался дождь. Но вместо сочувствия я слышу:

– Хватит ныть. Я торчал в Клетке и больше недели.

Провожаю его взглядом – до самой двери с окошком, показываю вслед язык и иду в палату к Принцу.

Ольга уже сидит там, расчёсывая ему волосы. Я устраиваюсь рядом и смотрю, как она аккуратно распутывает отросшие пряди, медленно водит расчёской. Скоро Птичник снова придёт сюда, чтобы его подстричь.

– Скажи, ты счастлива, что Эду выпустили? – вырывается у меня.

Ольга опускает расчёску и смотрит на меня.

– А должна быть?

Пожимаю плечами. Сестра тяжело вздыхает из угла.

– Я была бы счастлива, если бы ушёл Ник, – она кривится и особенно усердно начинает работать расчёской. – Но Эда иногда мне даже нравилась.

Мы с сестрой молчим.

– Я даже рада за неё, – продолжает Ольга. – Она свободна. Может заниматься, чем захочет, вернуться к своей семье, а не сидеть здесь взаперти, постоянно.

Надеюсь, она сказала это не специально.

Осталось пять дней заключения.

Я часто сижу на подоконнике – любимом месте Кита, и смотрю на улицу. Или торчу у двери с окошком, разглядывая лабиринт. Он стремительно желтеет, всё больше листьев падает на узкие дорожки.

Скоро осень. Если свериться с календарём, всего через несколько дней.

Птичник в палате Принца, вводит ему в вену очередное лекарство. Хриза стоит рядом, сжимая блокнот. Она замечает меня, подглядывающую через приоткрытую дверь, и улыбается.

Слышу, как на улице начинает шуметь дождь. Я хочу туда, хочу почувствовать его холод, пробежаться по мокрой траве, догнать Ника. Но мне нельзя. Нельзя, потому что Хриза с Птичником так решили.

– Какого чёрта? – говорю я вслух.

Хриза вопросительно вскидывает брови, но я уже ухожу в общую комнату.

Остаётся три дня заключения. Ольга нашла роман, который ещё не читала – что-то про путешественника по времени и юлу2, и постоянно сидит с ним в общей комнате. Она пыталась читать нам с сестрой вслух, но я запуталась уже после первой временной петли в сюжете.

Небо посерело. Дождь снаружи то прекращается, то снова начинает лить. Я смотрю в окно, за решётку, ещё дальше. Мир там существует. Должен существовать. Там Эда, одна вдалеке.

Надеюсь, что она скучает по нам. И в то же время понимаю, что не должна надеяться. Не должна вообще думать о ней. Мне стоит забыть Эду и Кита, запереть их в дальней комнате своей памяти, навсегда.