Третья палата от Солнца

7

Эду переводят в Клетку через день после выступления Хризы. Уносят спящую, в смирительной рубашке, будто боятся. Мы все: я, сестра, Кит, Ольга и Ник – стоим в коридоре, провожая её взглядами. Птичник звенит ключами, открывая санитарам двери на лестницу. Ладонь Ольги замирает над моим плечом.

– Когда её вернут?! – кричит Ник вслед. Птичник не оборачивается. – Хотя бы примерно?! Через неделю, две, месяц, год?!

Дверь ударяется о косяк.

– Козлы! – отрезает Ник.

Кит фыркает и уходит, размахивая альбомом, за каждым ухом у него по карандашу. Ольга гладит воздух над моим плечом и скрывается в ванной. Я знаю: она включит воду и будет долго смотреть на себя в зеркало исподлобья, не моргая, не шевелясь, кажется, не дыша.

Ник же решительно направляется к посту Птичника. Включает чайник, забирается на кресло. Достаёт сразу три кружки.

– Ведут себя так, будто мы не существуем. Терпеть их не могу, их всех. Тебе с сахаром? – он резко поднимает голову, мы сталкиваемся взглядами. Я вижу, что ворчит он, чтобы заполнить тишину, и ещё потому, что больше ничего мы сделать не можем.

– Два кубика, – отвечаю ему.

Ник устраивается так, что мы вместе влезаем в кресло Птичника, сестра садится на стол. Чай слишком горячий, я старательно дую на кружку. В глазах начинает темнеть, и приходится перевести дыхание.

– А остальные… Ладно Принц и Ольга, они не в себе. Но Кит мог бы и не вести себя по-свински, – Ник отпивает глоток, морщится, кидает ещё кубик рафинада. – Ушёл так, будто его это вообще не касается. Будто ему плевать. Хотя, почему будто.

– Не плевать ему, – опускаю в чай кончик указательного пальца. Всё ещё горячий. – Он тоже не совсем в себе.

– Враньё, днём он нормальный. Просто ему плевать на всех нас. Если бы он остался здесь один, он бы не расстроился, даже обрадовался бы.

– Неправда, – вспоминаю светлую комнату Кита. – Он общается с нами, как может. И ему нравится нас рисовать, – на этом аргументы у меня заканчиваются.

Сестра хрипло смеётся.

– Не спорь со мной, – бросает Ник.

– Это уже наглость.

– Что, уже и спорить нельзя?

– Я лучше знаю.

– С чего бы…

Закончить мы не успеваем. Снова звенят ключи, и открывается дверь. Птичник устало смотрит на нас.

– Это моё кресло, – говорит он.

– Мы сделали тебе чай, – Ник показывает на третью кружку. – С одним сахаром, как ты любишь.

Ян только вздыхает. Поправляет очки, подходит к нам, пряча ключи в карман халата. Сестра двигается, уступая ему место на столе.

– Эда… – начинаю, но Ян обрывает меня.

– Не знаю, когда она вернётся. И Хриза не знает, – добавляет он, сжимая чашку.

Ник корчит недовольную гримасу, и сестра смеётся. Жалко, что он не слышит.

– А кто тогда знает?

Птичник только пожимает плечами. Мы молча пьём чай, слушая шум воды в душе, и я гадаю, врёт ли он.

Как оказалось, почти нет.

Ночью я долго не могу уснуть. Сколько бы я не переворачивала подушку или смотрела на чёрное небо в окне – не получается. Сестра сидит в углу, закрыв глаз и уткнувшись лбом в колени, я постукиваю по гипсу и слушаю тишину. Принц не кричит с тех пор, как я вернулась из Клетки. Хриза, наверное, решила таблетками усыпить его крепче. Меня временами будили его ночные плач и вопли, но нельзя же так.

Шаги раздаются почти за моей дверью. Хочу отвернуться к стене сначала, но боюсь, что они услышат, поэтому просто закрываю глаза. Зря. Они не собираются заглядывать в палату, это даже не ночные санитары. Звенят ключи, и слышно тихое:

– Сильно не открывай, сегодня холодно.

Хриза. А с ней Птичник, кто ещё носит с собой сразу столько ключей?

– Почему ты не пошёл ночевать в общежитие? – снова она.

– Здесь тише. И вдруг я понадоблюсь.

– Тебе не нужно так выматывать себя.

– Что мне ещё делать? – они открыли дверь, я слышу слабый шум ветра. Шорох бумаги, и снова голос Птичника.

– Это может тебя убить.

– А ещё кофеин, работа и просто жизнь. Всё нормально, – она едва слышно смеётся.

Давно они не встречались у двери на улицу и не разговаривали ночью. Или я просто не слышала.

Сестра всё ещё дремлет в углу. Да, призраки тоже спят, удивительно.

– Что с Эдой?

Тишина. Хриза, наверное, пожимает плечами.

– Нужно сделать ещё пару анализов.

– Никаких идей?

– Пока не уверена. Что-то встряхнуло её, причём резко. Будто ей недавно меняли или отменяли препараты, хотя схема уже долго была одна и та же.

Я на пару секунд отключаюсь от разговора.

Что если они догадаются?

Если Хриза поймёт, что Эда перестала пить таблетки – начнёт ли она подозревать нас? Усилит ли контроль? Может, нас всех переведут на капельницы и уколы, и не будет никакой возможности соскочить, что тогда? Пока я думаю об этом, изобретая способы сбежать от уколов, закрывается дверь. Снова шаги, на этот раз затихающие. Я всё ещё лежу, зажмурившись. Издалека доносится отзвук удара, будто кто-то бьётся о стену, и становится тихо. Но я всё равно не могу уснуть.

Только к восходу Солнца мне удаётся подремать немного.

Бессонница становится моим другом. Сначала я не могу уснуть ночью, но немного дремлю днём, на диване, где обычно спала Эда. Потом и дневной сон уходит. Могу часами лежать на кровати, глядя в потолок, или кутаться в плед и обнимать подушку, или слушать, как Ольга читает Пруста, но ничего не помогает. Сестра, которая отлично спит по ночам, только смеётся.

– Ты убила меня, чтобы умереть от бессонницы? Какая ирония.

– Я не убивала тебя, – иногда бывает сложно формировать длинные предложения. Слова путаются в голове. Что я хотела? – Я не виновата.

Иногда я теряю сознание на пару минут, и обнаруживаю, что прошло не менее часа. Первым это замечает Ник: я прихожу в себя на мокрой подушке, а он нависает надо мной с остро заточенным карандашом в руке.

– Мы разговаривали, и ты вырубилась, – говорит он, прикусывая кончик карандаша. – Я облил тебя водой и собирался потыкать, но ты и сама пришла в себя.

Поднимаюсь с дивана. Волосы и майка тоже мокрые, хорошо, что на гипс не попало. Ник всё ещё держит карандаш наготове, и я говорю:

– Не рассказывай Птичнику, пожалуйста.

Он кивает.

– А что с тобой?

– Не знаю. Может, я умираю?

В последний раз бессонница была у меня ещё до отделения. Я часами сидела на своей кровати, забившись в угол, и смотрела, как сестра спит на подоконнике. Было ужасающе тихо. Спал отец и все соседи, никто не ходил по улице, не шумел даже ветер. Мне казалось, что ещё немного и тишина задавит меня, и ничего не останется, и сестра сможет занять моё место.

– …что нет, – Ник, оказывается, что-то говорил мне. – Без тебя и Эды здесь можно будет умереть от скуки.

– Не надо, – я иду к себе в палату. Может, если упаду на кровать, получится поспать?

Закрываю за собой дверь, стягиваю мокрую майку и кидаю её на спинку стула. Заворачиваюсь в одеяло, но сон не идёт. Прикрываю голову подушкой – всё равно нет.

– Почему всё так плохо? – спрашиваю я мироздание. Оно неразговорчиво, и отвечает мне она.

– Всё будет ещё хуже, если ты не начнёшь снова пить таблетки, – шёпот из дальнего угла.

Почему она догадывается обо всём раньше меня? Но согласиться я не могу. Тогда я признаю, что она права, а я не хочу, чтобы она была права, она слишком противная. Этого достаточно, чтобы кинуть в неё подушкой и закрыть глаза от света загипсованной рукой.

– Да пошла ты, – шипит сестра. – Сдохнешь, никто не расстроится.

– Ник расстроится. Он же сам нам сказал.

– Он соврал. Кому ты нужна?

И правда.

Я не могу уснуть до обеда. И после обеда. Как и перед ужином, и ночью тоже. С сестрой я не разговариваю.

Видимо, бессонница отражается на лице, потому что Птичник долго смотрит на меня во время завтрака, а потом спрашивает, всё ли нормально.

– Всё замечательно, – отвечаю я сквозь зубы, сжатые, чтобы не выплюнуть таблетки.

Птичник убеждённым не выглядит.

– Посоветую Хризе прописать тебе витамины, – говорит он. Пожалуйста. Можно подумать, я буду их пить.

Есть и плюс – он без лишних вопросов выпускает меня на улицу. Я немного брожу в лабиринте, так и не найдя дорогу к центру, потом возвращаюсь к корпусу. Обхожу здание и останавливаюсь у маленьких зарешёченных окон. Около Клетки. Если подойти вплотную и встать на цыпочки, можно заглянуть внутрь. У меня немного кружится голова, и я цепляюсь за решётку, чтобы удержаться. Стекло отражает наше лицо, а потом я вижу Эду. Она сидит в углу комнаты, затянутая в смирительную рубашку, голова опущена.

Она как призрак. Она как призрак, и это пугает.

Стучу в стекло. Пытаюсь подтянуться ближе, зову её, стучу снова. Решётка шатается под руками, выскальзывает из пальцев, и я вижу отражение неба в стекле, прежде чем наконец задремать.

Проснувшись, я обнаруживаю склонившихся надо мной Птичника и Хризу. Край зелёного шарфа Хризы висит в паре сантиметров от моего лица.

– Кто в отделении? – спрашивает она, пока я промаргиваюсь со сна.

– Санитары.

– Нужны носилки.

– Я донесу. Ударилась? – кажется, это уже мне. Мотаю головой и цепляюсь за халат Яна, когда он поднимает меня на руки.

– Давай ко мне, я пока достану тонометр, – Хриза убегает вперёд, споткнувшись и чуть не упав на пороге.

Ян несёт меня к главному входу в отделение, проходит мимо кухни, из которой доносится запах тепла и еды, кладовки и запертых Клеток. Как небо раньше, потолок плывёт над моими глазами. От халата Яна пахнет лекарствами и стиральным порошком. Так же пахнет Принц. Только Принц может спать, Принц спит постоянно, а я не могу. Может, если я приду к Принцу, он поделится со мной сном. Или может, я смогу его разбудить? Мы как-то играли с Ником, Принцем и Эдой. Это Эда придумала, она размахивала книгой сказок, которую нашла на полке, и говорила, что Принц заколдован. Она показывала нам картинки, на которых была девушка. Та спала в стеклянном гробу, а не на кровати, к её венам не тянулись капельницы, но она была как Принц. Эда сказала, что раз Красавицу разбудили поцелуем, то и с Принцем может сработать.

Мы вшестером сидели в его палате. Ольга отказалась играть. Она сказала, что губы грязные, что это противно, мерзко, отвернулась к окну, тогда там ещё не было тайника, не было ножа, нет его и сейчас. Сестра смеялась над нами, мы смеялись тоже, но не из-за злобы, а потому что это было весело.

Эда была первой. Когда она коснулась губами губ Принца, ничего не произошло. Потом, всё ещё смеясь, это сделал Ник, и Эда ударила его книгой, потому что он был несерьёзен. Потом я, и снова ничего не случилось, только я помню, что у Принца были холодные губы, и от его бледной кожи пахло лекарствами.

Я правда хотела ему помочь. У меня не получилось.

У меня никогда ничего не получается.

Кабинет Хризы квадратный и тесный. Меня кладут на кушетку, отгороженную ширмой, в угол задвинут штатив для капельницы. За белой тканью я вижу только силуэты Птичника и Хризы. Но я уже была здесь. Знаю, что там два стола, один из которых завален книгами и бумагами. Шкаф, в котором ещё больше книг, компьютер на втором столе. Мусорная корзина, которую Хриза постоянно опрокидывает. Я уже бывала здесь, и место мне сразу не понравилось.

Я так хочу ей сказать. Посмеяться над ней, выкрикнуть в лицо. Она ничего не может мне сделать. Её терапия не работает! Эда уже не пьёт таблетки, я не пью таблетки, я смогу уговорить остальных, и она будет нам не нужна, и она больше никогда не подойдёт к Киту!

– Адреналин? – говорит Птичник, и я засыпаю опять.

Наконец-то я высыпаюсь. Меня переносят в палату, оставляя дверь открытой. Заглядывает Ольга, приносит своё чистое покрывало, стелет поверх моего одеяла и, сидя на краю кровати, читает мне Бальзака.

Ольга любит длинные романы с налётом истории. Я смотрю на её красивый профиль – аккуратный, будто у фарфоровой статуэтки. И кожа такая же бледная.

Птичник предлагает принести обед прямо в палату, но я не хочу есть одна. К тому же, я соскучилась по голосам, так что выхожу к остальным. Обед, правда, проходит тихо, Кит улыбается мне и передаёт записку.

Я принимаю листок плотной бумаги. Это набросок: несколько ирисов, тонкие голубые и сиреневые лепестки. Ирисы цвета сирени – забавно, но очень красиво. Я рассматриваю набросок в туалете, куда зашла после обеда, чтобы выплюнуть в унитаз таблетки.

Птичник и Хриза всё ещё ни о чём не догадываются. Если всё будет так же хорошо идти, у меня получится стать нормальной.

В общей комнате снова тихо. Ольга предлагает почитать мне ещё, но я немного устала от её голоса. Странный день – я отказываюсь от всего, что мне предлагают. Кроме наброска Кита, конечно.

День стремительно движется к киновечеру. Когда мы собираемся, сестра уже ждёт в углу. Я жду, что Кит снова сядет рядом, но его вообще нет в комнате.

– А Кит? – спрашиваю я. Птичник пожимает плечами.

– Не хочет выходить из палаты.

– Оу, – а мне хотелось, чтобы Кит уснул на моём плече ещё раз.

Пальцы свободной руки не дёргаются, уголки губ даже не опускаются, но сестра всё замечает.

– Давай, заплачь прямо здесь, – смеётся.

Птичник ещё смотрит на меня, поэтому я не могу даже ответить.

– Ну и ладно, – говорю я и тороплюсь первой занять место в кресле.

Фильм проходит мимо моих мыслей. Часто я смотрю не на экран, а на Ольгу, которая складывает оригами в виде журавликов. Белая бумага в свете телевизора кажется розовато-синей. Ник иногда хрипло смеётся, и я повторяю за ним.

Хочется спать. Может, снова получится вырубиться, и потом Ян отнесёт меня в палату. Я даже согласна на кошмары, только дайте мне уснуть, отключить сознание от реальности, хоть ненадолго.

На экране тянутся титры. Ольга собирает свою птичью стаю, Птичник говорит Нику ждать вечерней порции уколов в палате. Коридор, когда я выхожу в него, абсолютно пуст. Моя палата почти напротив, всего несколько шагов.

Из-за перепада напряжения мигает лампочка, даря несколько секунд полной темноты. Сестра не пошла за мной, я одна и могу делать всё, что хочу. Быстро, пока никто не видит, я иду к палате Кита.

Дверь не заперта, свет внутри погашен. Бесшумно проскальзываю внутрь, закрываю за собой створку, отрезая лучи света. С трудом просматривается прямоугольник окна, контуры мебели, кровать – пустая.

– Кит, – зову я. Не знаю, что буду говорить дальше.

В ответ, ожидаемо, тишина.

– Кит, ты здесь? – главное, чтобы сейчас через створку не просочилась сестра. Я имею право немного побыть одна.

Наощупь прохожу дальше в комнату. Если прислушаться, то можно услышать приглушённое дыхание из угла. Почему-то здесь все – сестра, Эда, Кит – любят сидеть по углам, но я не хочу об этом думать. Не сейчас.

Свободной рукой я хватаюсь за спинку стула.

– Я тебя слышу. Слушай, если ты хочешь, чтобы я ушла, то… – договорить я не успеваю. Кит поднимается на ноги.

Луна выглядывает из-за облаков и темнота немного расступается. Этого хватает, чтобы я увидела его глаза. Они такие же, как у Эды в одну из наших последних встреч.

Пустые.

Кит делает шаг вперёд. У него кудряшки в беспорядке и футболка задралась, оголяя белый живот. И он что-то сжимает в ладони.

Он поднимает руку, и раздаются щелчки, Луна уже скрывается назад за облака, но я успеваю заметить блеск.

Кит оглядывает меня – с ног до головы – пустыми глазами и выбрасывает руку вперёд.

Время замирает. Блестящая полоска стали – это нож, мой нож! Тот самый, которым я хотела самоубиться. И, похоже, сейчас Кит поможет мне с этим. Будет очень быстро, только больно. И я не знаю, не уверена, что хотела именно так, но если это будет Кит…

– Не тормози, идиотка! Сделай что-нибудь!

Это мой голос.

Время замирает и снова начинает свой ход.

Я вскидываю гипс. Нож скользит по нему, белое крошево летит на пол. Кит не издаёт никаких звуков, кроме резкого, сбитого дыхания. Он заносит нож снова, и я отшатываюсь назад, пытаюсь докричаться до него.

– Стой! Кит, это же я!

Следующий удар зацепляет предплечье. Больно, гипс пробит, залит кровью, Птичник убьёт меня. Если – глупая шутка – я, конечно, выживу.

– Прекрати! – он не слышит, совсем не слышит.

Не знаю, что творится с ним, где он, настоящий. Сейчас я вижу только чудовище с пустыми глазами, которое хочет меня убить.

– Кричи! Зови уже не помощь!

И я слушаюсь.

– Помогите! Ян! Ни-ик! – следующий удар по плечу, ближе к шее. Он вцепляется в мою руку, дышит так близко. Подставляю гипс под нож. У Кита, как всегда, тёплые пальцы, и его волосы лезут в глаза.

Дверь ударяется о стену. На пороге замирает ещё один белый призрак.

То, что это всего лишь Ян, до меня доходит через несколько секунд.

Кит кусает меня. Его зубы врезаются в ладонь, снова кровь, слишком много. Не знаю, как долго ещё смогу отталкивать его. Я запуталась и устала. Заприте меня в палате, даже в Клетке, только заберите отсюда.

Пальцы Яна смыкаются на ручке ножа. Кит пытается вырвать руку, но с Птичником справиться сложнее. Наконец Ян отстраняется, тяжело дыша. У него в руке резак, Кит на коленях, понятно, кто здесь победил.

Я не знаю, как реагировать.

Мне хочется обработать свои укусы и порезы, сочащиеся кровью. Или утешить Кита, который свернулся в клубок на полу и издаёт звуки, похожие на всхлипы. Или поблагодарить Яна и, может, даже сестру. Кроме того, у меня есть столько вопросов, даже не знаю, с какого начать.

К счастью, всё решают за меня. Двое санитаров оттаскивают Кита, ещё один делает мне укол. Птичник уносит нож, а я хочу прислониться к ближайшей стенке, сползти по ней и уснуть. Так и делаю.

Последнее, что я слышу, перед тем как закрыть глаза, это непривычно длинная для Птичника фраза:

– Знаете, кажется, мне слишком мало платят за эту работу.

Я просыпаюсь – удивительно – не в Клетке.

Я у себя в палате, и мои руки ни к чему не привязаны. И я могу нормально думать. А стул придвинут к столу, на нём не сидит санитар, или сам Птичник.

Мне кажется, что всё ночное: Кит, нож, покромсанный гипс и кровь – было сном. Но потом я вижу бурые пятна на потрёпанном гипсе, обмотанную бинтами, как у Эды, ладонь, и мне больше не кажется.

Встаю с кровати. Слишком резко, голова начинает кружиться, пол плывёт под ногами. Хватаюсь за железную спинку, держась за стены, добираюсь до двери. Во рту пересохло, и в глазах темнеет, будто я падаю в обморок. Мне бы лечь, и станет легче. Но я должна понять, что случилось. Поэтому висну на ручке двери, толкаю створку. Она открывается наружу, и я выплываю в коридор.

Первая, кого я вижу – Ольга. У неё на каждом плече по чистенькому полотенцу и в руке зубная щётка. Волосы аккуратно забраны в хвост. Она смотрит на меня… как на призрака.

В глазах темнеет, и я успеваю только спросить:

– Где Кит?

Она чуть не роняет зубную щётку.

– Яа-ан! – я морщусь.

Зачем так кричать? У меня голова болит, и руки, кстати, тоже.

Птичник уже летит ко мне, халат развевается за спиной. Кажется, на нём новые пятна, может, это моя кровь, может, Кита, не знаю.

– Где Кит? – спрашиваю я ещё раз.

– Внизу, – он тащит меня к кровати.

Позволяю усадить себя. В глазах проясняется, я даже вижу Ольгу, которая заглядывает в дверь, придерживая свои полотенца, и Ника, идущего на пробежку. Кит внизу, то есть, в Клетке. Может, он в смирительной рубашке, или Хриза накачала его снотворным, плевать, я должна его увидеть. Но я не смогу, пока Птичник торчит здесь, пытаясь посчитать мой пульс. Нужно сделать что-то с ним, правда, я не знаю что, пока он сам не предлагает выход.

– Голова кружится?

– Да, очень.

– Схожу за лекарством, сиди здесь, – и он пролетает мимо Ольги, устремляясь к своему посту.

Опускаю обе ноги на пол. Главное, чтобы никто не успел закрыть дверь наружу. Ольга осуждающе смотрит мне вслед, но, можно подумать, меня интересует её мнение!

Ник уже стоит на нижней ступеньке лестницы, когда я повисаю у него на плечах. Проблема в том, что голова снова начинает кружиться, и я могу упасть в обморок. Нет, не могу. Нельзя терять сознание, пока не увижу Кита. Я должна сама спросить его, зачем он это сделал.

– Он не ответит тебе, идиотка.

Отмахиваюсь от неё и толкаю терпеливо держащего меня Ника.

– Что встал? Веди меня к Клетке.

– Психе, ты…

– Эва! – Птичник уже увидел, что меня нет в палате.

– Ник, быстрее! – он закатывает глаза, но подхватывает меня на руки. Хлопает дверь наверху, у нас меньше пары минут, даже минуты, сколько там нужно Птичнику чтобы сбежать вниз?

Ник несёт меня вперёд. Птичник гонится за нами, сестра смеётся где-то над головой. Кит ждёт меня там, если Ник ускорит шаг, а он ускорит, я успею его увидеть, я…

За нашими спинами шаги Птичника замирают. Мне плохо. Всё периферийное зрение – чёрные пятна, я вижу что-то только прямо перед собой. Надо поднять голову. Она такая тяжёлая, но надо, иначе я не смогу добраться до Кита.

Взгляд цепляет пожелтевшую траву, заляпанные грязью кроссовки и чёрные джинсы. Свитер с высоким воротником, очки в пятнистой оправе, чёрные с красным. Божья коровка, приходит мне в голову.

В руках у неё чистый белый халат.

– Привет, – противный высокий голос.

Спасибо Нику, он держит меня. Сестра зависает над нами. Птичник всё ещё где-то сзади, нам надо успеть убежать от него, пока они не увезли Кита.

– У вас больные всегда так разгуливают?

– Вы новый стажёр? – голос Птичника так близко.

– Конечно, кто же ещё? – я уже не могу видеть её лица.

Последнее, что я слышу это:

– Ник, унеси Эву в палату. Пожалуйста.

Хриза сидит у моей кровати.

– Ты не пила таблетки, – говорит она.

На ней чёрный шарф в красную полоску, как очки на той девчонке. На стажёре.

– Пришли твои анализы, Эва. Ты точно не пила таблетки. Эдуарда тоже, она бросила даже раньше тебя. И Кит.

Я поворачиваю голову на звук имени. Ожидаю увидеть ремни, привязывающие меня к кровати, но их нет.

У Хризы в руках большая чашка кофе, на халате коричневые пятна. Сколько таких чашек она успела на него пролить?

– Теперь ты понимаешь, – она прикасается к моей руке. Пальцы холодные, чувствую даже через бинт. Там под бинтом шрамы, как у Эды, сломанная кость под гипсом, мелкие белые осколки навсегда остались в мышце. Мои руки, мои бедные руки, почему именно им так досталось?

– Я могла бы посадить вас всех на уколы и капельницы, но суть лечения не в этом. Ты должна понять, что у тебя проблемы. И что тебе нужны лекарства, чтобы избавиться от неё, – она оглядывается назад. Там в углу сидит моя сестра.

– Кит… – выдыхаю я.

– Мы не могли его оставить. Нет, честно говоря, могли, но из-за этой комиссии, я решила не рисковать, – она наклоняется, сжимая мою руку.

Кофе тонкой струйкой течёт на пол.

– Как ты себя чувствуешь? У тебя ведь бессонница? Давление постоянно низкое. Тебе плохо, ты уже с трудом сама двигаешься. Постоянно теряешь сознание, – всё правда, и она это видит.